– Мне туда нельзя, – начинаю упираться ногами в пол и притормаживать женщину, – я ведь не родственник.
–Но вы же его девушка, да? – ее голос наполнен надеждой.
– Вы что-то перепутали, мы не встречаемся.
– Нет-нет, я знаю, вы были ею. Он рассказывал именно о вас. – Качает она головой. – И портрет я ваш видела.
– Что? О чем вы?
– Он же прекрасный художник, вы не знали? – Мария Васильевна открывает дверь и мне приходится последовать за ней. – Вот только Матвей всегда хотел стать тату – мастером и шел к своей цели не смотря на то, что я с его отцом была против этой идеи. Представляете, какой он упертый? Никого никогда не слушал. Всегда все тащил в одиночку…
Она шмыгает носом и подает мне одноразовый халат с шапочкой и бахилы, которые я надела поверх уже имеющейся защиты на обуви. Не понимаю до конца, зачем я это делаю. Но и отказать не могу, потому что меня будто тянет внутрь вопреки всем здравым мыслям.
Хочу увидеть его. Хотя бы одним глазком. Хотя бы на минуточку.
Его мама толкает дверь предбанника, и я оказываюсь в просторной палате, где все заставлено какой-то рабочей аппаратурой, от которой тянутся мириады всяких трубок и датчиков к постели. Мне понадобилось несколько долгих минут, чтобы решиться и перевести взгляд на того, кто там лежит. И я тут же зажмуриваюсь. Потому что не верю в происходящее. Я не верю в то, что это Матвей.
– Он наверно будет ругаться, когда узнает, что я вас приводила, – легкое касание чье-то руки заставляет меня открыть глаза, и я вижу перед собой Марию Васильевну. – Но вы ведь тоже должны быть рядом. Вы уж простите, но мне так… тяжело одной. Я не понимаю, почему это случилось с моим сыном? Матвей, не смотря на свой характер, никогда не ввязывался ни в какие интриги, он всегда был честным мальчиком. Ради отца он продал квартиру, долю в бизнесе лишь бы вытащить его. А когда Ильи не стало, он от меня ни на шаг не отходил, беспокоился. И… и…
Она отчаянно разрыдалась, держась за его постель. Страшно представить, что чувствовала в этот момент горем убитая мать, которая недавно похоронила мужа, а следом ее настигает новость об аварии сына. Говорят, что горе другого человека помогает отвлечься от своего собственного. Но что делать, когда оно вовсе не чужое тебя? Когда твое сердце разрывается от того, что ты видишь того, кто похитил твое спокойствие и ты не знаешь, очнется тот или нет. Я смотрю на Матвея и едва могу узнать в нем того прежнего прекрасного парня, который заставлял меня смеяться и чувствовать себя во всем уверенной. Из-за неестественной бледности все татуировки казались чересчур темными и такими неестественными, будто кто-то взял и вылил на него ведро краски, которая неказистым пятном растеклась по его коже. Он походил на гигантскую куклу, но никак не на живого человека. Даже тогда, когда я осмеливаюсь подойти поближе и осторожно коснуться его руки, это ощущение не пропадает. Едва чувствую еле слышное тепло, которое от него исходит и это окончательно рушит все мои внутренние установки. Я так отчаянно просила его уйти из моей жизни и не понимала, что все это продиктовано эмоциями. А теперь, когда все в реальном шаге от этого, молюсь, чтобы ничего не произошло. Потому что если он уйдет, то навсегда. И оттуда он уже не вернется, а я вряд ли смогу потом с этим жить.
Крепкое объятие со спины возвращает меня к реальности и я даже не понимаю, в какой момент мы начали плакать уже вдвоем.
– Знаете, Матвей был не из тех парней, которые держатся за мамину юбку, но мы могли спокойно обо всем на свете поговорить. И вот однажды он пришел к нам в гости, весь такой счастливый и я поняла, что мой сын влюблен. Материнское сердце ведь не обманешь. Я как сейчас помню, с каким трепетом он рассказывал о вас. Но при этом он так боялся чего-то, постоянно упоминал, что вы его не простите. – Мария Васильевна сглотнула. – А потом я узнала, что вы несвободная женщина Эля. И все стало на свои места.
– Вы осуждаете нас за это? – едва слышно говорю ей, когда поворачиваюсь к ней лицом.
– Если бы даже и захотела, то не смогла, – женщина грустно улыбнулась. – Я была на вашем месте и поверьте, знаю, что вы ощущали. Но Илья был старше меня на три года, а у вас все наоборот. И я очень переживала, что вы не выдержите давления со стороны родственников, что побоитесь за детей. Я хотела уберечь своего ребенка и вы, как мать, должны меня понять. Мало кто останется равнодушным, когда его дитя страдает.
– Понимаю. – Киваю ей в ответ. – Но, кажется, я вас подвела.
– И он в этом виноват не меньше, – она вновь подошла к нему и нежно провела рукой по щеке, – он и об этом рассказал. Немного и так сумбурно, что я едва поняла, в чем дело. Но какая теперь разница, верно?
– Верно, – повторяю следом за ней.
– Знаете, мне все равно на то, что там за расследование он поднял по поводу того, кто подставил Илью. Я не хочу искать виновных в том, кто подстроил эту аварию. Я просто хочу, чтобы мой мальчик встал с этой постели и уехал со мной домой. Разве я прошу так много? – Вопрошала она в пустоту и я не знала, что ей ответить.
Второй раз за этот день я слышу о том, что авария не случайна и не понимаю, как это вообще возможно. Кто мог это сделать? Мысленно возвращаюсь в тот день.
