Главы определились, как я полагала, для начала только вполне условно, исходя из «наличности»: «Об искусстве», «О возникновении кино», «О времени», «Об образе», разветвленном на его составляющие в кино, «В поисках художника — в поисках зрителя», «Об актере» и, наконец, «Об ответственности художника».
К этому моменту я уже ясно осознала, что никакого полноправного диалога режиссера с критиком, обозначенного в издательском договоре, быть не может. По крайней мере, в моем лице Тарковский был к нему не готов, хотя в утешение себе я полагаю, что он был не готов к равноправным беседам не только со мной, но и с таким подлинно серьезным собеседником как Л. Козлов.
Тарковский для развития своих мыслей нуждался не в оппоненте, а только во внимательном слушателе, глубоко сочувствующем и разделяющем его идеи, умеющем их развивать в обозначенном им направлении. Мне оставалось только постараться что-то дообъяснить, подчеркнуть, ввести свои собственные комментарии там, где нужно было как-то классифицировать некоторую излишнюю разбросанность материала, его порою чрезмерно импрессионистическую, лишенную научной строгости вольность. Объяснить некоторые повторы, а иногда слишком очевидные противоречия, которые я обожала и которые представляли собой суть Тар-ковского-художника. Я постаралась донести до читателей ход его мыслей и характер общения, его манеру изъясняться по вопросам, зачастую довольно проблематичным и спорным. Но это давало счастливую возможность читателям, помимо моей добросовестной, думаю, точной фиксации каждого поворота его мысли, пообщаться с ним как бы «в живую». Не всегда абсолютно оригинальные мысли приобретали, как мне казалось, совершенно особое значение в интерпретации крупнейшего кинематографиста, создателя своего киноязыка. Как важно было постараться воссоздать ту интеллектуальную ауру, в свете которой создавался его кинематограф!
Тем не менее я полагала, что это будет временный, первый, черновой вариант книги, который можно было, а скорее нужно по необходимости представить в издательство, но который станет одновременно поводом для Андрея отшлифовывать и дорабатывать текст.
Кстати, еще задолго до сдачи рукописи в издательство я, целенаправленно пообщавшись с Тарковским, сама предложила ему новый вариант нашего соавторства, обозначенного в договоре. К этому моменту я уже получила такие книжки, как «Бергман о Бергмане», написанную тремя журналистами, или «Хичкок, интервьюированный Трюфо», которые показались мне образцами, достойными подражания в нашем случае. А потому я сама предложила Андрею вынести на обложку только его имя, несопоставимое с моим, в качестве главного автора, а меня подписать шрифтом помельче, то есть: «АНДРЕЙ ТАРКОВСКИЙ „КНИГА СОПОСТАВЛЕНИЙ“, записанная и прокомментированная О. Сурковой», на что Андрей согласился безо всяких проблем. Такой и в таком виде я и представила ее в издательство «Искусство» в самом конце декабря 1977 года…
Запомнила этот срок на всю жизнь, так как была и на сносях — мой первый сын родился 18 января 1978 года. Рукопись, по правилам того времени, нужно было представлять отпечатанной на машинке в трех экземплярах, которые вкупе кое-что весили, а потому тащил их за мною мой муж…
Встретили нас редактор книги Володя Забродин и заведующий отделом кино Сергей Асенин, который, раскланявшись, любезно сказал, что это число будет вписано красными буквами в историю издательства. А Володя при первом же удобном случае, усмехнувшись, подвел итог моему визиту: «Представляешь, как он теперь трясется и понятия не имеет, что делать дальше, хе-хе»… Я хохотнула вместе с Забродиным, что-то будет дальше?
А дальше рукопись разослали двум специфическим для данной книги рецензентам: Далю Орлову, не слишком крупному знатоку кино, функционеру этой отрасли производства, и Владимиру Муриану, известному своим более, чем прохладным отношением к кинематографу Тарковского. Замечания, которые они нам сделали в полном соответствии с пожеланиями руководства издательства, делали дальнейшую работу над этой книгой попросту невозможной. По существу они предлагали вложить в уста Тарковского другой текст, а мне поправлять и подталкивать его в нужном направлении, там где он будет «не справляться с задачей». Естественно, замечания эти не были нами приняты, и никаких конструктивных соображений, которыми можно было бы воспользоваться, высказано не было. А шлифовать рукопись независимо ни от чего для будущих поколений и истории кино Андрей, к моему разочарованию, не счел нужным. Он воспринял эту рукопись вполне законченной, был доволен ее, и его замечания, по которым я потом написала второй вариант книжки, носили чисто редакторский кое-что уточняющий характер. Ни предложенная мною структура книги, ни форма организации материала совершенно не изменились.
