или дружбой с автором письма.
Сразу хочется сообщить Вам, что Ваших доброжелателей и поклонников Вашего таланта, следящих за выходом на экраны всех Ваших работ, гораздо больше, чем может казаться по статистическим данным журнала “Советский экран”. Я не располагаю данными обширными, но ни один из широкого круга моих знакомых и знакомых моих знакомых по специальному запросу никогда не посылал данных по поводу оценки фильмов. А в кино они ходят. Правда, нечасто. Но на фильмы Тарковского ходят охотно. (Жаль, что фильмы Ваши выходят редко.)
Фильм “Зеркало” восхитил всех, по одобрению которых я пишу. Более того, дискуссии, споры и разговоры не прекращаются уже три недели. Фильм адресован очень лично, к каждому зрителю отдельно и поэтому находит самый живой отклик…»
В другом письме читаем оценку и предложение: «Ваш фильм – это симфония. И это так же, как в музыке, кто идет в консерваторию, а кто на концерт в Лужники. О вкусах не спорят, кому что нравится, имеется возможность выбора. Так должно быть, думается, и в кино. Нельзя все фильмы ставить в один ряд. Есть фильмы одноминутного воздействия, посмотрел и забыл, что видел… и есть фильмы, которые нужно и можно смотреть много раз, потому что это искусство. Ваш фильм – это большое Искусство…»
Учительница из Новосибирска писала Андрею: «Никогда не писала о своих впечатлениях авторам книг и фильмов, но здесь особый случай: сам фильм снимает с человека заклятье безмолвия, чтобы он мог освободить душу и мозг от груза тревог и мыслей. Я была на обсуждении фильма. Физики и лирики (в буквальном смысле) были единодушны: фильм гуманный, честный, нужный, спасибо автору. И каждый из выступавших говорил: “Это фильм обо мне…” А как быть с действительным фактом того, что не все поняли фильм? Воспитывать вкусы, души людей, чтобы истинное искусство не нуждалось в защите… а значит больше, как можно больше таких фильмов!»
Или «Пишет Вам уже старый, ушедший на пенсию, но интересующийся киноискусством и в профессиональном плане очень далекий от искусства человек (по специальности я радиоинженер).
Каждое новое талантливое произведение в этой области я воспринимаю как потрясение. Именно такое чувство вызывают Ваши фильмы.
Ваш дар проникать в мир чувств взрослого и ребенка, вызывать ощущение красоты окружающего мира, показать подлинные, а не фальшивые ценности этого мира, заставить играть каждую вещь, каждую деталь картины сделать символом, добиться философского обобщения с помощью минимальных изобразительных средств, наполнить поэзией и музыкой каждый кадр… Все эти качества свойственны Вашей и только Вашей творческой манере…
Фильм “Зеркало” нужно смотреть не один раз, и каждый зритель увидит в нем новое, что было не замечено или не оценено при первом просмотре. А разве не хочется перечитать несколько раз лучшие литературные произведения?
…Очень хотелось бы почитать в печати Ваши высказывания по поводу Вашего последнего фильма. Очень жаль, что Вы редко выступаете в печати. Уверен, что Вам есть что сказать!»
Цитирование писем можно было бы и продолжить, их можно было бы интересно сопоставить и скомпоновать, столкнуть разные точки зрения – но это задача отдельного, в том числе и социологического, исследования. Тогда казалось важным продемонстрировать гонителям фильма, что на самом деле есть зритель, который нуждается в кинематографе Тарковского и созрел для серьезного с ним диалога. В каком-то смысле мы были тогда очень наивны и порой искренне не понимали, отчего возникает такое резкое неприятие его картин в начальственных кабинетах? Честно говоря, я этого не поняла и до сих пор, полагая, что только чисто вкусовое неприятие, как эстетики экранного мира Тарковского, так и его собственной, инакой и раздражающей личности, так несправедливо определило драматичность его судьбы.
Тем не менее какой-то мастер завода низковольтной аппаратуры из Новосибирска писал когда-то: «В течение недели посмотрела Ваш фильм четыре раза. И ходила не для того, чтобы просто смотреть, а для того, чтобы хоть несколько часов пожить настоящей жизнью, с настоящими художниками и настоящими людьми… Все, что мучает меня, что мне недостает, о чем я тоскую, чем я возмущена, от чего тошнит, от чего душно, от чего светло и тепло, чем жива и что меня убивает, все это, как в зеркале, увидела я в Вашем фильме. Для меня впервые фильм стал реальностью, вот почему я на него, в него иду пожить».
Едва ли на большую признательность мог рассчитывать режиссер. Едва ли мог полагать, что его замыслы и идеи касательно задач киноискусства получат такой непосредственный и прямой отклик в душах и умах какой-то немалой части зрителей, сохранившихся до сих пор в новых поколениях. Об этом он мечтал. Эти письма питали его энергией!
