В молчании, подождав ее несколько минут, мы рванули к той же двери и… кто с удивлением, а кто (то есть я) и с ужасом обнаружили ее спящей мертвым сном на супружеской кровати хозяина дома. Честно говоря, чего-чего, но такого развития событий даже я никак не предвидела. Все происшедшее сразу нарисовалось в каких-то новых контурах. «Бе-е-ела синьора Руссо» в полной отключке находится глубокой ночью в кровати какого-то итальянского мужика, мне совершенно неизвестного в какой-то тьму-таракане… А я… бело-снежка… оставлена ею один на один с двумя какими-то как бы не гномиками… И вообще как-то в целом, что-то не то и… мало приятно…
Но… должна сказать… что «гномики» эти проявили по отношению ко мне верх порядочности… Мы попытались сначала продолжать разговор, но ночь уже близилась к утру, и последние силы отказывали… Тогда Гаитано предложил мне прилечь рядом с Ларисой, что я сделала очень осторожно, пристроившись одетой на самом краешке.
Едва я закрыла глаза в надежде поспать, как Ларису вновь подняла какая-то неведомая сила. Едва взглянув на меня, она вскочила как ни в чем ни бывало, мгновенно вылетев снова в столовую буквально с тем же словом «ФУНГИ», с которым она так неожиданно нас покинула…
А я немедленно вскочила следом за ней в надежде попасть, наконец, домой… Но, не разобравшись толком в их итальянском разговоре, я вдруг оказалась свидетелем, как Гаитано влепил яростную пощечину жене «гранде Артисто», отчетливо выговорив только два слова: «путана» и «стронце»… Я замерла.
Мне, правда, приходилось видеть Ларису пару раз со следами мордобоя после бурных застолий с законным супругом, но такое…
Лариса пришла в ярость, закричав Гаитано, что какой-то жалкий «кантодино» посмел поднять руку на «Гранде Синьору». Но было, честно говоря, не до шуток. Я совершенно не поняла, какими собственно правами руководствовался милый Гаитано, произведя столь неожиданное действие. Мне показалось, что хозяин дома был удивлен не меньше меня. А еще более, чем мне, пришлось ему удивиться, когда Лариса потребовала от него немедленно вызвать ей такси, поскольку с таким ничтожеством, как Гаитано, она не может ехать в одной машине… ТАКСИ — требовала она! Но: «Карету мне! Карету!» — можно было легче представить себе в этой глуши, чем такси.
А я, оглядевшись окрест в пылу битвы за новые пути сообщения, сообразила, что Гаитано уже нет с нами, сообщив Ларисе с ужасом, что он куда-то исчез. На что она совершенно неожиданно спокойным и холодным голосом мне отвечала: «Да, прям исчез… Сидит на улице в машине»…
Выскочив тогда на эту самую улицу, я немедленно получила подтверждение ее словам. Сдержанный молчаливый Га-итано сидел за рулем. Я хотела быстро юркнуть на отведенное мне заднее место, но приказ появившейся тут же Ларисы не оставлял сомнений в том, что я должна занять ее царственное место рядом с Гаитано, а она сядет сзади…
Гаитано вообще водил машину с южным темпераментом, но теперь он был, хотя и молчалив, но грозен, и я обратилась к нему с мольбой не гнать его замечательное Рено по горным дорогам, напоминая, что у меня дома остались «бам-бины»… Надо сказать, что он внял моей мольбе, сбросив скорость и заверив по-джентельменски, что такую милую синьору, как я, он постарается сохранить для потомства… Мой диалог с Гаитано, поднявшим на нее руку, был расценен «предательством» — Лариса пылала гневом.
Лариса выглядела уже разбитой и угнетенной, а я, раздеваясь, подумала, что бросить ее так сразу одну не слишком гуманно с моей стороны — так что, накинув халат, я, как полная дура, поползла к ней. Но заглянув в ее комнату, я с ужасом обнаружила, что влезла к ней совершенно некстати: она, оказывается, «простила» Гаитано, ежели он оглаживает ее в постели прямо-таки полуобнаженную…
Томный голос Ларисы пояснил мне: «Олька, Гаитано мне помогает… У меня, видимо, очень высокое давление…»
Утром, еще до моего пробуждения, Гаитано отвалил по своим делам, а милая и снова такая домашняя Лариса примостилась в халатике у меня в ногах на постели, что-то воркуя, вспоминая и похохатывая… В этот момент раздался телефонный звонок… Телефон стоял рядом, и Лариса сняла трубку. Звонил, понятно, Андрей, потому что Лариса туг же начала кашлять. Каждое слово этого текста отпечалалось в моей памяти, как любимые строки классической литературы:
— Андрюшенька… (кхе-кхе) Что? Да, я себя плохо чувствую. Здесь так сыро (кхе-кхе). Кашель не проходит. Нет. (кхе-кхе) Ну, просто измучил, почти говорить не могу (кхе-кхе). Вы звонили? Ночью? Всю ночь? Не может быть… Значит опять телефон не работал…(кхе-кхе) Что это такое? Снова…. (кхе-кхе-кхе)… Что значит, где я была? (Замечаю, что голос сильно крепнет, приобретая наступательную интонацию.) А где я могу быть? Я сижу здесь целыми днями одна, как в пустыне. Никого нет. Одна в этом холоде (кхе-кхе-кхе), а вы (ха-ха-ха) звоните мне всю ночь? Конечно! Я сама вам звонила и лучше расскажите, где вы гуляли всю ночь? (и совсем безнадежно-укоризненно, бросая трубку с последней фразой): 1де вы были, Андрей?
