Я отдала паспорт и приготовилась ждать. Но ожидание мое слишком затягивалось, я видела других дам, которые приходили сюда позднее и, получив визу, благополучно удалялись. Я уже начала злиться, когда, наконец, меня позвали в комнату и вместо того, чтобы отдать мне паспорт, попросили подняться на второй этаж к заместителю начальника ОВИРа. Сердце мое захолонуло, и я попыталась заявить, что мне нужен только мой паспорт. Но меня лишь холодно и строго информировали о том, что паспорта здесь нет…
Без большой радости я последовала заданным маршрутом. Я постучала в дверь, меня встретил кругломордый, краснощекий, лысоватый человек. Он очень вежливо поздоровался, предложил мне сесть за стол напротив него и, открыв мое досье, начал задавать вопросы: имя, фамилия, образование или место работы до отъезда. Ответив на пару таких вопросов, я поинтересовалась — зачем меня обо всем этом спрашивать, если все эти данные лежат в его папке. Тогда, мило заулыбавшись, этот человек начал спрашивать меня, хорошо ли мне работается в Голландии, как идут дела у моего мужа, как дела с его живописью… На что я отвечала, что мой теперешний «муж» не живописец, а славист и пытается заниматься театром, но дела наши идут не слишком успешно, хотя я пришла сюда не для того, чтобы жаловаться на свою жизнь…
«Ну, а как устроился тогда ваш бывший муж?» — участливо спросил меня мой Порфирий Петрович. И тут я, не желая, как Раскольников, оказаться той самой бабочкой, которая сама прилетит на огонек, быстро сообразила, что наступление лучший вид обороны, нервно отбарабанив без паузы: «Послушайте, ведь я пришла сюда вовсе не для того, чтобы рассказывать вам о моей личной жизни, которая и без того достаточно сложная, мне не хотелось бы обсуждать ее с вами. Но, если это только вступление, и вы хотите со мной продолжать разговаривать, то сразу предупреждаю вас, что я не намерена ничего с вами обсуждать»…
«То есть вы не собираетесь больше приезжать сюда к вашим родителям?» — спросили меня уже раздраженно с провокационными нотками в голосе.
«Если цена моей визы определяется такого рода сотрудничеством, то можете не сомневаться в том, что не собираюсь», — ответила я наступательно и решительно. И тут, точно преобразившись, с презрительной миной на лице этот начальничек чванливо процедил, как будто брезгливо отодвигая от себя мой паспорт: «Да забирайте свой паспорт, забирайте»…
Надо сказать, что сама я к тому моменту была в такой ярости, что не задумавшись выпалила ему нечто вроде: «Ну, что же? Вы можете гордиться тем, что не позволили лишнюю неделю понаслаждаться старикам своими внуками… Спасибо большое! Это вам зачтется!» И, выскакивая уже из кабинета, я в сердцах сильно шарахнула дверью. В ту же минуту я увидела перед собой нескольких людей, очевидно, ожидавших приема, которые вздрогнули, недоуменно уставившись на меня… А я рванула по лестнице вниз и опрометью понеслась по улице, по каким-то бульварам. В голове стучало: «Зачем я хлопнула дверью? Да, еще при свидетелях… То есть, мне пришьют — оскорбление должностного лица… Какая идиотка… К тому же я здесь с двумя детьми… Что с ними будет…»
С такими мыслями я долетела до Колонного зала, куда меня пригласили на концерт Журбины и где меня ожидал голландец Стефан. Я нервно рассказала ему обо всем случившемся, заручившись его обещаниями, что ежели что произойдет, то он меня не бросит, а побежит в голландское посольство меня спасать. В крайнем случае, детей. У меня, слава Богу, было уже голландское гражданство…
А когда поздно вечером я вернулась домой и рассказала обо всем случившемся моим родителям, то папа сразу сказал, пожертвовав еще парой дней нашего общения: «Оля, рано утром едем за билетом и вечером вы выезжаете, если все будет в порядке»…
Так мы возвращались в Голландию первый раз со своей исторической родины, и я поклялась, что ежели меня еще пустят туда в будущем, то я никогда не поеду сразу с двумя детьми. Ни за что! Если один будет оставаться в Амстердаме, то голландцам будет проще ходатайствовать все о том же юс-соединении семьи… Вот ведь какая навязчивая была тема… Как будто все вертелось по одному и тому же кругу…
Точка, поставленная в Милане
Как-то поутру, наверное, в начале июля мне позвонила Лариса из Сан-Григорио, сообщив, что их пресс-конференция по поводу отказа от гражданства уже запланирована на 19 июля в Милане. «Мы исчерпали все возможности получить Тяпу с мамой. Устали ужасно, и вот нашлись нужные люди, которые организовали нам пресс-конференцию. Приезжай! Очень тяжело. Андрей нервничает. Кстати мы, наверное, все-таки уедем в Штаты».
— Ясно. Попробую организовать себе командировку. А до 19-го как? Никому пока ничего не говорить?
— Да, нет, почему же? Никакой тайны здесь нет. Наоборот, рассказывай обо всем, как можно более распространенно — может быть, до «них» тоже дойдет и они сообразят, что лучше пойти нам навстречу и не допускать этого скандала…
— Понятно. Правда, мне здесь говорить особенно некому… Но задача ясна… А дальше значит в Америку?
