Вступление
Этот текст складывался когда-то довольно странным образом, поэтому мне кажется важным прояснить кое-что в его структуре, которая может показаться кому-то случайной и необязательной. Что ж?.. Это впрямую связано с целями и задачами, которые преследовались, когда предполагаемая еще книга возникала из множества часто неспециальных и несистематизированных разговоров, которые приходилось мне вести с Андреем Тарковским. Поэтому мне, как комментатору этих бесед хотелось сохранить для читателя интонации моего героя, логику его размышлений, стиль его общения с собеседником, системы доводов и убеждений, используемых им в непосредственных разговорах.
Противоречия. Они существуют внутри работы. Так же как есть и определенные повторы. Я оставляла их в тех случаях, когда сами противоречия выражали суть движущей диалектики в сомнениях и размышлениях режиссера, а повторы были связаны с развитием и углублением основных идей режиссера, связанных с выяснением специфики кинематографа и нравственной природы творчества вообще.
Отсюда особая интонация текста, провоцирующая читателей не искать в нем законченные рецепты и закрытые к развитию алгоритмы идей, изобретенные режиссером, но сопоставить наблюдения режиссера друг с другом и с моими редкими комментариями, направленными главным образом к тому, чтобы подтолкнуть читателя, опираясь на собственный опыт и на собственное восприятие творчества Тарковского, сравнить предлагаемый текст со своими собственными догадками, переплавляя это сравнение в некий третий, свой, окончательный для каждого смысл, возникающий вне страниц самого текста.
Пусть читателя также не смущает то произвольное и нестабильное положение, которое я занимаю то как комментатор, то как интервьюер в рамках данной, в сущности, как мне представлялось много лет назад, незаконченной работы. Не было времени придумать более изящную драматургическую линию, которая, казалось, еще сложится там, в лучезарном и еще необозримом будущем. Монологи Тарковского возникали тогда, когда у него являлась органическая и естественная потребность что-то добавить к той или иной теме. Высказаться по волнующим его на данный момент темам, обстоятельствам и деталям разного масштаба. Когда мысли режиссера развивались спонтанно и непроизвольно, то записывающему их интервьюеру нечего было к ним добавить, но казалось важным их сохранить для дальнейшего понимания в подлинной целостности, – тогда я ограничивалась только положением слушающего, воспринимающего и систематизирующего. Однако читателю стоит помнить, что я веду непрестанный диалог с Мастером, а потому, как я полагаю, живость, подвижность и импровизационность текста, каким он сложился, надеюсь помогут читателю вступить с «допрашиваемым» героем этой книги в возможно более полный и непосредственный контакт.
Не стоит забывать, что все это записывалось и компоновалось в то время, когда Тарковского не переставали упрекать в «элитарности» его картин и особенно «Зеркала», запрограммированного, с точки зрения Госкино, на пустые залы и раздражение зрителей. Именно поэтому так ценил Тарковский каждое, адресованное ему письмо, как подтверждение интереса к его работе.
Поэтому Андрей выдал мне кучу полученных им писем, чтобы я продемонстрировала в будущей книге начальственным лицам, каковы подлинные отношения режиссера с его публикой.
Разбирая почту режиссера, я поделила ее условно на три категории: письма-возмущения, письма-вопросы и несомненно превалирующие по своей численности письма – восторженные исповеди. Именно так – не просто письма, положительно оценивающие его картины, а, как правило, письма исповеднические, говорящие в равной мере как о самих работах Тарковского, так и об их авторах. Эта особенность корреспонденции режиссера, может быть, уже тогда предсказала его широкомасштабный и все возрастающий во времени успех, который настигнет его картины, увы, уже после его кончины. Но все-таки как важен и красноречив этот успех, соответствующий его ожиданиям и программируемый им в будущее. Как важен был бы для Тарковского так и не прерывающийся во времени его диалог со зрителями в контексте его много раз повторяемых эстетических, а главное, нравственных задач, которыми он руководствовался при создании своих картин.
В те далекие времена письма писались Тарковскому из Москвы, тогда еще Ленинграда, Горького, Тбилиси, Новосибирска, Киева, Гродно, Калинина, Таганрога и других городов.
При этом, может быть, стоит начать с писем-возмущений, игравших по тем временам так на руку тому начальству, от которого зависела будущая судьба «Зеркала». Вот пишет из Ленинграда некий инженер-конструктор женского пола: «Посмотрела ваш фильм “Зеркало”. Досмотрела до конца, хотя уже через полчаса у меня началась сильная головная боль от честных усилий вникнуть в него и хоть что-нибудь понять, как-то связать между собой действующих лиц и события-воспоминания… Мы, бедные зрители, видим фильмы: хорошие, плохие, очень плохие, обычные и весьма оригинальные. Но любой из них можно понять, восторгаться им или отвергнуть, но этот…». Одной инженерихе-конструктору из Ленинграда вторит другая инженериха по оборудованию из Калинина: «Полчаса назад посмотрела фильм “Зеркало”. Силен!!! Тов. режиссер! А вы-то его видели? Мне кажется, нельзя считать этот фильм нормальным (без иронии). Затрудняюсь сказать, о чем он… Желаю Вам больших творческих удач и поменьше, нет, совсем не надо таких фильмов!» И наконец, негодует старший инженер с завода пластмасс из Свердловска, уже требуя к ответу начальство, допустившее такое безобразие: «Какая пошлость, какая дрянь! Тьфу, как противно! Итак, считаю ваш фильм – это пустой выстрел. До зрителя он не дошел, а это главное… Приходится удивляться, как люди, ответственные за показ фильмов у нас в СССР, могут допускать такие промашки, недопустимые промашки».
