Помнится, что Андрею в этой квартире снова была отдана хорошая комната, а Лариса вместе со Светланой ютились на кухне.
Вот такие двое свидетелей репрезентировали интересы Тарковского на судебном заседании в Мюнхене. Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно…
Я уже собиралась в Мюнхен, но почему-то на бланке «Союза Театральных деятелей СССР» через факс г-жи Бер-тончини, суд получил следующее уведомление:
«Подтверждаю поступление августе 1991 года сообщения о необходимости приезда 5 декабря 1991 года по делу издательства ульштайн тарковская-суркова. выехать не можем по семейным обстоятельствам плохому здоровью подтверждаем свои показания, просим перенести суд после 15 февраля 1992 года.
«Подтверждаю» — это они вдвоем, как один дракон о двух головах. Или, может быть, лесбийская какая супружеская пара, объединенная общими «семейными обстоятельствами» и занемогшая тоже враз. Как можно было и до такого цирка допрыгаться? Но врали и врали до бесконечности, не гнушаясь ничем…
Почему все это должно было итожить счастье моего изумительного и доверительного общения с прекрасным художником? Почему вся эта помойка? Увы, но когда-то все же и им санкционированная…
И еще Лариса пыталась присовокупить к делу показания французского журналиста Шарля де Брандеса, не без оснований очарованного личностью Тарковского, опубликовавшего в «Русской мысли» свое интервью с ним после «Жертвоприношения», очевидно, получив за него свои деньги и не переадресовав их Тарковскому? Тем более, что он мог знать о наших взаимоотношениях? Кроме того, он уже тогда назывался директором музея Тарковского в Париже. По моей просьбе моя знакомая в Париже поинтересовалась в тот момент существованием такого музея по указанному адресу. Вот ее письмо:
В течение нескольких недель я пыталась наладить контакт с Институтом Андрея Тарковского в Париже: Позвонив по телефону 43 5430 02, я поговорила с г-ном де Брандес, который подтвердил, что он является директором вышеназванного института, и все материалы об А. Тарковском можно получить у него, предварительно договорившись о встрече.
Договориться о встрече оказалось не так просто: в течение нескольких дней я безуспешно пыталась дозвониться, чтобы получить разрешение прийти в «Институт», но то никто не снимал трубку (что несколько странно, неужели в «Институте» работает только один человек, нет секретарей и никого другого, кто бы отвечал на звонки?) Правда, один раз трубку сняла женщина, ответившая на мою просьбу поговорить с кем-то из «Института», что она ничего не знает. Возможно, я ошиблась номером или по этому номеру телефона и по этому адресу проживает еще кто-то(?).
Пытаясь отыскать сведения об «Институте Тарковского» по «Минителю» (компьютерная система во Франции, в которую заложена информация обо всех существующих в стране предприятиях, фирмах, гражданах и т. д.), я не нашла этого института где-либо зарегистрированного.
Никто из моих знакомых, проживающих в Париже, имеющих то или иное отношение к кино или театру, о таком институте на знают.
И, наконец, явившись лично в «Институт» по адресу: «7 rue de ponfoise» в Париже я наткнулась на закрытые на код двери жилого дома, где я не увидела ни вывески, ни хотя бы маленькой таблички с названием «Институт Андрея Тарковского».
Не буду делать личных выводов, так как любой человек может зарегистрироваться как представитель того или иного культурного центра, назвать его «Институтом», «Домом», «Дачей» и т. п.
В любом случае обещаю Вам попытаться еще раз встретиться с г-ном Де Брандес и если буду иметь какие-то новости обязательно сообщу…
Понятно, что встреча г-жи Люба́ с Де Брандес так и не произошла.
К тому моменту издательство стало валить всю эту историю на Ларису, так как она получала деньги, то есть она должна была бы мне их возвращать. Но Ларису не удавалось отыскать. Был указан ее адрес в Париже, по которому мой адвокат сделала запрос. 23 rue Jean COLLY 75013 Paris — оказался адресом ее дочери Ольги Кизиловой, что удалось выяснить только через официальный запрос моего адвоката во французскую префектуру, извещавшую, что м-м Тарковская там не числится. Что за семейка! Бог ты мой! Вранье на вранье, в которое втягиваются все…
В знак доказательства необоснованности моих претензий на книжку Лариса прислала еще копии пяти страниц из дневника Андрея Арсеньевича, за которые я ее уже благодарила выше и уже кое-что цитировала. Вот остальные записи.
10-го ноября 1984 года, находясь в Стокгольме, то есть после того, как мы уже повидались с Ларисой последний раз в Тоскане, а книга была мною полностью завершена, Андрей писал:
«Не успеваю переписывать книгу для Кристины. Ольга наваляла кое-как кое-что: просто переписала на бумагу кое-что, что я ей наговорил на магнитофон просто, как материал. Это халтура прямо-таки чистой воды.