Но так или иначе еще до отъезда на Запад я сделала, учитывая замечания Андрея, второй, всего лишь подчищенный вариант рукописи. Этот вариант был отдан на окончательную перепечатку Маше Чугуновой, которую я оплатила за свою авторскую половину. Что касается оплаты второй половины Тарковским, то этого «широкого жеста» Маша, увы, как обычно, не дождалась, о чем мне жаловалась, как сейчас помню, после посиделок в подъезде Жениного дома на Кутузовском. Плакалась также по поводу продажи своей дачи во имя все того же святого искусства.
Этот вариант книги я особенно не торопилась нести в издательство, понимая, что там в нем не очень нуждаются, а для отчета в бухгалтерии первый вариант был уже представлен. Таким образом сохранялся, как теперь говорят, политкорректный «статус-кво».
Самое удивительно, что сам Тарковский совершенно серьезно не терял надежды на публикацию. Поэтому он снова просил меня написать очередное письмо уже новому директору издательства «Искусство», чтобы прояснить, наконец, наши взаимоотношения. Это письмо хранится у меня в двух вариантах. На первом письме запечатлелись три моих подписи, имитирующие подпись Тарковского. Я помню, как я тренировалась на стекле, обводя его подпись, чтобы, отпечатав улучшенный вариант письма, не ехать к нему снова за его подписью. Это вообще очень практиковалось в семействе Тарковских. По необходимости его подпись могла поставить не только сама Лариса, но и Маша… Во всяком случае, вот то письмо, которое мне было доверено переписать и поскорее отправить:
Директору
издательства «Искусство»
Б. В. Вишнякову
от А. А. Тарковского
Прежде всего хочу выразить недоумение по поводу того, что издательство, вернув нам (мне и О. Е. Сурковой) рукопись на доработку, в течение двух(!) лет не побеспокоилось узнать, согласен ли я с высказанными замечаниями, что я по этому поводу думаю и собираюсь ли продолжить дальнейшую работу над рукописью. Это наводит на мысль о том, что редакция, видимо, не очень спешила получить второй вариант книги. О предвзятом отношении к нашей рукописи несомненно свидетельствует также выбор рецензентов — ни Д. Орлов, ни В. Муриан не могут считаться серьезными теоретиками кинематографа, которым, с моей точки зрения, следовало показать работу. Их отношение к моему творчеству было известно априори, а чрезвычайно низкий теоретический уровень их суждений не создает почвы для продуктивного профессионального разговора.
По сути же вопроса я могу сказать следующее: Во-первых, единственное замечание, которое я готов принять, связано с тем местом книги, где речь идет о разных категориях зрителей — их деление представляется мне сейчас не очень удачным. Поэтому я готов сократить этот кусок, расширив и углубив при этом тему взаимоотношения художника и народа.
Во-вторых, я ни в коем случае не могу согласиться с точкой зрения редакции, предлагающей мне исключить из книги общие размышления об эстетике, философии искусства и тому подобных «общих» вопросах за счет укрупнения профессиональной проблематики. Для меня это совершенно неприемлемо.
Кроме того, я не могу пообещать, что в моей книге будет «больше сказано о советском кинематографе» и его деятелях: те имена, которые возникают по ходу изложения — и есть то необходимое, что подтверждает ход моих собственных размышлений. Я оставляю за собою право ссылаться на те работы, которые считаю нужным упомянуть в контексте изложения. Кстати сказать, обвинения в «субъективизме», высказанные мне редакцией вслед за рецензентами, способны поселить только чувство глубокого недоумения. Какие же еще мысли я могу высказывать, как только не субъективные, говоря о своем опыте кинематографической работы?! Я не пишу учебник, обязательный для всех — я делюсь своими соображениями, своими размышлениями, приглашая читателя принять в них участие. При этом, как справедливо замечают рецензенты, читатель, действительно, волен сопоставить мою концепцию искусства кинематографа (более того, я предлагаю ему это сделать: недаром наша книга называется «Сопоставления» — ее структура открыта и не предлагает точно выраженной формулы, ее конечный итог должен возникнуть у каждого из сопоставления частей) с десятками других, публиковавшихся нашей прессой, как подтверждавших, так и противоречивших моим идеям. В ряду и контексте других точек зрения кто-то согласится со мною, а кто-то, естественно, нет — во всяком случае, в мою задачу не входило «устраивать» всех.
Хочу также еще раз, хотя это подробно оговорено во вступлении к книге, прояснить «драматургическую» роль комментирующего, О. Е. Сурковой. Как это было задумано нами с самого начала, она призвана углубить, развить, оттенить еще какой-то нюанс развивающихся идей, а вовсе не «поправлять» меня и наставлять на «путь истины».
В свете всего вышеизложенного прошу издательство в самый короткий срок изложить свою точку зрения на возможность нашей совместной работы. Если она окажется приемлемой для издательства, то мы (с О. Е. Сурковой) готовы представить рукопись в ближайший срок с некоторыми частными (чаще всего редакционными) доработками.