Парень с надеждой уставился на приближавшуюся троицу, но, разглядев, кто к нему подходит, потерял интерес и снова принялся бродить вдоль бордюра.
«Люди добрые поможите, маме нужна операция», — определил категорию Корсаков. С многочисленными способами побирушничества он был знаком хорошо.
Примак остановился, с интересом разглядывая парня. На картонке, висевшей на цыплячьей груди парня, крупными буквами было написано: «Сейчас прыгну», а ниже, мелким шрифтом: «Акция в поддержку национальных и сексуальных меньшинств».
Корсаков недоуменно переводил взгляд с надписи на ее автора. Такого способа сбора милостыни он еще не встречал.
— Ну, голубок ты мой, долго ждать-то? — спросил Леня, перекладывая пьяного мужичка на Корсакова.
— Чего ждать? — Парень остановился.
— Когда прыгать будешь, — пояснил Леня.
Подошел к перилам и, свесившись, прикинул расстояние до воды.
— Не, не креатив! — разочаровано протянул Примак. — Ну, утонешь. В чем креатив? Какая от этого польза «голубому движению»? Хотя, можно подождать речной трамвайчик, тогда конечно интересней. Представляешь, народ развлекается, пивко пивком оттягивается, девочек целует, а тут ты, голубой звездой — хрясь о палубу!
Он повернулся лицом к парню.
Трамвайчик давно проплывал?
— Не было тут никакого трамвайчика!
— «Не было трамвайчика»! — передразнил его Леня. — А что тогда здесь торчать?
— Я телевидение жду, — буркнул парень. — Тогда и прыгну.
— Телевидение? — Примак оглянулся. — А сколько до воды ты будешь планировать на своей картонке?
— Ну, не знаю. — Парень насупил брови, раздумывая.
— Секунды полторы-две, не больше, — подсказал Леня. — А по сему, телевидение отменяется. Снимать нечего. Да и свет плохой.
— А если замедленной съемкой? — с робкой надеждой спросил парень.
— Это другое дело, — одобрил Леня. Он сложил пальцы «прямоугольником», как делают операторы. — Предлагаю так… Панорамой по окрестностям, огночеки, все такое… Потом вид моста с воды. Наезд… И крупный план: твоя испуганная морда. Глаза, полные предсмертной тоски, сопли, слезы… Креатив! Потом даем отъезд. И медленно в кадр наваливаешься ты. Летишь, летишь… Всплеск! Круги по черной воде. Крупным планом. Чтобы разводы от дальних огоньков поймать. И всплывает твоя картонка. Камера ползет по каракулям. Буквы размывает водой. Картонка набухает и медленно погружается под воду. Вот это креатив, это я понимаю! «Оскара» не дадут, но народ оценит. — Он обернулся. — Народ, оценишь?
Корсаков встряхнул повисшего на нем мужичка.
— Угу, — на удивление внятно произнес мужик, не открывая глаз.
— Только такие съемки стоят денег! — как гвоздь забил, Леня. — О личных средствах вопрос считаю неуместным. У тебя есть спонсор, мой маленький друг?
Глаза парня забегали.
— Что же делать? — спросил он.
— Как что?! — Примак даже руками всплеснул. — И он еще спрашивает! Водочки выпить с хорошими людьми, то есть с нами. Лучшее средство от тоски, поверь дяде.
Думаете, поможет?
— Уверен! — Примак снял с шеи парня картонку и, широко размахнувшись, запустил ее с моста. — Ну-ка, давай мы тебя лекарства накапаем, страдалец.
Присев на корточки, он достал из пакета бутылку, налил почти полную кружку и протянул парню.
— Давай, прими дозу!
От водки парень сначала побледнел, потом ожил. Сделался болтлив, смешлив и суетлив. Сразу же сообщил, что зовут его Константином, и что он уже три с половиной часа ждет, что хоть кто-нибудь обратит на него внимание, но всем наплевать. А если всем наплевать, так и ему тоже. А прыгать решил от тоски. Но если честно, из-за одной девчонки, имени называть не будет, потому что на нее ему уже наплевать. А еще он бросил институт, но родителям сказать духу не хватает. Военкомат дважды присылал повестки. Но в армии он идти боится. Поэту там не выжить. Стихи его не печатают, хотя друзьям они нравятся.
— Так голубой или поэт? — потребовал ясности Примак, с подозрением поглядывая на использованную кружку.
— Поэт, — смутившись, ответил Костя. — Про меньшинства это я так написал, чтобы не догадались… А то еще сказали бы, что я от армии так закосил.
— Поэт. Это в корне меняет дело! — Леня плеснул водки в кружку. Обнял парня за плечи. — Друг мой, но зачем же прыгать в эту помойку? У нас, художников слова и краски, есть хорошо проверенные способы. Вены вскрыть, застрелиться, туберкулезом заразиться, напиться до белой горячки, в конце концов! — Он залпом выпил, занюхал рукавом. — А самый надежный и красивый способ уйти из жизни, хлопнув дверью, это… Игорек, подскажи!
— Устроить революцию и погибнуть на баррикадах! — Корсаков принял пустую кружку, сам налил себе водки. Выпитое раньше, уже успело выветриться на сквозняке.
