н, от которого не пробуждаются.
Убийца проворно забрался в лодку, его безжалостные руки схватили труп и положили на борт. Легкий толчок, всплеск, круги, расходящиеся по воде от резкого погружения темнокожего тела в илистые глубины, и белый человек – на самом деле куда больший дикарь, чем юноша, которого он лишил жизни, – стал единственным обладателем заветного челнока.
Отбросив веревку и схватив весло, Павлов принялся лихорадочно грести, стремясь как можно быстрее доплыть до Угамби.
Уже настала ночь, когда обагренную кровью лодку подхватило сильное течение этой реки. Русский напряженно всматривался в сгустившуюся впереди темноту, тщетно пытаясь пронзить взглядом черноту, пролегшую между ним и стоянкой «Кинкейда».
Качался ли корабль, как и раньше, на волнах возле устья Угамби, или человек-обезьяна наконец убедил себя, что шторм стихает и пора выходить в море? Медленно продвигаясь вперед, Павлов задавал себе эти вопросы и многие другие. Наиболее тревожные из них касались будущего: страшно было подумать, что «Кинкейд» уже уплыл, оставив его наедине с жестокими кошмарами этой дикой глуши.
В темноте гребцу могло показаться, будто он почти летит над водой. Павлов решил, что корабль ушел с утренней стоянки, но тут перед ним из-за мыса, который он огибал, возникла мерцающая точка корабельного фонаря.
Алексей Павлов едва смог сдержать торжествующий возглас. Итак, «Кинкейд» вовсе не уплыл. Значит, впереди жизнь и шанс отомстить!
Павлов прекратил грести в тот момент, когда заметил перед собой мерцание путеводной звезды надежды. Он тихо плыл вниз по течению Угамби, лишь изредка погружая весло в мутную воду реки, чтобы направить свою примитивную лодку к борту парохода.
Наконец темная громада судна возникла перед ним из темноты ночи. Ни звука не доносилось с корабельной палубы. Павлова, невидимого в темноте, медленно несло течением к «Кинкейду». Ночную тишину нарушило лишь на миг – это когда нос плоскодонки царапнул обшивку корабля.
Русский, дрожа от нервного напряжения, не двигался несколько минут, но с громадины судна над ним не донеслось ни шороха, ни слова, которые свидетельствовали бы, что его появление замечено.
Павлов тихонько направил свою лодку вперед, пока оттяжки бушприта[28] не оказались прямо над его головой. Он мог достать до них рукой.
Ему понадобилось еще несколько минут, чтобы перебраться с плоскодонки на палубу судна. Мысль об ужасных зверях на борту корабля вызвала холодную дрожь в теле трусливого негодяя, но сама его жизнь зависела от успеха этого предприятия, а потому он сумел собраться с духом и не думать о подстерегающей его опасности.
Ни звука, никаких признаков того, что с палубы корабля за ним наблюдают. Павлов осторожно пополз к носовому кубрику. Полная тишина. Люк был открыт, и, глянув вниз, Павлов увидел одного из матросов «Кинкейда», который что-то читал при свете закопченной лампы, свисающей с потолка кубрика.
Павлов хорошо знал этого человека, хмурого головореза, на которого сильно рассчитывал в своих планах. Русский осторожно выбрался через люк на трап, ведущий в носовой кубрик.
Павлов не отрывал глаз от читающего, чтобы дать ему знак хранить молчание, когда матрос его обнаружит, но тот настолько погрузился в журнал, что русский спустился в кубрик незамеченным.
Затем Павлов повернулся к моряку и шепотом произнес его имя. Тот поднял глаза от журнала, и они раскрылись от удивления, когда он увидел знакомые черты помощника Рокова. На лице матроса возникла недовольная гримаса.
– Проклятие! – вырвалось у него. – Откуда ты взялся? Мы думали, что с тобой покончено и ты давно там, где тебе и положено быть. Его сиятельство будет страшно рад тебя видеть.
Павлов подошел к моряку. Дружеская улыбка играла на губах русского, он протянул для приветствия правую руку, словно увидел дорогого, давно потерянного друга. Моряк проигнорировал эти знаки внимания, даже не улыбнулся в ответ.
– Я пришел, чтобы помочь вам избавиться от англичанина и его зверей, – объяснил Павлов. – Тогда нам не станут грозить никакие неприятности со стороны властей по возвращении в цивилизованный мир. Мы можем бесшумно войти и застать их врасплох во сне – Грейстока, его жену и его чернокожего. После этого нам не составит труда разделаться со зверьми. Где они?
– Внизу, – ответил матрос. – Но скажу тебе одну вещь, Павлов. Тебе не удастся еще раз использовать нас против англичанина, и не надейся. Мы достаточно натерпелись от тебя и другого гада, который теперь мертв. Что-то мне подсказывает: ваша парочка скоро будет гореть в аду. Вы обращались с нами как с собаками. Неужели вы думаете, что мы вас за это полюбили?
– Ты хочешь сказать, что выступишь против меня? – нахмурился Павлов.
Матрос кивнул и после небольшой паузы, когда ему в голову пришла какая-то мысль, вновь заговорил:
– Да, если ты не предложишь мне что-нибудь стоящее. Тогда я дам тебе уйти до того, как англичанин тебя здесь застукает.
– Ты ведь не прогонишь меня в джунгли? – мрачно спросил Павлов. – Я там не продержусь и недели.
– Там у тебя будет шанс, а здесь никаких шансов нет, – ответил матрос. – Если я сейчас разбужу своих дружков, они вырежут твое сердце из груди прежде, чем до тебя доберется англичанин. Тебе сильно повезло, что на вахте именно я.
– Ты сошел с ума! – воскликнул Павлов. – Неужели ты не понимаешь, что англичанин отправит вас всех на виселицу, когда вы вернетесь туда, где закон имеет силу?!
– Нет, он никогда этого не сделает, – ответил матрос. – Англичанин говорил, что виноваты ты и Роков, а все остальные только слепые орудия.
Еще около получаса русский то молил, то угрожал – его настроение все время менялось. Были моменты, когда он с трудом сдерживал слезы, а в следующую минуту вновь обещал своему слушателю то баснословный куш, то неизбежное наказание, но матрос был непреклонен.
Он ясно дал понять русскому, что перед ним стоит выбор: или смириться с тем, что его немедленно передадут в руки лорда Грейстока, или сполна заплатить моряку прямо сейчас за разрешение покинуть «Кинкейд».
– И тебе придется принимать решение очень быстро, – хмыкнул матрос. – Я хочу спать. Ну, что ты выбираешь: его сиятельство или джунгли?
– Ты еще пожалеешь об этом, – процедил русский.
– Заткнись! – рявкнул на него моряк. – Если будешь дурить, я передумаю тебя отпускать.
У Павлова не было никакого желания попадать в руки Тарзана, повелителя обезьян, тем более что была возможность этого избежать. Русского, конечно, страшили ужасы джунглей, но они все же были гораздо менее пугающими, чем неминуемая смерть от рук человека-обезьяны, которую Павлов, несомненно, заслужил.
– Кто-то спит в моей каюте? – спросил он.
Матрос покачал головой.
– Нет, – ответил он. – Лорд и леди Грейсток занимают каюту капитана, у помощника есть своя, а в твоей никого нет.
– Пойду возьму свои пожитки, – сказал Павлов.
– Я с тобой. Присмотрю, чтобы ты не наделал глупостей, – заявил моряк, следуя за русским вверх по трапу на палубу.
Поднявшись, матрос остановился, наблюдая, как Павлов входит в свою каюту. Там он собрал свое немногочисленное имущество, на которое рассчитывал купить зыбкую безопасность и получить право бежать с корабля, чтобы вновь оказаться в джунглях. Стоя у маленького столика, куда он свалил свои личные вещи, Павлов пытался наскоро придумать реальный план – как остаться живым, а по возможности еще и отомстить врагам.
И тут он вспомнил о маленькой черной коробке, лежащей в потайном ящике под столешницей, на которую он опирался рукой.
Казалось, лицо русского озарилось зловещим светом, когда он нагнулся и пошарил рукой под верхом стола. Через мгновение он извлек из тайника то, что искал. Павлов зажег фонарь, свисавший с верхней балки, и направил его на свои вещи. Теперь он хорошо видел черную коробку. Он коснулся защелки на крышке и приподнял ее.
Внутри коробки открылись два отсека. В одном из них находился механизм, напоминающий устройство небольших часов, и маленькая сухая батарея с двумя элементами. От часового механизма шел проводок к одному из полюсов батареи, а от другого полюса через перегородку второй провод тянулся в другой отсек, а потом возвращался к механизму часов.
Что содержалось во втором отсеке, видно не было: сверху была крышка, запечатанная битумом. На днище коробки, рядом с часовым механизмом, лежал ключ, который Павлов извлек и вставил в отверстие.
Он медленно повернул ключ, заглушив его скрежет наброшенной на коробку одеждой. Все это время он напряженно прислушивался к каждому шуму – не приближается ли кто-то к его каюте? Однако ничто ему не помешало.
Когда часовой механизм был заведен, русский установил стрелку маленького циферблата у самого его края, потом снял крышку с черной коробки и убрал адскую машину обратно в потайное отделение стола.
Губы Павлова под бородой скривились в зловещей улыбке, когда он собрал свое имущество, задул лампу и вышел из каюты.
– Вот мои вещи, – сказал русский ожидавшему его матросу. – А теперь отпусти меня.
– Сначала проверим твои карманы. Возможно, ты не заметил какую-нибудь безделицу, которая тебе не пригодится в джунглях, но окажется весьма полезной бедному моряку в Лондоне. Вот как раз то, о чем я говорил! – воскликнул вахтенный мгновением позже, извлекая из внутреннего кармана пиджака Павлова пачку банкнот.
Русский бросил на матроса злобный взгляд, негромко выругался, но, понимая, что спорить бессмысленно, попытался примириться с этой потерей. Мысль, что моряк не доплывет до Лондона и не сумеет воспользоваться плодами своего грабежа, утешала Павлова.
Злодей с трудом подавил охватившее его желание поиздеваться над матросом, намекнув на судьбу, которая ждет его и других членов экипажа «Кинкейда» в ближайшем будущем, но поостерегся возбуждать подозрения. Не вымолвив ни слова, Павлов пересек палубу и спустился в челнок.