Квартирка, в которую они перебрались после Канн, находилась в старом итальянском доме с толстенными камеиными стенами прямо напротив входа в их частные владения. Сначала ты попадал в просторный всегда прохладный подъезд с широкой каменной лестницей, но сама квартирка на третьем этаже была просто крохотной. Переступив порог, ты сразу оказывался в узкой, поперек расположенной комнате, вытянутой направо в виде прямоугольника. Противоположную более длинную стену разрезали две двери, одна из которых, прямо напротив входа, вела в туалетную комнату, а чуть правее — в крошечную темную кухоньку с газовой плиткой. Зато из окна туалета открывался чудесный вид на соседские крыши, как в Мясном на русское поле. Справа в дальней стене была дверь, которая вела в квадратную, светлую спальню. А рядом с дверью умещался только буфет. То есть вся ширина длинной комнаты определялась по размеру буфетом и одной дверью. От буфета вдоль комнаты тянулся длинный стол со стульями, почти как в Орлово-Давыдовском. А посреди спальни стояла типичная для итальянской деревни солидная широкая кровать, над которой, как полагается, висела Мадонна. А поскольку в Италии большую часть года жарко, а зимы не такие лютые, как в России, то квартира эта никак не отапливалась. Так что первая зима 83–84 года далась Тарковским с трудом. Оба они часто простывали, кашляли и напяливали на себя тысячу одежек. Одно утешение, что все это были временные трудности, и в теплое время все это, конечно, выглядело гораздо привлекательнее.
Селение располагалось в горах и состояло из двух частей, одна из которых принадлежала подлинному средневековью и венчалось замком. А вторая часть была застроена новыми, обычными для Италии довольно стандартными современными крестьянскими домами. Склоны гор были покрыты оливковыми деревьями и виноградом, которые принадлежали обитателям этих домов, простым сельским труженикам.
Надо сказать, что вслед за Андреем Лариса начала быстро и бойко изъясняться с местными по-итальянски. Другого выхода там не было. А вокруг естественно все знали, что у них поселились русские, к которым относились с большим почтением. Когда мы отправлялись за продуктами в лавочки, то местные женщины непременно старались заговорить и пообщаться с «сеньорой руссо». Андрей тоже завел себе пару друзей, к которым время от времени уходил пообщаться да выпить чарку домашнего вина. У тех же друзей закупались бутыли для их собственных домашних трапез. Надо сказать, что именно там Андрей снова начал пить, но пил уже только их деревенское вино, которое хранилось у местных жителей в бочках, казалось здесь только животворным и так естественно вписывалось в жизнь.
Я вспомнила, как еще в Москве, когда Андрей возвращался домой из Италии, мы спешили к ним на Мосфильмовскую за его рассказами. Всегда было много интересного и постепенно, разомлев, Андрей говорил: «Ларочка, дайте мне ту бутылку вина, которую подарил Танино». А потом, открывая ее, как сокровище, объяснял нам: «Это Кианти, очень хорошее дорогое вино! Очень! Вот мы сейчас попробуем». И мы, замирая, дегустировали его специфический терпкий вкус. А теперь всякий раз, когда я вижу Кианти на полках любого супермаркета, сердце сжимается от этих воспоминаний. А если мы его покупаем, то непременно в память об Андрее и о том, самом ценном, еще московском Кианти, запомнившимся на всю жизнь.
Как вы догадываетесь, более никаких светских развлечений в Сан-Григорио не было — так что, уединяясь в спальне, Андрей заваливался на кровать и глазел телевизор, бесконечно переключая программы. А меня страшно удивляло, что вся эта муть не утомляла его. Может быть, просто отвлекала, и он думал о своем?
Однажды, когда Андрей вышел прогуляться, мы с Ларисой уселись на то же место за то же занятие. В тот момент, когда Андрей вошел, на телеэкране бесконечно длился поцелуй крупным планом. «Лариса! Что вы смотрите? — прямо-таки возмутился Андрей нашему дурному поведению. — Что это? И как вам не стыдно на это смотреть? Это неприлично, и я вам не разрешаю». С этими словами он выключил телевизор, а мы с Ларой, взглянув друг на друга, прямо-таки зашлись внутренним хохотом — он оберегал Ларину невинность… Невероятно… Но вот такой смешной, трогательный, детский деспотизм…
Поскольку полного счастья не бывает вообще, а в Сан-Григорио тем более, то время от времени Андрей принаряжался в цивильный городской костюм и отправлялся на автобусе в Рим с пересадкой в Тиволи. Все путешествие занимало часа три. Но это были не простые поездки, и Лариса неистовствовала всякий раз, потому что Андрей ехал, по его словам, работать над фильмом о себе, но… с Донателлой Баливия, то есть той самой итальянкой, с которой он не слишком удачно решил встретить Ларису в аэропорту Рима. «Сволочь, негодяй, — думаю, на этот раз снова не без оснований, бесновалась Лариса, — ведь он ей еще всю картину монтирует… А я тут сижу одна, без Тяпки, без мамы, без Ляльки, без друзей». И это тоже была правда… Я пыталась ее успокаивать, уверяя, что все это несерьезно. Но Лариса время от времени раскрывала мне все новые еще московские тайны, в которые прежде я не была посвящена. «Нет, ты не представляешь, какой он и что я пережила с ним. Эта Ольга, которую он приволок к нам из Шилово и которая чувствовала себя хозяйкой. А он: „Оленька, Оленька, а как ты думаешь“, словно меня вовсе нет. А как наша близкая подружка от него забеременела»…
Тут я, действительно ахнула: «Врешь! И она? Как? Когда?»
