Чтобы ускорить весь процесс я предложила Бертончини, получив от меня следующий кусок текста, сразу же размножать его на три экземпляра для Андрею, и переводчиков. А они пусть себе переводят спокойно мой текст, потому что, по моему предыдущему опыту, правка Тарковского будет носить более или менее косметический характер, который не потребует от них серьезных переделок. Так оно и сложилось.
Торопливость немцев доходила до такой степени, что Шлегель, отправляясь отдыхать в Грецию, звонил мне, давая свой адрес, чтобы я, не мешкая, скорее пересылала ему свой текст, как горячие блины со сковороды, то есть с машинки. Честно говоря, меня все это сильно раздражало, потому что все сроки со мной не оговаривались, и я была вынуждена гнать текст, как одурелая. При том, что у меня были свои обязанности в семье и помимо поездки в Москву, еще целый ряд поездок с Тарковскими, в Лондон, Милан и снова с Сан-Григорио… Но надо было соответствовать уже решенной без меня ситуации.
Кстати, еще не приступив к переводу, мне позвонил Шлегель, ознакомившись с рукописью «Книги сопоставлений». Звонок его был странным и симптоматичным — он выражал свои сомнения и серьезные претензии к книге, прежде всего, идеологические. Ведь он был завсегдатаем Московского кинофестиваля и, как я понимаю, опасался недовольств советских официальных лиц.
Но для меня он иначе сформулировал свое мнение. Он долго и раздраженно рассуждал о том, что роль, которую Тарковский отводит искусству с точки зрения его воспитательной функции с непременным положительным идеалом сродни… извините меня, но он говорил буквально: «фашистской идеологии»… Я прямо-таки ахнула, а Шлегель все продолжал резко-нравоучительную речь, завершив ее следующим заявлением: «Я, конечно, не могу такое переводить. Это против моих принципов. Так что, видимо, придется отказаться или, в крайнем случае, воспользуюсь псевдонимом, чтобы не порочить свое имя»… Да-а-а — подумала я тогда, — знатная идея… Но, разведав, видимо, ситуацию в Москве, он «рискнул» все-таки переводить нашу книгу да еще под собственным именем.
Вот, какие кренделя выкидывали люди, нынче так высоко почитающие Андрея. Ах, как все относительно и взаимозависимо. Особенно смешно это было слышать от Шлеге-ля, который переводил избранные произведения Эйзештей-на, чей «Броненосец» Гитлер поставил образцом для нацистской пропаганды. Чудеса! Но… глупая Оля, при чем здесь, действительно, логика или собственные убеждения, когда речь идет о карьере и удобствах, о своей деловой жизни? А Тарковский был уже невозвращенцем, и Шлегель, бывший коммунист или сочувствующий коммунистам, конечно, боялся, что ему откажут от Московского фестиваля.
Кстати, иллюстрируя выбранную конструкцию взаимоотношений между мной, издателями и переводчиками, привожу здесь сохранившееся у меня письмо прелестной Китти Хантер-Блейер, человека, как говорится, выросшего совершенно на другой грядке:
Кэмбридж, 27.7.84
не знаю, вернулись ли вы уже домой, но уже пишу вам с просьбой прислать мне следующую главу, как только она будет у Вас готова. Из тех 89 страниц, которые мне передал Юан (получивший их от немецкого издательства), я уже раньше перевела две главы. Хотя конечно я далеко не кончила остальную часть тех же 89 страниц, я работаю сейчас довольно скоро, потому что я свободна заниматься только переводом (блаженное состояние!) и надеюсь окончить эту часть дней через десять. Хочется перевести как можно больше сейчас, чтобы не оставить слишком много работы на осень, когда начнется опять преподавание.
Мне было очень приятно познакомиться с Вами, несмотря на то, что не было возможности по-настоящему поговорить; буду надеяться на новую встречу! А Лариса и Андрей — какие удивительные люди. Даст Бог, чтобы им поскорей выпустили мальчика, хотя, увы, эти вещи никогда не делаются легко.
Привет Вашему семейству и, конечно, Вам.
Отталкиваясь от этого письма, сразу определю некоторые дополнительные координаты и параметры событий.
Вернуться, судя по дате письма, я должна была из Милана, где 10 июля у Тарковских была та самая знаменитая пресс-конференция, на которой они сообщили о своем намерении не возвращаться. Об этом, конечно, подробнее ниже.
Напоминаю, что Юан — это редактор «Bodley Head», с которым мы знакомились на «Борисе Годунове», а потом подготавливали и подписывали совместный договор.
С Китти мы познакомились в Лондоне как с будущим переводчиком книги. Я снова ездила туда с Тарковскими еще дважды: последний раз весной, когда Андрей произносил в Лондонском соборе свое чрезвычайно интересное и значительное «Слово об Апокалипсисе». Жили мы снова у Браунов и всякий раз Тарковские предпринимали все более усиленные попытки организовать через разные организации новые просьбы о воссоединении семьи.
Между премьерой «Годунова» и выступлением Андрея в соборе Сан-Джеймс я была с ними в Лондоне еще раз, когда Андрей выступал в Ривер-Сайт студии, таком некоммерческом местечке, где собирались любители подлинного искусства и игрались плохо оплачиваемые некоммерческие спектакли.