Интересно, что непонимание у советского зрителя вызывало чаще всего только «праведное» возмущение. Но находились все-таки зрители, которые, признаваясь в непонимании картины, все-таки просили автора ее объяснить: «Уверена, что я не первая и не последняя, которая в недоумении обращается к Вам за помощью разобраться в Вашем фильме “Зеркало”. Отдельные эпизоды очень хороши во всех отношениях, но… как увязать их воедино?» Ей вторит зрительница из Ленинграда: «Я не подготовлена к восприятию этой картины ни по форме, ни по содержанию. Чем это объяснить? Сказать, чтобы я совсем не разбиралась в кино, нельзя. Но вот появился ваш бесспорно талантливый фильм – это чувствуется, несмотря на его трудное восприятие, – и приходится пасовать. Непонятно. Видела Ваши прежние фильмы “Иваново детство”, “Андрей Рублев”. Там все было понятно. А здесь нет… Перед демонстрацией фильма нужно было бы подготовить зрителя. После просмотра фильма остается чувство досады за собственную беспомощность и серость. Уважаемый Андрей, если ответить на мое письмо Вы не сможете, сообщите хотя бы, где можно прочесть об этом фильме». К сожалению, публикации о «Зеркале», были в то время запрещены для широкой прессы, а сам прокат более чем ограничен. Картине присвоили самую низкую, третью, категорию!
Тем не менее сотрудник ФИАН переслал режиссеру заметку о «Зеркале», опубликованную у них в стенной газете:
«Выход на экран фильма Тарковского “Зеркало” вызвал большой интерес в ФИАН, как и во всей Москве.
Далеко не все желающие смогли попасть на встречу с режиссером (автор настоящей заметки, к сожалению, был в их числе). Мы не можем понять, как Тарковскому удалось методами кино сделать такое глубокое философское произведение. Привыкнув к тому, что кино – это всегда фабула, действующие лица и, по возможности, “хэппи энд”, зритель пытается искать это же и в фильме Тарковского и часто, не найдя, уходит разочарованный.
О чем этот фильм? О Человеке. Нет, не конкретно о том, голос которого звучит за кадром в исполнении Иннокентия Смоктуновского. Это фильм о тебе, твоем отце, деде, о человеке, который будет жить после тебя и который все равно “Ты”. О Человеке, который живет на Земле, является ее частью и Земля является частью его самого; о том, что Человек своей жизнью отвечает перед прошлым и перед будущим. Этот фильм надо просто смотреть и слушать, как музыку Баха и стихи Арсения Тарковского; смотреть, как смотрят на звезды, на море, как любуются пейзажем. Математической логики здесь нет, она вам не объяснит, что такое Человек и в чем смысл его жизни».
То есть иные зрители, сидевшие рядом со своими соседями по зрительному залу, возмущающимися и непонимающими, давали им свои ответы…
Так зрительница из Горького писала Тарковскому: «Спасибо Вам за “Зеркало”!
У меня было такое же детство… Только как об этом узнали Вы?
Был такой же ветер и гроза… “Галька, выгони кошку!” – кричит бабушка… В комнате темно… И также гасла керосиновая лампа и заполняло всю душу чувство Ожидания матери.
…А как прекрасно в Вашем фильме пробуждение сознания, мысли у ребенка!.. И как это верно, господи… ведь мы действительно не знаем лиц наших матерей. И как просто…Вы знаете, в темном зале, глядя на кусок полотна, освещенного Вашим талантом, первый раз я почувствовала в жизни, что я не одинока…»
Рабочий завода и студент вечернего института из Ленинграда пишет: «…Конечно, поводом для письма послужил фильм “Зеркало”, фильм, о котором я даже не могу говорить, я живу им… Великое достоинство – умение выслушать и понять… С трудом мне дается эта наука слушать и понимать людей. Но ведь в этом заложена первооснова человеческих отношений – умение понять и прощать людей за их невольные грехи, естественные неудачи. Если два человека хоть однажды смогли почувствовать одно и то же, они смогут понять друг друга. Даже если один из них жил в эпоху мамонтов, а другой – в век электричества. И дай бог, чтобы понимали и чувствовали люди лишь общие гуманные побуждения – свои и чужие…»
Или еще одно письмо, написанное от имени группы почитателей Тарковского. Они успокаивают его: «Пишу Вам по поручению или одобрению группы зрителей разных профессий, связанных знакомством