— Именно! — воскликнул Леня, раскачиваясь вместе с Константином. — Ибо, каждый настоящий поэт — это буревестник революции. Он гордо реет… Чему-то там подобный. И клюет в задницу глупых пингвинов. Кстати, мой друг, лучшие палачи получаются из бывших поэтов. И не спорь! Поэтому поэтов надо стрелять прямо на баррикадах. Иначе после победы революции они станут чекистами. И начнут стрелять в подвалах поэтов, не поддержавших революцию. А потом народ прикончит их, как бешеных собак. И останется страна без поэтов. А это грустно, как постаревший Евтушенко. Уяснил?
Робкий Костя кивнул.
— Когда мы построим баррикаду, я тебя расстреляю, — пообещал Леня. — Так, пролетариату не наливать! Но взять с собой. — Он указал на свернувшегося калачиком мужика. — И хватит тут маячить, как Ленин на первом свидании с Крупской. Что у нас далее по плану?
Игорь указал на рафинадно-белый прямоугольник Дома художников.
— Тайное заседание ЦК партии. Вожди уже ждут вас, товарищ Примак, — отрапортовал он.
— Вперед!
Переход под Крымским валом был уже закрыт. Примак стал ломиться, требуя открыть двери мавзолея для очередного вождя, который вот-вот погибнет в пламени борьбы за светлое будущее всего человечества. Корсаков с трудом уговорил его не буянить. Раньше времени не попасть в милицию не хотелось.
В том, что рано или поздно они там окажутся, Игорь уже не сомневался. Стоило только посмотреть, как Примак переходил Крымский вал.
Игорь с Костей дружно и быстро, как солдаты под перекрестным огнем, перебежали на другую сторону, волоча за собой смертельно пьяного мужичка. Примак, оставшись без присмотра, попытался перекрыть движение и выстроить первую баррикаду. Выскочивший из «жигуля» водила отогнал его монтировкой.
Чугунные ворота в Парк Искусств были закрыты. Леня прицелился на ограду высотой в два с лишним человеческих роста, но его оттащили.
Пьяный мужичок очнулся, спросил у Лени, кто он такой и почему никто не предлагает выпить. Примак похвалил пролетария за догадливость и срочно разлил водку в кружку и пластиковые стаканчики.
Все выпили на брудершафт, надолго припадая губами к опухшим лицам новоявленных братьев по разуму и судьбе. Потом стали держать военный совет, каким образом попасть к скульптурам бывших вождей. Предложение Лени сбить ворота тараном поддержки не получило. Он вне очереди взял слово и громогласно обвинил всех в оппортунизме и тайном пособничестве сионистскому движению «Анонимные алкоголики». Народ в лице мужичка сник и потребовал уточнить мысль на счет евреев. Для лучшего усвоения мыслей трибуна решили еще накатить водки. После чего Леня стал развивать мысль об исторической связи ветхозаветного Моисея и повального пьянства на Руси.
Корсаков присел прямо на асфальт, прислонился спиной к ограде и запрокинул голову, подставляя лицо ночному небу. И как в черный омут провалился…
Кто-то настойчиво тряс его за плечо. В лицо пахнуло перегаром. Искаженные, гоблинские голоса больно резали слух.
— Не спи. Игорек, замерзнешь! Ну-ка, Герасим, помоги его поднять.
— Не Герасим я, Герман.
— Герасим, потому что утопиться хотел.
— Герасим собачку утопил. А с моста сигать студент хотел. А я — Герман.
— Геринг?
— Я те чо, еврей? У меня батя стопроцентный мордвин!
— Ладно, ариец, помогай! Студент, хватай его за ремень.
Корсакова подняли на ноги, он открыл глаза. В лицо ему участливо заглядывал Примак.
— Ну, ты дал! Игорек, так не договаривались. Вечер в самом разгаре, а ты — в аут! Не пойдет. Вот Гермоген, — Леня указал на мужичка, — знает дыру…
— Герман я! — обиженно простонал мужичок.
— Какая разница? — искренне удивился Леня. — Короче, решили мы проблему. Нормальные герои всегда идут в обход. Двинули, други! Мне нужно срочно потолковать с товарищами из ЦК.
Через дыру в ограде возле самой реки они проникли к поверженным вождям и с комфортом устроились в беседке. Леонид разложил на столе закуску и праздник продолжился.
Несостоявшийся утопленник Константин еще два раза бегал за водкой, которая уже потеряла всякий вкус и пилась легко, словно ключевая вода.
Сидели хорошо, дружно и мирно. Спившийся пролетарий, непризнанный поэт, живой классик и арбатский художник за одним столом могут сойтись только в России. Так уж устроена эта страна и ее люди.
В Америке «господин Кольт» уровнял всех, а «мистер доллар» сделал прилизанно-политкорректными. В России водка сводит всех к общему серому среднестатистическому знаменателю. Пьяненький, он же — вне сословий, чинов и условностей. Он не над жизнью. Он в самом ее центре. В центре миргородской лужи лежит, блаженный и тихий, прижавшись к теплому боку свиньи, под миролюбиво-бдительным взглядом околоточного, тоже, кстати, с утра «под шафэ».
Кем ты был, кем ты станешь, когда протрезвеешь и выберешься из лужи, не суть важно. Главное знать, когда будешь жить чином, должностью и условностями, что всегда есть под рукой средство обрести если не истину, то хотя бы временно блаженство. Три по сто — и твоей измученной душе обеспечена экскурсия в рай. Нет, пьянство русское не болезнь, а дезинфекция души. Проспиртованная душа дольше сохраняется под хмурым небом родины.