Тем не менее, я знаю точно, что не только общая идея отъезда бродила в его голове, но даже до Италии была попытка предпринять совершенно конкретное действие. Я не сомневаюсь в том, что главным мотором этой идеи всегда оставалась Лариса, как в моей ситуации мой муж. Поразительными совпадениями одаривает нас жизнь. Следом за мной Тарковский совершенно случайно тоже попытался остаться в Швеции, предполагая объявить себя невозвращенцем…
В этом контексте имеет смысл рассказать о своем сходном опыте. С 1974 года я работала в Институте теории и истории кино, делая диссертацию о шведском кино. Но даже уже после защиты этой диссертации я не могла добиться поездки в Шведский киноинститут, где у меня было полно связей и знакомых, побывавших в Москве. Меня категорически не пускали туда директор этого Института В. Баскаков и его заместитель Е. Громов.
Когда, наконец, ценою долгих усилий и многочисленных скандалов мне удалось выбить себе командировку на 10 дней в декабре 1980 года, то муж настоятельно порекомендовал мне не возвращаться, требуя затем «воссоединения семьи». В это время я была беременна моим вторым ребенком, а муж оставался в Москве с нашим первым сыном двух лет. Мужу и мне казалось, что второй ребенок тем более поможет нашему дальнейшему воссоединению, так как семья окажется разделенной ровно пополам.
Надо сказать, что мое состояние во время этой командировки оставляло желать лучшего. В свете предстоящего решения меня все время лихорадило. В Швеции я решилась поведать о наших планах Анне-Лене Вибум, которая не раз бывала в Москве, знала моего мужа и младшего сына, которой, наконец, я полностью доверяла. В этом принимала участие также Диса Хостадт, бывшая до этого в Москве корреспондентом шведской газеты «Дагенс Нюхетер». У моих друзей были широкие связи и ради меня в Министерстве иностранных дел были подняты документы подобных ситуаций. Анна-Лена сказала мне, что воссоединение семьи, исходя из предыдущего опыта, состоится через два-шесть лет. Мне стало дурно — я не могла даже на минуту вообразить себе, что не увижу своего сынишку по доброй воле несколько лет!!! Для меня это было просто физически невозможно, дико, немыслимо, и мое возвращение домой определилось в ту же минуту, сильно огорчив только моего мужа.
Через некоторое время в Швецию отправился в командировку Тарковский. Я ни о чем не подозревала, только позднее узнав о тайных и проработанных планах. А тогда, вернувшись домой, Андрей просто пришел в гости к моим родителям…
Он был как-то особенно возбужден и не в первый раз говорил привычный для нас текст, как «страшны близкие, семья и особенно дети».
А затем рассказывал свои впечатления о Швеции, о принципиальной невозможности для него жить вне России. Говорил, что еще раз «ощутил всеми фибрами своей души свою абсолютную несовместимость с Западом, прагматичным, деловым, совершенно мне чуждым»… А когда вместе с ним я вышла за порог родительского дома, то Андрей вдруг поведал мне совершенно неожиданную для меня историю. Он знал о моем несостоявшемся намерении остаться в Швеции и потому, видимо, посчитал именно меня наиболее подходящим для него в данном случае собеседником… Действительно то, о чем он мне тут же рассказал, я понимала не разумом, а чувствовала кожей…
Оказывается, точно также как мы, они тоже договорились с Ларисой, что он попросит политического убежища в Швеции, а затем будет добиваться воссоединения семьи. Для Тарковского в связи с его намерением были задействованы уже не только шведские, но и американские силы, поскольку шведы собирались немедленно переправить его в Штаты. Еще бы, все было не просто так, а грозило бы мировым скандалом!
Как рассказывал мне Андрей, в соответствии с предложенным ему планом он покинул свою гостиницу тайком, скрывшись от бдительной опеки представителя нашего «Совэкспортфильма». Все отлично знали, что под этой крышей сидели, как правило, люди, довольно далекие от киноведения. Своему советскому «другу» он оставил на столе в номере какую-то невразумительную записку с просьбой его «не ждать и не искать», то есть не волноваться. Естественно эта записка была немедленно переправлена в советское посольство.
А Андрея в соответствии с дальнейшим планом шведы немедленно вывезли подальше от Стокгольма, в какой-то загородный дом, где он провел несколько дней, которые он характеризовал, передергиваясь от воспоминаний, «жуткими и чудовищными». За это время он пережил абсолютно то же, что недавно пережила я сама: нервную трясучку, ouyiipme себя совершенно чужеродным в этой среде и невероятную любовь к дому, к семье, к Тяпе, к жизни «своей и родной». И чувства эти отзывались такой неодолимой физической болью, что превозмогая все возрастающий параллельно страх перед «нашими родными» советскими властями, которым он уже отписал письмо, он, не оглядываясь, рванул обратно в Стокгольм. Там он объяснил свое исчезновение случайной незапланированной прогулкой — чего, мол, не случается с легкомысленными художественными натурами… «И все это как-то сошло с рук, — вздохнул он с облегчением, точно еще раз пережив ужас прошлого. — Во всяком случае сделали вид, что никто ничего не понял, представляешь?»
