Угроза возымела действие, и Роков прекратил посягательства на жизнь своего заклятого врага. Русский встал чуть поодаль и продолжал насмехаться над Тарзаном. Злодей пообещал, что лично съест сердце своего недруга.
Потом он принялся живописать ужасы, ожидающие сына Тарзана в дальнейшей жизни, и намекнул, что его месть настигнет даже Джейн Клейтон.
– Ты думаешь, твоя жена живет в совершенной безопасности в Англии? – спросил Роков. – Бедный глупец! Сейчас она в руках человека самого подлого происхождения и вдали от Лондона, где ее могли бы защитить друзья. Я не собирался тебе ни о чем рассказывать. Хотел дождаться, когда смогу привезти тебе на Остров Джунглей свежие новости о ее судьбе. Но теперь ты умрешь, причем самой немыслимой, самой отвратительной смертью, какая только может выпасть на долю белого человека. Так пусть несколько слов об участи жены усилят муки, которые тебе предстоит терпеть, пока последний удар копья не освободит тебя от жестокой пытки.
Пляска уже началась, и дальнейшие попытки Рокова побольней уязвить Тарзана потонули в воплях прыгающих воинов, занявших свои места.
Они окружили стоящую у столба жертву, и блики от костров играли на их разрисованных телах.
В памяти Тарзана всплыла подобная сцена, когда он в самый последний момент спас Д’Арно, попавшего в такую же передрягу, – как раз перед тем, как удар копья должен был положить конец его мучениям.
Кто придет, чтобы спасти его самого? Во всем мире не найдется никого, способного избавить человека-обезьяну от пытки и смерти.
Мысль о том, что эти дьяволы в человечьем обличье убьют и съедят его, когда танец закончится, не вызывала у него ни ужаса, ни отвращения. Она не усугубляла его страданий, как это случилось бы с обычным белым, ведь всю свою жизнь Тарзан видел, как в джунглях звери поедают мясо убитой ими добычи.
Разве он сам не сражался за устрашающее предплечье огромной обезьяны из другого племени во время давнего танца Дум-Дум, убив при этом жестокого Тублата и завоевав уважение обезьян Керчака?
Танцующие прыгали теперь уже гораздо ближе к нему. Они выставили вперед копья, намереваясь нанести жертве первые мучительные уколы, предшествующие более серьезным ранам.
Оставалось уже недолго. Человек-обезьяна ждал последнего выпада, который положит конец его несчастьям.
И тут вдали, в глубине таинственных джунглей, раздалось пронзительное рычание. В тот же миг танцующие остановились, и в наступившей тишине крепко связанный белый человек испустил ответный вопль, еще более жуткий и ужасающий, чем тот рык, который издал зверь из джунглей.
В течение нескольких минут чернокожие пребывали в нерешительности. Потом, понукаемые Роковым и вождем, они прыгнули ближе к столбу, намереваясь покончить и с пляской, и с жертвой. Но прежде чем кто-нибудь из них успел пустить в ход копье, из темного входа в хижину, где недавно держали Тарзана, блеснули ненавистью жестокие зеленые глаза. Еще миг, и гибкая пантера стояла рядом со своим господином.
На мгновение туземцы и белые остолбенели от ужаса. Их взгляды были устремлены на обнаженные клыки жительницы джунглей.
И только один Тарзан видел, как в черном проеме хижины появились другие тени.
Глава 9Благородство и подлость
Из иллюминатора своей каюты на «Кинкейде» Джейн Клейтон видела, как мужа везли на шлюпке к покрытому зеленью берегу Острова Джунглей. А затем пароход лег на новый курс.
В течение нескольких дней она не видела никого, кроме Свена Андерссена, неразговорчивого и отталкивающего на вид кока «Кинкейда». Она спросила у него, как называется берег, на который высадили мужа.
– Я тумать, ветерр пудет дуть кррепко, – ответил швед, и это было единственным, что она смогла из него вытянуть.
Джейн пришла к выводу, что других английских слов он не знает, и потому прекратила попытки выудить какие-нибудь сведения, но все равно никогда не забывала тепло приветствовать его и благодарить за отвратительную, тошнотворную еду, которую он приносил.
Через три дня после стоянки, на которой высадили Тарзана, «Кинкейд» бросил якорь рядом с устьем широкой реки, и в каюту к Джейн Клейтон явился Роков.
– Конец маршрута, моя дорогая, – сказал он, бросив на пленницу плотоядный взгляд, от которого у нее подступила к горлу тошнота. – Я пришел, чтобы предложить безопасность, свободу и роскошную жизнь. Мое сердце смягчилось при виде ваших страданий, и я хотел бы по мере сил загладить свою вину. Ваш муж был настоящим животным. Кому, как не вам, это знать? Ведь это вы нашли его голым в джунглях, где он жил с детства, бродя с дикими животными, с которыми водил дружбу. А я джентльмен, не только принадлежащий к знатному роду, но и получивший воспитание, подобающее приличному человеку. Вам, дорогая Джейн, я предлагаю не только любовь культурного человека, но и цивилизованную, утонченную жизнь. Не сомневаюсь, что ее вам очень недоставало, когда вы были вынуждены общаться с несчастным обезьяночеловеком, за которого так бездумно, по своей девичьей ветрености, вышли замуж. Я вас люблю, Джейн. Вам стоит сказать лишь слово, и больше никакие печали вас не коснутся – даже ребенка я вам возвращу целым и невредимым.