Я мало что помню теперь из этой второй поездки, кроме того, что англичане очень удивлялись, чем, собственно, так привлекает Тарковского Шекспир? Так что еще раз пришлось убедиться, что все-таки нет пророков в своем отечестве, за ними направляются в дальние страны. А Шекспир… Это для англичан, наверное, такая надоевшая школьно-хрестоматийная жвачка…
Но вообще именно в Лондоне Андрей был окружен замечательными и значительными, по-настоящему духовными людьми, приближенными к митрополиту Антонию Сурож-скому. Одной из таких дам была прекрасная переводчица, работавшая с Андреем в Англии…
Что касается моей последней поездки с Тарковскими в Лондон, к сожалению, она снова ознаменовалась несколькими болезненными обстоятельствами, увы, врезавшимися в память…
Так случилось, что вместе с Тарковскими я была приглашена в гости к Ирине фон Шлипе. До этого еще в Италии я слышала о ней много хорошего и в частности я знала, что она пересылала Тарковскому объемные бандероли с западными изданиями русских книг религиозного, философского характера и то, что называлось «диссидентской» литературой. Лариса радостно сообщила мне, что Ирина и ее муж очень гостеприимны, а, кроме того, у них свободно можно взять бесплатно сколько угодно литературы, которая в магазинах всегда была очень дорогой.
Мы прифрантились, уселись в такси и покатили к дому фон Шлипе. Нас встретили действительно милейшие люди и прежде, чем мы были приглашены к столу, нас направили в большую библиотеку, заставленную книжными полками, выдав целлофановые сумки. «Ищите, что вам надо, — сказала Ирина, — и набивайте свои сумки. От нас обычно много уносят. Так что вы не стесняйтесь». Я жалобно пропищала: «Ира, ну мне-то обратно лететь на самолете — так что слишком много, увы, я от вас не утащу, хоть и жалко»…
И мы с Андреем углубились в изучение всего роскошества, имевшегося на полках, где многие книги стояли в нескольких экземплярах. Я отбирала что-то особенно меня интересовавшее и, взяв какую-то книгу, положила ее в сумку. Андрей потянулся туда же, но второго экземпляра не было. Он сразу же очень раздраженно посмотрел на меня, а я естественно полезла в сумку, успокаивая Андрея: «Ради Бога, ну что вы, Андрей? Если у Ирины нет другого экземпляра, то, конечно, ваша рука первая. Конечно, возьмите ее».
Ирина засуетилась, сказав, что она посмотрит в другом месте, но это был последний экземпляр, который Андрей тут же, не задумываясь, не извинившись и не поблагодарив меня, как само собою разумеющееся переложил в свою сумку. Я почувствовала себя неуютно. Не из-за книжки, конечно…
Потом, когда нас пригласили за стол, неловкость ситуации несколько рассеялась, благодаря вкусной еде, добросердечию хозяев и их рассказам о своем прошлом. Но, когда мы возвращались домой в такси, Андрей вдруг начал меня отчитывать холодным, резким и недовольным тоном за полученные им от Бертончини переработанные мною куски текста: «Все это очень плохо и я недоволен твоей работой. Что это такое? Ты халтуришь и просто издеваешься, убирая свой текст. Меня это совершенно не устраивает».
Он не разговаривал со мной, не спрашивал, не давал советов, не высказывал конкретных замечаний, а просто отвергал текст книги в мерзком тоне.
Когда мы, наконец, подъехали к дому Браунов, то я не выдержала и впервые ответила ему также холодно и резко: «Андрей, это книга, которую вы читали прежде несколько раз.
Вы ее сами уже правили и готовы были издавать ее в Москве. Раньше вы ничего такого не говорили и не пытались ничего менять по существу, что меня огорчало. Но, в конце концов, если вам вдруг все так не понравилось, то меняйте. А если она вам не нравится совсем, то ищите себе другого соавтора. А у меня в результате нашей работы другой книжки нет. С тем, что вы мне предлагали, я постаралась сделать, что могла. В конце концов, это ваша книга, и вы можете сами приложить хоть немного больше усилий. Кстати, я до сих пор не могу даже добиться, чтобы Бертончини включила меня в контракт». Да. Меня всю колотило, и я была не на шутку обижена…
Когда мы вошли в дом, то Андрей резко взлетел по лестнице наверх. А Лариса бросилась ко мне с уговорами, понося Андрея последними словами, когда я повторяла ей «скажи, пусть ищет себе другого соавтора». Потом она поднялась к нему в комнату и скоро вернулась со словами: «Ой, ну что за человек! И какой злобный! Ты знаешь, что он мне сказал? — „Это что же, Лариса, мы такси оплатили, чтобы Ольга могла себе книжек набрать бесплатно?“
„Что-о-о?“ — завопила я.
„Ну, я же говорю тебе, что у него звездная болезнь. Видишь опять, что он вытворяет и каково мне живется?.. Да, ладно тебе-то, хватит… Хоть меня пожалей. Поверь, что он тебя очень ценит… Успокойся да и работай“…»
Но на этот раз мне было слишком обидно. Андрей никогда не был со мной нежен или особенно предупредителен. Об этом я и не мечтала. А потому тем более запомнила, как в Москве, сидя за столом у моих родителей, он единственный раз сказал не мне, а моему отцу, хитро прищурившись: «Ев-гень Данилыч, а Ольга-то молодец. Она удивительно меня понимает». А теперь, когда я была уже матерью двоих детей, со мной не советовались и не разговаривали, а отчитывали, как школьницу… Тем более, что я всегда считала книгу сырой, а Андрей был ею доволен в Москве и на эту книгу заключал договоры в издательствах. Но, в конце концов, это не моя книга. И почему бы ему всерьез не поработать над текстом самому тоже, когда мы уже близки к финишу. Я все-таки годы собирала, записывала и систематизировала все, что он говорил мне или при мне. И за эту работу, в конце концов, я получаю свои 50 %…