Г. Панфилов: …отношения с оператором похожи на брак… Брак распался и все…
А. Тарковский: Конечно! Даже, если бы он оставался таким, каким был раньше, и то… Обратно уже нельзя, возврат возможен очень редко…
Г. Панфилов: Эта метафора, сравнение — очень точное, обоснованное. В отношениях этих действительно есть что-то интимное, очень сложное, капризное, ранимое, нежное… Может быть, в этих отношениях наш характер проявляется так же, как в отношениях с женщиной?!.. А. Тарковский: Абсолютно так же: за операторами тоже надо ухаживать.
Лариса: Но вы юза ними слишком ухаживали… (имитируя Андрея): «Гошенька! Гоша! А как ты, Гошенька, думаешь, так или эдак»…
А. Тарковский: Потому что я знаю этого человека. Я его хорошо знаю. Он — хам, и если с ним обращаться иначе, он вообще ничего не будет делать — понятно? И тем не менее на середине «Сталкера» мне ему пришлось сказать, чтобы он убирался вон…
Лариса: Да. Как он вел себя на «Сталкере»! Это страшно. Г. Панфилов: Я спросил Андрона, почему он расстался с Рербергом, а он мне ответил «Два гения на одной площадке слишком много… Рерберг считал, что все, что он знает и думает, безоговорочно гениально — вот и все!»
А. Тарковский: Нет, как раз ничего точно такого у меня с ним не было.
Лариса: Такого, действительно, не было — наоборот: он очень слушался Андрея.
А. Тарковский: Было другое, может быть похуже, похуже… То есть на «Зеркале» все было хорошо. А вот на «Стажере», когда пришел брак пленки, и я спросил у Рерберга, как могло такое произойти… Я спросил: «Почему ты не сделал пробу пленки до выезда на съемки в Эстонию?»… Правда, есть заключение технической комиссии, что виноват главный инженер студии. Но все-таки, почему Рерберг не сделал пробы? На что последовало возмущение: «Это не мое дело. Пусть об этом студия беспокоится, это их проблемы!» Я попытался вразумить его: «Послушай, но ты все-таки оператор, работающий на советской студии — тебе что здесь все принесут на блюдечке с голубой каемочкой?» Но он заявил, что это его вовсе на касается, так как «брак — вина тех, кто обрабатывал пленку». Ну, а дальше и похуже: пришел ко мне поддавши, с какой-то «потаскухой» и разошелся при ней еще поболее: «Все, Андрей, хватит! Больше я с вами не работаю! Только за границей»… Ах, за границей? Ну, тогда и вали отсюда! Мы снимали в то время номер в таллинской гостинице, так он позвонил на следующий день, делая вид, что ничего не помнит. Но я попросил его больше не звонить мне и вообще забыть мое имя. Мы разошлись… Но зато работа с Княжинским, снимавшим потом нового «Сталкера», пожалуй, лучшее время в моей профессиональной жизни в общениях с оператором. Какое это солнышко! Какой это нежнейший, интеллигентнейший человек! Какой верный! Доверчивый! Для меня Княжинский просто идеальный оператор!
Г. Панфилов: А у меня вот то же самое чувство с Калашниковым, понимаешь?
Но даже в этом контексте Андрей ни слова не говорит Панфилову о своей собственной неудачной попытке работать с ним. Так что, видно, осечка эта была для него непростой и болезненной!
Порвав отношения с А. Боймом, на втором «Сталкере» Андрей стал уже сам художником-постановщиком своего фильма. Лишние постановочные за эго ему, конечно, капали, но, увы, где его собственные художественные разработки, кроме одного эскиза?.. А работать при такой ситуации было бы некому вообще, если бы не несколько обычных русских сумасшедших с сохранившимся пионерским сознанием, готовых работать день и ночь за себя и за того парня, как пелось тогда… Так что все эго выглядело как-то настораживающе грустно…
На втором «Сталкере» Андрей не пил совершенно, так что с «народом» не смешивался вовсе А поселила его Лариса вместе с собой в очень миленьком особнячке, подальше от служивого люда, завладев полностью сама рабочим пространством — ну, прямо-таки царствующая императрица. То есть, по-существу, Андрей оказался в изоляции с очень урезанным числом подлинных коллег-профессионалов. По большому счету только Княжинский…
Ларисино воцарение началось, правда, еще на первом «Сталкере». На съемочной площадке — в наглую и беззастенчиво — укоренялись только «ее» люди. Поначалу она подставила Андрею, в качестве второго режиссера недавнего практиканта с высших режиссерских курсов Араика, который был ею очень примечен. Но он, к сожалению, ничего не соображал в кино и в кинопроизводстве, обрекая Андрея на одиночное плавание. Те, кто знают, что такое снимать фильм в условиях того времени, понимают также, с каким количеством съемочных проблем и организационных мелочей оставался бедный Андрей. Вокруг торжествовала любительщина, и Андрей сражался с ветряными мельницами, тратя на это уйму сил.
