Поэтому человек-обезьяна, прежде столь беззаботно передвигавшийся по ветвям и тропинкам, теперь превратился в практически бесшумного невидимку.
Быстро и беззвучно скользил он по джунглям вслед за дикой кошкой, этот сын леса, который, несмотря на свое знатное происхождение, был не менее дик, чем свирепый зверь, за которым он гнался.
Но стоило Тарзану подобраться к Шите поближе, ему сразу стало понятно, что и пантера преследует собственную дичь. Едва он это осознал, на него дохнуло чем-то знакомым. Это изменчивый ветерок доносил до его ноздрей сильный запах группы человекообразных обезьян.
Когда Тарзан увидел пантеру, она сидела на большом дереве, а чуть дальше, почти под его ветками, на маленькой лесной поляне, уютно расположилось племя Акута. Некоторые обезьяны дремали, прислонившись к стволам, в то время как другие бродили вокруг деревьев и сдирали с них кусочки коры, поедая спрятавшихся в ее трещинах вкусных сочных жуков и личинок.
Акут был ближе к Шите, чем остальные.
Огромная кошка припала к толстой ветке, скрываясь от взглядов обезьян в густой листве, и терпеливо поджидала ту, что окажется доступной для прыжка.
Тарзан предусмотрительно занял позицию на том же дереве, что и пантера, но немного выше ее. В левой руке он сжимал тонкое каменное лезвие. Он предпочел бы использовать аркан, но листва, в которой укрылась пантера, могла помешать бросить его наверняка.
И вот Акут оказался почти под деревом, откуда ему грозила смерть. Шита подобрала задние лапы, готовясь к прыжку, но тут Тарзан с оглушительным криком бросился к Акуту.
Какие-то доли секунды отделяли его прыжок от прыжка другого охотника. Пантера тоже метнулась к своей жертве, и ее жуткий и яростный рык смешался с воплем Тарзана.
Когда испуганный Акут посмотрел вверх, почти над самой своей головой он увидел пантеру, но белая обезьяна, которая не так давно одержала над ним победу, была уже чуть ли не на спине зверя.
Зубы человека-обезьяны вонзились в затылок Шиты, правой рукой он ухватил ее за горло, а левой, в которой был зажат острый кусок камня, стал наносить могучие удары в бок пантеры за ее левым плечом.
Акуту как раз хватило времени, чтобы отпрыгнуть в сторону и не оказаться между этими сражающимися хозяевами джунглей.
С глухим стуком сцепившиеся плюхнулись на землю у его ног. Шита визжала, хрипела и страшно рычала, но белая обезьяна, не издавая больше ни звука, крепко впилась в трепещущее тело своей жертвы.
Уверенно и безжалостно каменный нож вонзался в ее плоть, разрывая блестящую шкуру. Раз за разом нож погружался глубоко в рану, пока животное, захрипев в агонии, не повалилось на бок и не замерло, если не считать судорожного подергивания мышц.
Тогда человек-обезьяна, стоя над добычей, поднял голову, и снова джунгли огласил дикий торжествующий крик.
Акут и обезьяны его племени стояли, глядя с испугом и удивлением на мертвое тело Шиты и на гибкую, прямую фигуру человека, который ее убил.
Тарзан заговорил первым.
Он спас жизнь Акуту не просто так и, зная, что ум обезьян ограничен, понимал, что должен объяснить их вожаку цель своего поступка как можно более доходчиво. По мысли Тарзана, это должно было сослужить ему добрую службу.
– Я Тарзан, приемыш обезьяны, – сказал он. – Великий охотник. Великий боец. У большой воды я пощадил Акута и оставил ему жизнь, хотя мог забрать ее и самому стать предводителем племени. Теперь я спас Акута, когда ему грозила смерть от острых клыков Шиты. Когда сам Акут или его племя будет в опасности, пускай они дадут знать Тарзану вот так! – И человек-обезьяна издал ужасный крик, с помощью которого племя Керчака обычно звало отсутствующих собратьев в случае беды. – А когда, – продолжил он, – они услышат, что их зовет Тарзан, пусть вспомнят, что он сделал для Акута, и поспешат к нему. Сделаете ли вы, как сказал Тарзан?
– Хух! – пообещал Акут, что на обезьяньем языке означало «Да!», и со всех сторон послышались такие же возгласы. Так племя выражало единодушное согласие.
Затем обезьяны снова стали лакомиться личинками, как будто ничего не случилось. Их трапезу разделил и Джон Клейтон, лорд Грейсток.
Он, однако, заметил, что Акут старается держаться поближе к новому другу и часто поглядывает на него своими маленькими, налитыми кровью глазками, в которых читалось странное удивление. А потом вожак сделал то, чего Тарзану не доводилось видеть за все долгие годы, проведенные среди обезьян. Акут совершил невиданный для них поступок: нашел особенно толстую и лакомую личинку и передал ее Тарзану.
Пока племя кормилось, белокожая фигура человека-обезьяны то и дело мелькала среди его сотоварищей, поросших коричневатой шерстью.
Часто, проходя мимо, они касались друг друга, но члены стаи теперь воспринимали присутствие новичка как нечто само собой разумеющееся. Он стал одним из них, таким же своим, как сам Акут.