Да-а-а… Я представляла себе все очень хорошо… В конце концов, Тарковский был опять на месте и не сделал никаких компрометирующих заявлений о нашей «любимой» власти, возвращаясь домой, я бы сказала, на свою привычную «дыбу»… Наверное, еще и потому, что мы оба побывали в сходной ситуации, еще какое-то время чуть ли не со слезами на глазах излагали друг другу подробности таких сходных и очень тяжелых переживаний, радуясь вместе, как все-таки хорошо быть дома, несмотря ни на что! Какое это счастье!
Однако, веревка на шее Тарковского все более затягивалась, не без странного участия в этом «замечательной женщины Ларисы», которая умела подчеркнуть, что жизнь утекает, а планы Маэстро осуществляются очень медленно и неполно. Ею, «бескорыстной», подчеркивалось всегда, как трудно выживать Тарковскому материально и физически, хотя, оглядываясь назад, можно сказать, что «Стажер» как раз был принят нормально. Был хороший прокат, а постановочные деньги были получены Андреем не только как режиссером, но и как художником, а еще Ларисой как вторым режиссером. Но доходы всегда значат что-то в сопоставлении с расходами, которые в хозяйских руках Ларисы им не соответствовали…
И тем не менее считали мы все тогда не по достигнутому, а по тому, чего достигнуть никак не позволяют. Почему бы не сделать Тарковскому «Идиота», фильма о Достоевском или «Гамлета», наконец, о которых непозволительно мечталось. А я до сих пор убеждена, что если бы дали Андрею сразиться с ТАКИМ уровнем материала, то мы имели бы еще совершенно другого, никому неизвестного Тарковского. Но с какой-то иезуитской меткостью Ермаш категорически пресекал у Тарковского всякую надежду встретиться с шедеврами классики. Истреблял в нем саму надежду, заставляя всякий раз выкручиваться как-то иначе.
Поразительно, например, что когда Тарковский пытался в очередной раз безуспешно пробивать фильм о Достоевском, Ермаш, точно специально закрывая эту тему, запускал в производство «26 дней из жизни Достоевского» с тем же Солоницыным в главной роли, но в постановке Александра Зархи, чьи подлинные художественные достижения к тому моменту давно уже упокоились в 30-х годах… Начальством отработан самый неотразимый аргумент: Помилуйте! Как можем мы подряд запускать два фильма о Достоевском?
Дико, но только тогда, когда возникла вполне реальная угроза чрезмерной задержки Тарковского в Италии, Ермаш, неожиданно опомнившись, стал предлагать ему постановку «Идиота». А что этому мешало раньше, кроме его самодурства? И как мог этому поверить Андрей, когда все переговоры с советскими авторитетами сводились к главной, несложной мысли: сначала возвращайтесь в Москву, а потом мы обо всем полюбовно договоримся. Кто же поспешит «на ковер» или «на разборку», как говорят в уголовном мире? Никто и не спешил, хотя все было «там» далеко непросто…
Отступление к «словам, словам словам»…
Что же за все это время происходило с «Книгой сопоставлений», над которой я взялась работать со страстью и трепетом…
К сожалению, все происходило не совсем так, как я предполагала… Я уже писала о папке записей и разрозненных заметок, доставшихся мне от времени работы с Л. Козловым. В строгом смысле слова, пожалуй, только общие соображения об искусстве были вмонтированы в первую главу «Книги сопоставлений». Были очень милые автобиографические заметки, сделанные когда-то Андреем, которые он категорически не хотел использовать в книге, видевшейся ему строго теоретической. Из них собрана вторая глава данной книги…
В течение всего нашего общения я старалась записывать все, что говорил Тарковский по самым разным поводам, дома, за праздничным столом или на съемочной площадке. Большая часть этих записей оказалась в моих записных книжках и дневниках. Часть записей наших разговоров хранят магнитофонные пленки, которые в то время были еще большой и не всегда доступной роскошью. Время от времени мы встречались специально для разговоров на ту или иную тему, имея в виду будущую книжку: чаще у него дома, иногда в моей квартире…
Честно говоря, я долгое время полагала, что все это станет лишь набросками, собранными вместе, над которыми мы потом посидим, поразмышляем и разовьем мысли эти гораздо шире и глубже… Но дело обернулось чисто практической необходимостью…
Дважды мы пролонгировали срок сдачи рукописи, а никаких конструктивных идей по поводу организации всего материала от господина Тарковского не поступало. Тогда, пытаясь избежать ситуации с возвращением аванса издательству, которую уже однажды решали всем миром, я должна была сесть за стол и разложить перед собою весь собранный к тому моменту материал. Далее я попыталась систематизировать его, распределить тематически по разделам и более или менее последовательно и логично изложить в каждой главе…