«Знаете, у меня такое чувство, что моя душа в чем-то сродни Вашей. А ведь это так здорово – знать, что все-таки есть человек, который бы смог тебя понять, понять правильно и до конца!» – пишет восемнадцатилетняя девушка из Новосибирска. И взрослая женщина из Тбилиси, извиняющаяся за плохой русский язык: “Зеркало” меня потрясло настолько, что я вышла из зала как будто вновь воскресшая, как будто приобретшая родственную душу, союзника… После Вашего фильма я живу, как в сказке, сознавая единство каждого человека с другими и с природой, как неотделимое что-то целое. И уже не страшно умереть, и все переживания как будто сгладились в общей гармонии вселенной».
Студентка Куйбышевского Политехнического института написала письмо своей матери, которая переслала его Тарковскому: «…Сколько слов знает человек? Сколько использует в своем повседневном лексиконе? Одну сотню, две, три? Мы облекаем в слова чувства, пытаемся словами выразить горе, радость, любое волнение, то есть то, что, по сути, выразить нельзя. Ромео говорил Джульетте прекрасные слова, очень яркие и выразительные, но разве они выражали хоть наполовину то, от чего сердце готово было выпрыгнуть из груди, дыхание замирало, то, что заставило Джульетту забыть обо всем, кроме любви?
Есть другой язык, другая форма общения: общение посредством чувств, образов. При таком контакте преодолевается разобщенность, разрушаются границы. Воля, чувства, эмоции – вот что стирает препятствия между людьми, которые раньше стояли по обе стороны зеркального стекла, по две стороны двери… Рамки экрана раздвигаются, и мир, отгороженный раньше от нас, входит в нас, становясь реальностью… И это дается уже не через маленького Алексея, а Тарковский обращается прямо к зрителям, сидящим по другую сторону экрана… Смерти нет, есть бессмертие. Время едино и неделимо, как сказано в одном из стихотворений: “за столом и прадеды и внуки…” Кстати, мама, я к этому фильму подошла больше с эмоциональной стороны, хотя вполне допускаю и совершенно другой подход. А ты? Напиши мне, пожалуйста».
Тарковский не любил критиков, полагая, что ни одна профессиональная статья не может конкурировать с теми божественно-возвыша-ющими переживаниями зрителей, которые пробуждают его фильмы. Для этого трудился Тарковский, размышляя о задачах искусства вообще и особенностях его кинематографа в частности…
Об искусстве
Ольга Суркова. Что такое искусство вообще? Мне показалось важным начать наш разговор с этого старого, как мир, вопроса, на который пытались ответить художники, эстетики, философы многих и многих поколений. Однако, думается, вопрос этот оказывается правомерным всякий раз, когда речь заходит о новой художественной индивидуальности, потому что всякий человек, связывающий свою судьбу с искусством, снова и снова будет задаваться этим вопросом, отыскивая единственно правильный для себя ответ. Много раз, на протяжении своей творческой жизни, читая и перечитывая своих коллег, каждый художник будет снова обращаться к себе с вопросом: а чем же, собственно говоря, я все-таки занимаюсь, какой в этом смысл, не пустая ли это трата времени, кому я нужен и нужен ли я хоть кому-нибудь, каково предназначение художника в человеческом обществе? И если мы, в свою очередь, хотим представить себе сколько-нибудь полно заинтересовавшую нас, конкретную индивидуальность того или иного художника, то нас непременно заинтересует, в чем виделся ему смысл творчества, каким именно ощущалось ему свое предназначение, как художника. Мы зададим этот вопрос вовсе не для того, чтобы получить на него исчерпывающий и окончательный ответ, понимая, что такого ответа, годного для всех и на все времена быть, конечно, не может. Мы зададим этот вопрос для того, чтобы полнее и ярче представить себе интересующего нас мастера. Мы будем искать ответ на этот вопрос даже там, где художник прямо не высказывался по этому поводу, пытаясь воспроизвести возможный его ответ, анализируя особенности его творчества. Потому мне казалось таким важным систематизировать разные соображения, высказанные Тарковским по этому поводу более или менее подробно в разное время, так как попутно или косвенно, но всякий раз эта тема возникала в наших раговорах вновь и вновь, каких бы аспектов творчества мы ни касались. Более того, думается, что многое в размышлениях Тарковского могло бы оставаться для меня неясным, если бы я не знала его позиции в отношении самых общих этических или эстетических вопросов искусства…
Андрей Тарковский. Исходя из ощущений, которые наталкивают на самые общие соображения по этому поводу, для меня несомненно, что функциональная роль искусства заключена в идее познания, где форма впечатления выражается в виде потрясения, катарсиса.
С того момента, когда Ева съела яблоко с древа познания, человечество было обречено на бесконечное стремление к истине.
Прежде всего, как известно, Адам и Ева обнаружили, что они голые. И устыдились. Устыдились, потому что поняли, и начали с низменной радости познать друг друга. Это было начало пути, которому нет конца. Можно понять трагедию душ, только что вышедших из состояния благодушного неведения и брошенных на земные пространства, враждебные и до поры необъяснимые. «В поте лица твоего будешь добывать свой хлеб…»