— Да. Даже для получения семьи это лучше. У них все-таки есть сила, и, может быть, советские скорее пойдут им навстречу…
Когда я рассказала своему мужу о намерении Тарковских переезжать в Штаты, он задал мне вопрос, который мне самой даже не приходил в голову: «А как же его работа в Швеции? Ведь если он просит политического убежища у американцев, то он должен ехать туда лет на пять без выезда»…
Я перезвонила Ларисе высказать эти соображения, на она возразила мне следующим аргументом: «Оля, ну, к нам это не имеет никакого отношения. Это же Тарковский!» Мне это тоже показалось убедительным, но мой муж перезвонил и постарался объяснить Андрею, что есть некоторые общие эмиграционные правила, распространяющиеся равно на всех, и они не могут просить убежища в Штатах, если сидят в Италии. Как бы то ни было, но, по крайней мере, они должны туда съездить, а оттуда уже просить разрешение на работу в Европе…
Андрей был почти возмущен. Почему ОН должен подчиняться обычным правилам? И за чей счет туда ехать? «В Америке мне делать нечего. И не буду же я тратить бешеные деньги на билеты, если мне все равно возвращаться в Швецию, где есть работа»…
«Эта логика здесь не годится. Так же точно, как когда ты приводил в пример Кончаловского и Иоселиани. Я тебе говорил, что у них официально была другая ситуация, чем у тебя. И в данном случае перед американским законом ты такой же как все»…
Но «как все» и общий для всех закон — была идея вообще чуждая так называемым советским демократам, а тем более Тарковским.
Тем временем я снова взяла командировку в той же газете, и на всех парусах полетела к Тарковским… не в Милан, а в Сан-Григорио, чтобы сопутствовать и поддерживать их в дороге. Они очень волновались.
В фильме Эббо Деманта о Тарковском есть ошибка. Там сказано: «10 июля 1984 года. Палаццо Себелиони в Милане. Он приехал из Швеции, чтобы на международной пресс-конференции заявить, что хочет остаться на Западе»… После пресс-конференции Тарковский поехал в Лондон, но на пресс-конференцию они направились из Сан-Григорио, а не из Швеции вовсе.
Настроение у них было взвинченное. Они рассказывали о своих путешествиях в американское консульство в Риме, где у них брали анализы, делали рентген, фотографировали и «самое ужасное — можешь себе представить? — брали у нас отпечатки пальцев?» Да-а-а, к сожалению мой муж был прав, и Тарковские на несколько часов вынуждены были почувствовать себя только эмигрантами, которым предстоит переселение. Андрей был поражен всей процедурой, тем более не понимая, зачем и почему он должен даже слетать в Америку, чтобы потом вернуться… «Бред, какой-то. Да еще за свои деньги! А?»
«Так вы не едете в Америку?» — спросила я. «Не знаю, не знаю. Ничего я пока не знаю. Посмотрим, что будет в Милане», — отвечал Андрей. А Лариса, примостившись у его ног еще в домашнем халатике, попросила: «Олька, сними нас сейчас. Перед Миланом. Это, уж, действительно для истории». И я с волнением запечатлела для истории семейный портрет в бедном пока интерьере их временного обиталища…
Они рассказывали мне, что пресс-конференцию помог устроить Максимов, с которым они к тому моменту общались уже тесно. Он обратился за помощью к какой-то не слишком популярной «народной» партии, сильно враждебной Союзу. Ее точного названия сейчас я не помню. Но все было организовано точно и профессионально, начиная с такси, которое было подано с утра к подъезду в Сан-Григо-рио, чтобы отвезти нас в аэропорт.
Надо сказать при этом, что все мы трусили, начитавшись на свободе вдоволь разной запрещенной в Союзе литературы. Даже мне отводилась на этот раз прямо-таки специфическая роль body gardera, которая меня пугала, но которой я еще более гордилась. Лара была главнокомандующим этой исторической операции и давала мне важное задание: «Олька, запомни, если что-нибудь случается, то есть кто-нибудь нас хватает и пихает в машину… Или еще лучше, если мы замечаем, что кто-то даже приближается к нам… А вдруг сделают укол?.. Сразу кричи как можно громче „Аюто!“, что значит „Помогите!“ Поняла?»
«Лар, а еще что? Как далыпе-то объясняться, ежели чего?» — спрашивала я, как старательный исполнитель, отчасти опасаясь и за себя тоже, но что поделать? Очевидно, это и есть настоящая дружба… «Да, больше ничего, — заверяла меня Лариса. — Главное привлекай к нам внимание, а там как-нибудь и по-английски разберешься»… Я была польщена важностью своей новой задачи… Но, увы, не было особого повода продемонстрировать вновь свою готовность на все… Как я любила с детства Зою Космодемьянскую… И, усаживаясь в кресло у зубного врача, думала тогда только о ее бессмертном подвиге…
Мне показалось, что Лариса тоже была отчасти огорчена, что все идет так просто и без чрезвычайных обстоятельств, которые мы уже вообразили себе. Когда мы уселись, наконец, в аэропорте в ожидании посадки на самолет, Лариса вдруг прошептала нам, показывая взглядом на человека напротив, читающего газету: «Ребята, он за нами следит». Наши сердца забились чаще, а Андрей строго прошептал: «Прекратите болтать по-русски». Нам показалось тогда, что человек, отодвинув газету, посмотрел на нас. «Ну? Что я вам говорю? Он точно следит за нами!» — почти победоносно прошипела Лариса. И прямо в упор, посмотрев на него, закинула ногу на ногу: «А я его не боюсь!» Лариса тоже была готова пострадать за Андрея, а я подготовилась к порученной мне спасательной операции. Андрей, побледнев, нервно процедил сквозь зубы: «Лариса, прекратите! Не провоцируйте его!» Человек заерзал на своем месте под нашими взглядами, но тут объявили посадку…