Тут же раздается новый телефонный звонок, который встречает резкое ларисино: «Але! Да! Что вы еще от меня хотите? Нет. Нет. (кхе-кхе, кхе-кхе). Нет. Не знаю. Да. Да… (голос начинает смягчаться) Да? Хорошо… Ну, что вы, Андрюшенька… Конечно… Конечно, помню… Когда эта пресс-конференция-то? Ну, да, поняла… (и уже совсем кошечкой): Андрюшенька, но у меня ничего нет… Одно мамино старье… Что я там надену?..(кхе-кхе-кхе) А можно платьице от Мес-сони? А? Можно? Ну, хорошо! Спасибо! Куплю! (кхе-кхе) Ну, конечно, берегу себя… Я тоже так соскучилась…(кхе-кхе) Целую вас, Андрюшенька».
И она положила трубку: «У нас ведь пресс-конференция в Париже по телевидению. Видишь как здорово: разрешил платье от Мессони купить. Помнишь один раз они мне сами подарили, когда мы там были. Я очень люблю эту фирму. Ой, как я соскучилась по маме, по Тяпке. Мне кажется, что без них я уже схожу с ума»…
Не знаю, как Лариса, но я уже точно сходила с ума. У меня было ощущение, как будто я заболеваю по-настоящему, до тошнотворного чувства… Какое счастье, что завтра я уезжаю. Нет, это невыносимо.
Впрочем, я еще рано радовалась своему отъезду. Влере-ди-то был целый день, который мы только начинали поздним завтраком на веранде-гостиной.
Вчерашнее происшествие как-то не обсуждалось. Разговор сначала зашел о книжке, которую я почти закончила и о грядущем Берлинале, где она будет представлена Бертон-чини, именуемой теперь только «Кристианушкой». Хотя разговор к ней вернулся вновь совершенно неожиданным для меня образом и уже вне всякого контекста с книгой:
— Это такая удивительная женщина! Ты себе просто не представляешь. Это сама доброта. И этот дом, который она мне предоставила. И ее друг Гаитано, который меня здесь просто спасает. Вообще очень интересная женщина… А какая красивая, правда?
— ????????
— Что? Тебе не нравится?
— Лара, но как человека, я ее очень мало знаю…
— Но я говорю, что она красивая, правда? Ты согласна?
— Ну, с моей точки зрения совсем нет.
— Как нет? Ты не представляешь себе, каким успехом она пользуется у мужиков! И какие мужики! Она их здесь всех имела. И Гаитано тоже ее бывший друг. Неужели она тебе не нравится?
— Лара, но я ведь не мужик. В конце концов, дело вкуса, и что я могу тебе сказать по этому поводу…
— Нет, я все-таки не понимаю, почему она тебе не нравится?
— Лара, ну, старая расползшаяся дама, без подбородка, нос крючком… Ну что ты еще от меня хочешь?..
— Надо же?! А вот Кристианушка сказала, что у тебя не лицо, а какой-то блин невыразительный…
И тут вместо предполагавшейся ею обиды меня вдруг осенило:
— Лариса, а для чего ты сейчас устраиваешь очередную интригу?
— ????????
— Знаешь, я вдруг все поняла. Ты сказала это, думая, что я огорчусь или разозлюсь на нее. Но это так по-бабьи! А потом — я теперь не сомневаюсь в том, что, добившись от меня ее характеристики, ты непременно сообщишь все это ей. Зачем? Чтобы нас поссорить? Для чего? И вообще у меня последнее время такое чувство, как будто ты меня к чему-то ревнуешь, к моей семье, родителям, образованию? Я не понимаю к чему? Тем более здесь, где все это вообще уже не имеет никакого значения. Лариса, чего ты хочешь?
Пока я все это говорила, на меня смотрели холодные и все более неприязненные глаза моей подруги Ларисы Павловны, которая меня уже попросту ненавидела, но, в конце моего драматического монолога она вдруг рассыпалась бисером своего чарующего смеха и, обнимая меня, еще раз произнесла свою коронную, неотразимую фразу: «Олька, милая моя, но ведь родственников не выбирают»… И…
Снова, как ни странно, я вздохнула опять с некоторым облегчением, полагая почему-то, что моя откровенность сблизила нас, и мне удалось немного очухаться, но ненадолго…
В этом своем состоянии я только успела перебраться от стола к дивану, принимая позу, соответствующую своему состоянию расслабления, когда Ларисин голос снова настиг меня заинтересованным вопросом:
— Олька, а почему ты не реагировала на ухаживание Гаитано? Ведь ты ему понравилась уже в первый вечер…
Я была ошарашена вопросом:
— Лара, я тебя снова не понимаю. Я знаю твои проблемы с Андреем. Но у меня с Димой этих проблем нет. Мы любим друг друга. У нас все в порядке. И, если у тебя свой способ отдыха от Андрея, который тебе компенсирует, как ты говорила мне, его недостаточность, то у меня этой проблемы нет. И никакой Гаитано мне лично не нужен…
Раздался звонкий и одновременно сочувственный смех:
— Ты думаешь, наверное, что он тебе не изменяет? А ты знаешь, как была удивлена Кристианушка? Как ей было неприятно, когда он так приставал к ней в монастыре… Ведь я так много рассказывала ей о тебе, о том, как ты уехала на Запад с двумя детьми, как ждала его… Она была просто поражена.
Туг, надо сознаться в глазах у меня потемнело. А перед потемневшим взором возник монастырь, те два вечера, которые я просила Диму посидеть с ней. Его нежелание это делать. А затем приглашение Диме сопровождать дам по ночному Риму. А потом память мгновенно отбросила меня еще дальше, к началу наших отношений, как они выглядели тогда. И тут, отчасти придя в себя, я четко проговорила: