Около получаса отряд с лейтенантом Шарпантье ждал сигнала, притаившись в густой листве джунглей. Эти полчаса показались матросам долгими часами. Они наблюдали, как туземцы работают на полях и снуют у ворот поселка.
Наконец раздался сигнал — резкий ружейный выстрел, и ответные залпы дружно ударили из джунглей на западе и юге.
Туземцы в панике побросали орудия труда и кинулись к палисаду. Французские пули косили их, и матросы, перепрыгивая через распростертые тела, бросились прямо к воротам.
Нападение было так внезапно и неожиданно, что белые добежали до ворот прежде, чем испуганные туземцы успели забаррикадироваться, и мгновенно поселок заполнился вооруженными людьми, схватившимися врукопашную. Несколько минут черные стойко сражались, но револьверы, ружья и кортики французов смяли туземных копейщиков и перебили черных стрелков с их полу-натянутыми тетивами.
Скоро бой перешел в преследование и затем в страшную резню: французские матросы нашли обрывки мундира д’Арно на некоторых из черных противников.
Они щадили детей и тех женщин, которых они не были вынуждены убивать для самозащиты. И когда они, наконец, остановились, задыхаясь, покрытые кровью и потом, в поселке Мбонги не осталось ни одного воина, способного оказывать сопротивление.
Тщательно обыскали каждую хижину, каждый уголок, но не могли найти ни малейшего следа д’Арно. Знаками они допросили пленных. Один из матросов, служивший во французском Конго, заметил, что они понимают ломаное наречие, бывшее в ходу между белыми и наиболее низко стоящими племенами побережья. Но даже и тогда они не смогли узнать ничего положительного о судьбе д’Арно. На все вопросы о нем им отвечали возбужденной жестикуляцией или гримасами ужаса. Они решили, что все это лишь доказательство виновности этих демонов, которые две ночи тому назад умертвили и съели их товарища.
Потеряв всякую надежду, французы стали готовиться к ночевке в деревне. Пленных собрали в трех хижинах, где их сторожил усиленный караул. У запертых ворот были поставлены часовые, и весь поселок погрузился в сонную тишину, нарушаемую лишь плачем туземных женщин о своих погибших.
На следующее утро экспедиция двинулась в обратный путь. Моряки хотели сжечь поселок дотла, но потом отказались от этой мысли и не взяли с собой пленных. Имея крышу над головой и палисады для защиты от диких зверей, они получили шанс выжить.
Было очень поздно, когда отряд дошел до хижины на берегу. Его встретили печально-торжественно, мертвые и раненые, заботливо размещенные на шлюпках, были осторожно отвезены на крейсер.
Клейтон, изнуренный пятидневной трудной ходьбой по джунглям и двумя схватками с черными, вошел в хижину, чтобы поесть и отдохнуть на сравнительно удобной постели из трав.
У дверей стояла Джен Портер.
— Бедный лейтенант! — сказала она. — Нашли ли вы хоть след его?
— Мы опоздали, мисс Портер, — ответил он печально.
— Говорите мне все! Что с ним случилось?
— Не могу, мисс Портер! Это слишком ужасно.
— Неужели они пытали его? — прошептала она.
— Мы не знаем, что они делали с ним перед тем, как убили, — ответил Клейтон с выражением жалости на измученном лице, делая ударение на «перед тем».
— «Перед тем», как они убили его? Что вы хотите сказать? Они не?.. Они не?.. — Она подумала о том, что Клейтон сказал о вероятных отношениях лесного человека с этим племенем, и не могла произнести ужасного слова.
— Да, мисс Портер, они — каннибалы, — сказал он почти с горечью, потому что и ему пришла в голову мысль о лесном человеке, и странная беспричинная ревность, испытанная им два дня тому назад, снова охватила его. И с внезапной грубостью, столь же чуждой Клейтону, как вежливая предупредительность чужда обезьяне, он сгоряча сказал: — Когда ваш лесной бог ушел от вас, он, наверное, торопился на пир.
Об этих словах Клейтон пожалел еще раньше, чем договорил их, хотя и не знал, как жестоко они уязвили девушку. Его раскаяние относилось к тому безосновательному вероломству, которое он проявил по отношению к человеку, спасшему жизнь каждому из них и ни разу не причинившему никому из них вреда.
Девушка гордо вскинула голову.
— На ваше утверждение мог бы быть один подходящий ответ, мистер Клейтон, — сказала она ледяным тоном, — и я жалею, что я не мужчина, чтобы дать вам такой ответ. — Она быстро повернулась и ушла в хижину.
Клейтон был медлителен, как истый англичанин, так что девушка успела скрыться прежде, чем он успел сообразить, какой ответ дал бы мужчина.
— Честное слово, — сказал он грустно, — она назвала меня лгуном! И мне сдается, что я заслужил это, — добавил он задумчиво. — Клейтон, мой милый, я знаю, что вы утомлены и издерганы, но это не причина быть ослом. Идите-ка лучше спать!
Но прежде чем лечь, он тихонько окликнул Джен из-за парусиновой перегородки, желая извиниться. Однако с таким же успехом он мог бы обратиться к сфинксу! Тогда он написал записочку на клочке бумаги и просунул ее под перегородку.