Если Тарзан приближался чересчур близко к самке с маленьким детенышем, та ощеривалась, показывая острые клыки, и угрожающе рычала. Да еще иногда какой-нибудь не в меру агрессивный молодой самец предупреждающе огрызался во время трапезы, если Тарзан оказывался рядом. Но подобное было в обычае у обезьян, так общались они все.
Тарзан, со своей стороны, чувствовал себя как дома среди этих свирепых и косматых предшественников первобытного человека. Он проворно отскакивал от угрожавших ему самок – потому что так было принято даже среди их мужей, если только на этих самцов не находил внезапный приступ животной страсти, – и, в свою очередь, так же рычал на зазнавшихся молодых самцов, обнажая свои клыки. Он до того легко вернулся к обычаям своей юности, словно никогда не общался с человеческими существами.
Бульшую часть недели он бродил по джунглям со своими новыми друзьями – отчасти из-за стремления к дружескому общению, а отчасти чтобы исполнить тщательно обдуманный план. Ему было важно, чтобы его образ неизгладимо запечатлелся в короткой памяти обезьян. Дело в том, что из прошлого опыта Тарзан знал, что племя этих мощных и страшных зверей, придя на его призыв, может сослужить ему хорошую службу.
Когда Тарзан убедился, что ему до некоторой степени удалось заставить новых соплеменников запомнить его черты, он решил снова идти на разведку. Однажды на утренней заре человек-обезьяна отправился на север и, держась берега, быстро продвигался вперед, пока не настала ночь.
Утром, на восходе, Тарзан увидел, что, когда он стоит лицом к морю, солнце поднимается справа от него, а не прямо перед ним, как раньше. Из этого он заключил, что береговая линия ушла к западу.
Весь следующий день Тарзан продвигался вперед очень быстро, потому что, когда было нужно, человек-обезьяна мог перелетать в лесу с одного дерева на другое с проворством белки.
Тем вечером солнце опустилось в воду прямо напротив берега, и тогда человек-обезьяна окончательно осознал то, о чем давно уже подозревал.
Роков высадил его на острове.
Ему бы следовало об этом догадаться! Если бы существовал какой-нибудь план сделать положение человека-обезьяны невыносимым, именно такой план и пришел бы в голову этому русскому! А что могло быть ужаснее, чем до самой смерти жить в тревожном ожидании на необитаемом острове?
Роков, конечно, сразу же уплыл на материк, где мог без особых хлопот передать малыша Джека в руки дикарей, чтобы те, как он угрожал в записке, стали для мальчика приемными родителями и воспитали его по-своему.
Тарзан содрогался при мысли о жестоких муках, которые непременно выпадут на долю сына при такой жизни, даже если тот окажется у людей, чьи намерения будут самыми добрыми по отношению к нему. Человек-обезьяна достаточно общался с африканскими дикарями, находящимися на нижней ступени развития, чтобы знать: даже в их среде встречаются такие добродетели, как милосердие и человечность. Но сама жизнь этих существ представляла собой череду страшных лишений, опасностей и страданий.
А после того, как дитя вырастет и возмужает, его будет ждать еще более кошмарная судьба. Обычаи, которым его обучат и которые составят часть его жизни, поистине ужасны. Их одних окажется достаточно, чтобы навсегда порвать связь с представителями его собственной расы и лишить молодого человека возможности занять среди них достойное место.
Каннибал! Его маленький мальчик превратится в свирепого людоеда! Это невозможно даже представить. Подпиленные зубы, продырявленный нос, безобразно раскрашенное лицо.
Тарзан застонал. Как бы он хотел ощутить под своими стальными пальцами глотку этого русского изверга!
А Джейн!
Какие муки сомнения, страха и неизвестности она должна испытывать. Он чувствовал, что его положение гораздо менее тягостно, чем ее, потому что он, по крайней мере, хотя бы знает, что его любимая находится дома и в безопасности, тогда как она даже не догадывается, куда подевались ее муж и ее сын.
Как хорошо, что Тарзан не подозревал о страшной правде: знай он ее, это усилило бы его страдания в сотни раз!
Когда человек-обезьяна медленно пробирался через джунгли, погрузившись в невеселые размышления, до его слуха донесся царапающий звук, природа которого была ему непонятна.
Тарзан осторожно двинулся в сторону этого звука и увидел огромную пантеру, лежащую под упавшим деревом.
Когда Тарзан приблизился, зверь, рыча, повернул голову в его сторону, пытаясь освободиться, но большой сук придавливал спину, а меньшие ветви сковали лапы, не давая ими пошевелить. Пантера не могла сдвинуться хотя бы на несколько дюймов.
Человек-обезьяна стоял перед беспомощным животным и уже натягивал тетиву, чтобы прикончить пантеру, которая все равно умерла бы от голода, но внезапная мысль остановила его руку.
Зачем лишать бедное создание жизни и свободы, когда можно легко вернуть ему и то и другое! Судя по тому, как пантера тщетно пыталась освободиться, Тарзан понял, что ее позвоночник не поврежден и все кости целы.
Он вернул стрелу в колчан и, надев лук на плечо, подошел