«Когда-когда… — отвечала Лариса. — Были у них в гостях, выпили… Так он где-то в коридоре на сундуке успел. А потом она приходит ко мне и плачет, нюни распустила: „Лариса Павловна, я беременная… Простите меня, пожалуйста, но я не знаю, что мне делать“. Так что пришлось оплачивать аборт. Ой, да что ты вообще знаешь о нем? Вот представь себе, что я переживала!»
Надо сказать, что эта история сильно поразила меня во всех отношениях. Но стойкость Ларисы какова? Даже мне в Москве ничего не рассказывала. Что-то невероятное… А подружка наша какова? А он? Ну, ничего не поймешь, где правда, где кривда.
И еще о Сан-Григорио, куда нам предстоит вернуться снова. Не только мелко-поместные интересы роднили Андрея с этим местечком, но и наполеоновские планы… Он снова и снова поглядывал на основной замок в надежде когда-нибудь его купить и «организовал» там киноакадемию, но… не для студентов. А для лучших режиссеров мира, включая Феллини или Антониони, которые «будут приезжать сюда набираться духовности». Эта идея неоднократно поражала меня. Не слишком ли глобальное намерение зарождалось и закреплялось в его душе… Ах, какая гордыня! И это было для меня страшновато…
А позднее в кусочках его дневника, опубликованных в «Континенте», я прочитала с некоторым содроганием подтверждение раздражавшим меня тогда собственным предположениям: «Сейчас человечество может спасти только гений — не пророк, нет! — а гений, который сформулирует новый нравственный идеал. Но где он, этот Мессия?» Значит он совсем серьезно и все более величаво примеривался к этому образу… Где же здесь христианство и любовь к малым сим? Меня это мучило…
Тем не менее еще долго, почти до конца всякая моя поездка к Тарковским с одной стороны оставалась все равно праздником, и я неслась к ним, как на свадьбу. С другой стороны чем далее, тем более больной чувствовала я себя, уезжая от них. Мелочи и детали множились, создавая невыносимую гнетущую атмосферу, за которой не было любви, а была жесткая ставка на победу друг над другом во что бы то ни стало. Но через некоторое время я начинала привычно скучать, и все болезненное забывалось, как после родов. Снова летела к ним по первому зову и снова возвращалась все более угнетенной. Может бьггь, даже не так существенны были детали, но какая-то глобальная ложь, зависшая в воздухе, прятавшаяся за каждым словом.
Андрей понятия не имел о том, что происходило у него дома в Москве. Кто и как живет в их квартире и что вообще там происходит… А мне самой так или иначе приходилось во всем этом участвовать и знать многое, от чего все больше скребло на душе… А сам Андрей крутился тогда нервным волчком между Ларой и Донателлой… Лариса даже уверяла меня, возмущаясь, что в ностальгических воспоминаниях Горчакова актриса, изображавшая оставшуюся на родине жену, похожа на Донателлу — «такая же точно сухая, черная, сморщенная»… И эта вечно повторявшаяся Ларисой фраза: «Посмотри, посмотри на него, он все губы свои от злости сожрал»… И это все более становилось нормой за спиной у Андрея, который в глаза был «Андрюшенькой»… Хотя прямых перепалок, прямо скажем, тоже хватало… В семьях, конечно, бывает всякое, но переступались такие пороги, за которыми, по моему недоразвитому разумению, должен следовать развод… Но… Все было иначе…
Нидерланды, как низкая страна
Между тем, к Новому году удалось, наконец, перебраться в Голландию и моему подлинному мужу и отцу моих детей, что во многом меняло мой образ жизни. Мне стало проще челно-чить к Тарковским, и я запланировала на май свою первую поездку с детьми в Москву.
Непосредственно к работе над книжкой мы с Тарковским пока не приступали, но уже через меня шла переписка с английским издательством «Bodley Head» о деталях контракта, который они готовили. Так что вот-вот я собиралась приступить к работе…
А пока… Кинофестиваль в Роттердаме во второй раз пытался получить к себе Тарковского, Тарковского как такового и вообще первого русского… Прежде Союз никогда не участвовал в этом фестивале, заклейменном как «буржуазный»… Надо сказать, что Андрей снова не проявлял большого рвения ехать в Голландию, хотя как раз тогда они с Ларисой впервые тяжело зимовали в Сан-Григорио, в «знойной» Италии…
Я сочиняла телефонные поэмы о красотах нашей северной страны и о прелестях жизни, снова оказавшись проводником межцу голландцами и Маэстро. Он упирался. Лариса, конечно, хотела совершить еще одно путешествие. Голландцы умоляли меня, Андрей вяло сопротивлялся, ссылаясь на сценарий, который он пишет, и мы вместе с Ларисой уговаривали Андрея прошвырнуться, поглядеть новую страну, моих детей, встретиться с моим мужем, послушать его свежие рассказы о Москве и его встречах у них дома на Мосфильмовской… Лариса рассказывала мне, что они все время простужены, температурят, кашляют и даже спать приходится, тепло одевшись…