Джен Портер, увидев бумажку, притворилась, что не заметила ее, потому что была очень рассержена, обижена и оскорблена, но она была женщиной и потому вскоре, как бы случайно, подняла ее и прочла:
«Дорогая мисс Портер, у меня не было никакого основания сказать то, что я сказал. Единственное мое извинение — что, должно быть, нервы мои расшатались окончательно, впрочем, это вовсе не извинение! Пожалуйста, постарайтесь думать, что я этого не говорил совсем. Мне очень стыдно. Я никак не хотел обидеть вас, вас менее, чем кого бы то ни было на свете! Скажите, что вы прощаете меня.
«Нет, он думал так, иначе никогда бы этого не сказал, — рассудила девушка. — Но это не может быть правдой, я, я знаю, что это неправда!»
Одно выражение в записке испугало ее: «Я никак не хотел обидеть вас, вас менее, чем кого бы то ни было на свете». Еще неделю назад это выражение наполнило бы ее радостью, теперь оно угнетало ее. Она жалела, что познакомилась с Клейтоном. Она не жалела, что встретилась с лесным богом, — нет, этому она была рада. А тут еще та, другая записка, которую она нашла в траве перед хижиной после своего возвращения из джунглей, любовная записка, подписанная Тарзаном из племени обезьян.
Кто бы мог быть этот новый поклонник? Что, если это еще один из диких обитателей страшного леса, который может сделать все, что угодно для обладания ею?
— Эсмеральда! Проснитесь! — крикнула она. — Как вы раздражаете меня тем, что можете спокойно спать, зная, какое кругом горе!
— Габарелле! — спросонок завопила Эсмеральда. — Что тут опять? Гипносорог? Где он, мисс Джен?
— Вздор, Эсмеральда, никого тут нет. Ложитесь опять! Вы достаточно противны, когда спите, но еще несносней, когда проснетесь!
— Деточка вы моя сладкая, да что с вами, мое сокровище? Вы сегодня будто не в себе, — заворковала служанка.
— Ах, Эсмеральда, я сегодня совсем гадкая. Не обращайте на меня внимания — это будет самое лучшее с вашей стороны.
— Хорошо, сахарная моя, ложитесь-ка вы лучше всего спать. Ваши нервы в лоск издерганы. Со всеми этими рассказами массы Филандера о рипотамах да каких-то людоедских гениях оно и не удивительно!
Джен Портер засмеялась, подошла к кровати Эсмеральды и, поцеловав в щеку преданную негритянку, пожелала ей спокойной ночи.
Братство
Лейтенант д’Арно очнулся на постели из мягких лопухов и трав в тесном шалаше. Из его выхода открывался вид на луг, покрытый зеленым дерном, за лугом сразу же поднималась плотная стена кустарников и деревьев.
Он был весь разбит и очень слаб. Когда сознание полностью вернулось к нему, он почувствовал острую боль в многочисленных жестоких ранах и тупую — в каждой кости, в каждом мускуле тела — последствия ужасных побоев. Француз приподнял голову — и это вызывало такую безумную боль, что он долго пролежал неподвижно, закрыв глаза.
Он пытался по частям воссоздать подробности того, что с ним случилось, до той минуты, когда он потерял сознание, чтобы найти объяснение своего теперешнего положения, стараясь понять, среди друзей ли он или среди врагов. Наконец ему вспомнилась вся ужасающая сцена у столба и странная белая фигура, в объятиях которой он впал в забытье.
Д’Арно не знал, какая участь ожидает его. Беспрестанный гул джунглей — шорох листьев, жужжание насекомых, голоса птиц и обезьянок смешались в баюкающее ласковое мурлыканье. Казалось, будто он лежит отгороженный от мириад жизней, звуки которых долетают до него смутным отголоском. Он впал в спокойный сон и проснулся уже после полудня.
Опять испытал он странное чувство полнейшей растерянности, которое отметил и в первое пробуждение, но теперь быстро припомнил недавние события и, взглянув через отверстие шалаша, увидел человека, сидящего на корточках. Видна была только широкая мускулистая спина, и хотя она была сильно загорелой, д’Арно понял, что это спина белого человека, и возблагодарил судьбу.
Француз тихо окликнул Тарзана. Он обернулся и, встав, направился к шалашу. Его лицо было прекрасно — самое прекрасное из всех увиденных д’Арно в жизни. Нагнувшись, он вполз в шалаш к раненому офицеру и дотронулся холодной рукой до его лба. Д’Арно заговорил с ним по-французски, но человек только покачал головой с некоторой грустью, как показалось французу.
Тогда д’Арно попробовал говорить по-английски, но человек снова покачал головой. Итальянский, испанский и немецкий языки привели к тому же результату. Д’Арно знал несколько слов по-норвежски, по-русски и по-гречески и имел поверхностное представление о наречии одного из негритянских племен западного побережья — человек отверг их все.
Осмотрев раны д’Арно, незнакомец вышел из шалаша и исчез. Через полчаса он вернулся с каким-то плодом вроде тыквы, наполненным водой. Д’Арно жадно напился, но ел немного. Его удивляло, что у него не было лихорадки. Опять попытался он говорить со своей странной сиделкой, но и эта попытка оказалась безрезультатной.