Поначалу Андрей взьерошено-деликатно присматривался к Араику, своему новому второму режиссеру, не умевшему ничем быть ему полезным — ведь второй режиссер подлинная голова всей практической, организаторской стороны дела. В больших постановочных работах без него воз с места не стронется. А пока такой Автор, как Тарковский творит, второй режиссер обеспечивает реализацию «великих» задач… Достаточно сказать, что вторым режиссером у Эйзенштейна был Александров… Куда там… Араик не петрил ничего… Андрей, нервно играя желваками, бросал грозные и вопросительные взгляды на Ларису… Зато главная задумка осуществилась: Араик слетел, получить на его место кого-то вдруг и сразу было сложно (не говоря о том, что хорошие профессионалы были на расхват, а студия, конечно, полнилась слухами) — так что Лариса (Лариса! Не скрою, что я была в ужасе даже тогда) заняла его место, оказывая очередную спасительную «помощь» Маэстро… Да-а-а… От такого «спасения» можно было однажды протянуть ноги…
Наконец-то Лариса, завладела штурвалом полностью, и я до сих пор не устаю удивляться, что из всей этой бури в стакане воды, все-таки выплыл «Сталкер»… Господи, сколько можно было бы сохранить Андрею сил, если бы… Если бы его по-настоящему беречь…
Мне кажется, что в это время Андрей уже совсем мало понимал, что же все-таки происходило в его окружении. Тем более, что все пили напропалую там, где присутствовала Лариса, которая пила в тот период тайком от него… Пока сам Маэстро оставался в одиночестве на Олимпе, в «поганом особнячке», как называет свое обиталище Писатель в «Стажере»…
Самостоятельно Лариса выплыть, конечно, не могла бы. Чудес не бывает. Но ее люди в меру своих сил и возможностей служили ей верой и правдой, взваливая на свои плечи ее обязанности по частям и обеспечивая в то же время ее неумеренные возлияния. Араик оставался в ближайшем окружении, точно сообразив, кто здесь хозяин. Он, Володя Седов и неизменная Маша Чугунова — были в первом и постоянном эшелоне Ларисиных доверенных лиц. Они в первую очередь устраивали и покрывали ее пьянки, не считаясь с рабочим графиком, выполняя все разные поручения, приходившие ей в голову. Большую часть своих собственных обязанностей по работе на картине Лариса царственно передоверила Маше, которая старалась изо всех сил что-то сделать и как-то обеспечить весь съемочный процесс… Только так можно было хоть как-то помочь Андрею. Все пути вели через Ларису, но пользовались ими из вйсших соображений, желая и стараясь на свой лад как-то выволакивать картину…
Что касается Араика, то последние годы он практически стал доверенным лицом, членом семьи, почти поселившись у Тарковских, и не знаю под каким предлогом забросив свою собственную армянскую семью. Фактически он стал управляющим строительством и обустройством дома в Мясном, обраставшего верандой, сараем, комнатой для гостей и собственной банькой прямо у реки…
Мясное, сцены из деревенской жизни
Надо сказать, что как бы то ни было, но этот дом, достаточно точно воссозданный в «Ностальгии», играл очень серьезную роль в жизни Тарковского. Я не знаю, откуда была у Андрея эта тяга к деревне как цитадели здоровой традиции, противостоящей цивилизации, еще сильнее укоренившаяся в нем с воцарением в его жизни Ларисы, кровь от крови этих мест. Но он придумал себе этот образ и обживал его, обожая «свой» дом-бункер, как будто укрывавший его от всяких горестей и городской суеты. Тем более, что дом этот постепенно усилиями Ларисы, которая вложила в это создание много сил разного свойства, превращался из лачуги в зажиточное именьице. Но самым главным было то, какими героическими усилиями и «без денег» воздвигала Лариса для Андрея это уединенное от мира великолепие.
Поначалу-то она купила (не себе, а Ему!) какую-то развалюху, уже сильно его умилявшую. Но с этой первой избушкой связана еще одна мистическая история — она сгорела прямо-таки точно также, как потом декорация на съемках «Жертвоприношения». Они пережили шок! Что и говорить? Ситуация рисовалась не самой приятной… Последовала какая-то длинная тяжба с директором колхоза, который пытался воспрепятствовать то ли расширению дома, то ли яблоневого сада, раскинувшегося вокруг. Сейчас я уже с трудом вспоминаю причину пожара: то ли плохая печка, которую неправильно топили, то ли поджог, который они подозревали. То ли не дали взятку нужным людям, то ли сыграло роль специфически русское раздражение от чрезмерно расцветавшего соседского имения, «заслуживающего» уже своего «красного петуха»… Не помню, как и почему это случилось, тем более, что деревня эта была почти пустая, изумительно красиво раскинувшаяся вдоль Пахры, а вокруг только за далью даль…
Здесь после пожара пришлось отстраивать заною родовое гнездо, а отношение Тарковского к простому люду сильно ухудшилось после этого происшествия. Если поначалу всякое мужицкое слово и вдумчивая косолапость деревенского духа только умиляли его, то чем далее, тем более она вызывала раздраженное разочарование, сформулированное им, например, в Италии в разговоре с Панфиловым:
«Я очень люблю Бунина. Это был единственный русский писатель, который сказал недвусмысленную правду о русском человеке, крестьянине, о простом русском человеке, о „богоносце“… Ну, еще Чехов об этом говорил… Но ни Толстой, конечно, со своим Каратаевым по существу ничего не сказал на эту тему, ни Достоевский, ни Тургенев… Они все описывали идеализированных мужиков… Никто из них ничего в них не понимал… А как страшно обернулось для России это незнание русского мужика! А вина в том тех „знатоков“ русской истории и русского народа, которые были переполнены так называемой „любовью“ к нему. А вот Бунин как бы ненавидел русского мужика…