Мне совершенно ясно, что в Москве папа писал все ее работы. Иначе это необъяснимо».
Поразительно, но я снова получила доказательство, что Лариса могла внушить ему все что угодно настолько, что он сам практически уже ничего не понимал. Так я думаю. Потому что, откуда могла возникнуть идея, что в Москве далеко не совершенный текст большой книги писал мой отец? И какая наглость предполагать, что ему больше нечего было делать, как работать на Тарковского как бы в семейном подряде.
Впрочем все это не случайно: отец мой снова возникнет на суде в показаниях Ларисиных свидетелей в том же курьезном контексте.
Но, возвращаясь к записи Тарковского: правка, которую он делает и о которой мы уже говорили, кажется ему чем-то чрезмерным. И что он имеет в виду, полагая текст (последней главы и заключения) только обработанной записью пленки. А что же он еще хотел? И что он внес нового, получив этот текст? Буквально ничего. Это просто поразительно, откуда такие претензии и почему такая аберрация зрения?
Запись без даты, может быть 16 марта 1986 года:
«Работал с Кристиной над последней главой книги для немецкого второго издания. Надо выпустить книгу к….»
Запись оборвана. Но ясно, что речь идет о главе, посвященной «Жертвоприношению», которая обозначена в «Русской мысли», как «последняя глава, законченная за неделю до смерти», которую он делал уже после нашего разрыва, значит все-таки с Бер-тончини и за много месяцев до смерти. Значит я правильно догадалась о причине моего соавторства, указанного в итальянском издании. Бертончини, как и Шарль де Брандес, сами-то не отказывались получать деньги за свою работу?
А, наверное, 17 апреля того же года, если верить числу в записной книжке, Андрей пишет:
«Срочно связаться с Ионом в Лондоне и переделать контракт для переиздания и американского издания. Без Сурковой».
Запись обрывается. Ну, не мило ли? Правда, есть утешение, потому что слово «без» выглядит так будто оно подделано Ларой. В оригинале этой страницы я бы определила это точно. Излишне говорить, что из этого ничего не вышло. В американском издании, купленном у англичан, тоже сохраняются мои авторские права.
А до этого есть еще одна, очень примечательная запись 28-го числа неясного месяца 1984 года, сделанная Тарковским в Сан-Григорио:
«Ольга повела себя тень странно. Какие-то разговоры насчет денег, насчет того, что не она, я должен был бы ехать к ней работать. Во всяком случае, так сказала Лариса, и здесь следует быть осторожным».
Ну, каково? Какая снова характеристика Ларисы, которую, отсылая мне копии, она даже не замечает. Какое самодовольное самодурство, новые нити того заговора, который она плела против меня и втянув его в этот заговор полностью. Высылая эту страницу и отчеркнув этот абзац, она даже на замечает, что сверху той же рукой написано:
«Сейчас у нас Ольга Суркова — работали над книгой».
Незадолго до первого суда Забродин уже выпустил в Москве «Книгу сопоставлений» за моим авторством, полагая, как это было зафиксировано в газете «Сегодня» (4.12.93) Виктором Матизеном, «что дело не столько в непомерных требованиях Л. Тарковской, сколько в том, что по международному законодательству авторские права на книгу интервью целиком принадлежат интервьюеру (т. е. Сурковой), а с законом распавшегося к тому времени СССР он не счел нужным считаться».
Заметьте, что точка зрения Забродина полностью совпадала с точкой зрения г-жи Титце. Так что вынужденное издание «Книги сопоставлений» только под моим именем было законным, и оспорить его не удалось, хотя пытались…
А пока, в ожидании суда, перенесенного «по семейным обстоятельствам» Бариловой и Чугуновой с 5 декабря 1991 года на июнь 1992 я попыталась кое-что выяснить, прежде всего попросив моего коллегу встретиться с Чугуновой в надежде, что, зная все, она устыдится. Но мой многоуважаемый коллега, встретившись с ней в коридорах Союза кинематографистов получил следующий ответ: «Знаете, я всю жизнь служила Андрею и Ларисе Павловне. В Бога я не верю, так что, если им это надо, могу соврать для них еще раз»… Вот такой незамысловатый ответ…
Как-то весной еще до суда я сама побывала в Москве и, оказавшись в Союзе, тоже решила попробовать навестить Машу на ее рабочем месте. Надо сказать, она смутилась, увидев меня. Но подтвердила свое намерение свидетельствовать против меня. На это я ей сказала: «Маша, ты все знаешь, и мне к этому добавить нечего. Но я хочу тебя предупредить, что если ты будешь что-нибудь врать, то мне придется подавать на тебя в суд за „лжесвидетельствование“». На что Маша, засмеявшись ответила, что ей будет очень приятно посидеть в комфортабельной мюнхенской тюрьме. И я обещала на прощание устроить ей это удовольствие, если ей очень захочется… (еще до фильма А. Суриковой «Хочу в тюрьму!»).