Все это время за дверью стоял Свен Андерссен с обедом, который он принес леди Грейсток. Маленькая голова на длинной жилистой шее была наклонена вбок, близко посаженные глаза полуприкрыты, уши словно подались вперед – настолько сильным было его желание подслушать, о чем говорит хозяин. Даже длинные усы, соломенные и клочковатые, казалось, встопорщились от чрезмерного внимания.
Когда Роков закончил свою тираду, надеясь на положительный ответ, удивление, написанное на лице Джейн Клейтон, сменилось выражением гадливости. Тем не менее она пожала плечами и, спокойно глядя прямо в лицо своему тюремщику, сказала:
– Я бы не удивилась, мистер Роков, попытайтесь вы силой принудить меня покориться вашим низменным желаниям. Но мне трудно было даже представить себе, что вы решите, будто я, жена Джона Клейтона, могу добровольно уступить вам, хотя бы даже ради спасения жизни. Я знала, что вы негодяй, мистер Роков, но теперь вы проявили себя еще и глупцом.
Глаза Рокова сузились, и на его бледном лице вспыхнул румянец досады. С угрожающим видом он сделал шаг по направлению к молодой женщине.
– Мы посмотрим, кто из нас глуп, – прошипел он, – когда я подчиню твою волю, сломив плебейское упорство, столь характерное для всех янки. Оно будет стоить всего, что тебе дорого, даже жизни ребенка, потому что, клянусь костями святого Петра, я отменю все, что задумал для этого малявки, и вырежу его сердце прямо у тебя перед глазами. Тогда ты узнаешь, каково оскорблять Николая Рокова.
Джейн Клейтон отвернулась.
– Какой смысл пытаться узнать, до каких еще низостей может дойти ваша мстительная натура? – сказала она. – Меня не тронут ни ваши угрозы, ни ваши дела. Мой сын еще не может сам за себя отвечать, но думаю, что, дожив до зрелого возраста, он с готовностью отдал бы жизнь за честь матери. Я его слишком люблю, чтобы платить такую цену. Поступи я, как вы хотите, он проклинал бы меня до конца своих дней.
Не сумев запугать пленницу, Роков разозлился не на шутку. Теперь он испытывал к ней только ненависть. Однако его больной ум полагал: если бы он заставил ее уступить его домогательствам ради своей жизни или жизни ребенка, он бы чувствовал, что отомстил ей сполна. Ведь он смог бы выставлять жену лорда Грейстока напоказ в европейских столицах в качестве своей любовницы.
Роков снова подошел к ней ближе. Его злобное лицо перекосилось от ярости и вожделения. Он набросился на несчастную, точно дикий зверь, и, ухватив за шею сильными пальцами, повалил на койку.
В это миг дверь каюты с шумом открылась.
Роков вскочил на ноги и, обернувшись, оказался лицом к лицу со шведом, судовым коком.
Маленькие глазки кока, обычно похожие на лисьи, теперь имели особенно глупое выражение. Картину дополняла отвисшая челюсть.
Он занялся сервировкой обеда леди Грейсток на крошечном столике у одной из переборок каюты.
Русский метнул в него огненный взгляд.
– Что такое? – вскричал он. – Как ты посмел войти без разрешения? Убирайся!
Кок посмотрел на Рокова своими голубыми водянистыми глазами и улыбнулся бессмысленной улыбкой.
– Я тумать, ветерр пудет дуть кррепко, – проговорил он, а затем принялся переставлять на столике тарелки.
– Проваливай, или я вышвырну тебя вон, слышишь, ты, несчастный тупица! – взревел Роков, с угрожающим видом делая шаг в сторону шведа.
Андерссен продолжал глупо улыбаться ему в лицо, но одна из похожих на окорока лап шведа как бы невзначай соскользнула на рукоять длинного острого ножа, заткнутого за грязный шнур, которым был подвязан его запачканный фартук.
Роков заметил это движение и остановился как вкопанный.
Затем он обратился к Джейн Клейтон:
– Даю время до завтрашнего утра, чтобы вы могли как следует подумать над моим предложением. Под каким-нибудь предлогом я отошлю на берег всю команду. Останемся только мы с вами, Павлов и ребенок. Тогда нам никто не помешает наблюдать за смертью младенца.
Изувер сказал это по-французски, чтобы кок не понял зловещего смысла его слов. Потом Роков, не глядя на шведа, который помешал совершить ему подлое дело, вышел из каюты, хлопнув за собой дверью.
Когда хозяин вышел, Свен Андерссен повернулся к леди Грейсток, и маска простоты, за которой он скрывал свои мысли, слетела с его лица. На ее месте появилась другая – маска хитрости и коварства.
– Он тумать, я глупп, – проговорил кок. – Он сам глупп. Я говорить французски.
Джейн Клейтон посмотрела на него с удивлением:
– Значит, вы поняли все, что он сказал?
Андерссен усмехнулся.
– Я понимать, – подтвердил он.
– Значит, вы слышали, что здесь происходило, и пришли меня защитить?
– Вы быть ко мне тобры, – пояснил швед. – Он вести со мной как с грязны собак. Я вам помокать, леди. Вы потождать. Я вам помоку. Я пывал на З