Утро. Холодно. Я иду через пустынный двор и думаю о гололеде на дороге. Вижу троицу на лавке. Стоп. А что если… да нет, не может быть… Но, а вдруг?
– Простите, – эхом раздается по палате мой голос.
– За что?
– За то, что я сейчас уйду. Я понимаю ваше состояние, но и вы меня поймите. В этой аварии пострадал не только Матвей, но и погиб мой бывший муж. И если это правда, что авария была не случайна, я не хочу сидеть и ждать, когда закон бумеранга подействует на виновных.
– Эля, прошу вас, не делайте глупостей. Дайте шанс следователям все сделать, не лезьте туда.
Слишком поздно. Я и так в эпицентре всех событий.
Это похоже на браваду, но именно за ней я скрываю свой страх. Меня нервно потряхивает от внезапной догадки. Да так, что едва сама не попадаю в аварию от своей невнимательности на дороге. И каково же было мое разочарование, когда я никого не вижу на той лавке. И где теперь искать этого Мишу? Он же всегда сидит здесь. Топчусь на одном месте по кругу и прикидываю, куда он мог податься, когда замечаю приближающуюся фигуру к мусорным бакам.
– Эй, – кричу мужику в грязной одежде и тот ошарашено смотрит на меня, – подождите, не уходите!
– Чего тебе нужно? – не слишком приветливо бурчит дворник и сплевывает на землю.
– Вы с Мишей работали?
– С каким еще Мишей? Не знаю я таких. – Дворник нахмурился.
– Ну, такой щупленький, – машу в воздухе руками, – чуть выше меня, жил вот в том подъезде и раньше убирал этот квадрат.
– А, ты за Тощего мне сейчас говоришь?
– Возможно, – почти угасшая надежда вновь воскресает во мне, – не знаете где он?
– Дык, нету его и не будет уже.
– В смысле?
– Дык, помер, – мужик смачно чихает и вытирает нос рукавом спецовки.
– Как? Когда?
– Нуу… я не в курсе, че там было.
– Совсем? – роюсь в кармане и вытаскиваю пятисотку. – А так?
– А ты случаем не из ментов будешь? – подозрительно косится дворник и только после моего отрицательного кивка, тащит купюру в карман. – Ну, кароч, поговаривают, что спился и откинулся он.
– И это все?
– Ну да, а ты че хотела?
– Ничего, – не могу сдержать разочарования. – Просто думала, что он мне поможет.
– Он уже никому не поможет. Жалко, толковый парень был, но бухал жестко. А я ему в тот день говорил, мол, куда ты столько бухла берешь? А он счастливый так, мне перед рожей пятитысячной купюрой машет. Хвастается, типа друг его давнешний дал за дело, отблагодарил. Вот он и набрал «благодарности» на все бабки.
– За какое дело его могли так отблагодарить?
– Да мутное какое-то, – понизил голос мужик, – типа чувак приехал на тачке серебристой, попросил конкурента попугать. Ну там, колеса чуть резануть или еще что-то. Тока ты это, сильно не трепи, а то если че, я тебя знать не знаю.
– Хорошо, – сглатываю, – а ты случайно марку машины не знаешь?
– Ты точно не из этих? А то больно вопросов много.
– Да нормальная я.
– А инфа тебе зачем?
– Для личных целей.
– Точно?
– Точно! Говори уже!
– Да че ты орешь? Ну, мазда вроде это была, тебе какая разница? Эй, дамочка, ты че отъехать собралась?
– Да мне бы присесть, – чувствую, как картинка в глазах начинает раскачиваться из стороны в сторону и я едва не оседаю на снег. Благо, хоть дворник, хоть и чертыхаясь, довел до лавки. Он что-то бухтел мне на ухо, а я его уже и не слушала. В голове витала одна единственная мысль.
Это был Слава. Это он все подстроил. Но зачем???
Глава 11
Сорок дней. Что они значат для людей, которые не познали горя? Для них это чуть больше месяца до возможно какой-то значимой даты. До посещения врача, до театральной премьеры или до дня рождения тетушки из деревни. А для тех, кто потерял какого-то близкого, это чудовищное напоминание о страшном дне. И оно прошибает тебя в сто крат сильнее, ведь твое сознание не замутнено истерикой и шоком. А после, тебе приходится принимать эту данность уже с какой-то смиренностью. Хотя иногда ловишь себя на мысли, что ты до сих пор ждешь кого-то, кто подойдет и скажет, мол, все это розыгрыш. Из всего, что ты видишь, настоящий только снег. Все остальное – иллюзия. Но имя и дата на табличке убеждают тебя в обратном. А еще одиноко сидящая фигура у самой могилы. Она сидит прямо на снегу, не беспокоясь о сохранности своего дорогого пальто. Сцепляю зубы сильнее и обхожу ее, старательно делая вид, что в упор не замечаю Эмму. Поправляю покосившиеся венки и кладу цветы поверх тех, что принесла сестра. Затем вновь возвращаюсь на свое место, стоя у нее за спиной. Так хочется быть превыше всего этого, но мысли и взгляд упорно возвращаются к той, что покачивается на ветру. Но еще больше я сдерживала свои руки в карманах, которыми так хотелось утопить Эмму в ближайшем сугробе. И мое терпение в этом плане напоминает мне мыльный пузырь, который вот-вот лопнет. Ставлю сумку на лавку, туда же отправляется сумочка, перчатки и телефон. А сама борюсь с шарфом, который так и норовит сползти с шеи. Но дрожащие пальцы подводят и я с психами, дергаю его вниз.