— Уже поздно, — с сожалением проговорила она. — Я больше не смею отвлекать вас от работы. — Хрупкий союз распался, и в комнате сразу стало холоднее. — Спокойной ночи, досточтимый муж. — Рэйко поклонилась и встала.
— Подожди, — остановил ее Сано. Когда она задержалась в дверях, вопросительно глядя на него, он хотел сказать: "Прошлое госпожи Харумэ открыло мне глаза. Я понимаю, что значит быть женщиной в мире, которым правят мужчины. Осознаю жестокость общества, ограничивающего права женщин. Я понимаю, что ты чувствуешь!"
Но как он может претендовать на понимание Рэйко, отстаивая свою позицию? Он не хотел впутывать ее в расследование убийства, ставшее еще более опасным после появления в нем в качестве подозреваемой госпожи Кэйсо-ин. Он все еще сомневался в ее способности делать то, ради чего стоило рисковать жизнью. Понимая это, Рэйко наверняка примет его сочувствие за уловку, нацеленную на то, чтобы против ее желания добиться от нее любви. Сано попробовал было найти нейтральную тему для разговора, но все, что он мог сказать, так или иначе вело к главному вопросу: ее независимость — его власть, а значит, к очередной ссоре.
— Спокойной ночи, — наконец вымолвил Сано.
В шелесте шелка и облаке жасминового аромата Рэйко выскользнула за дверь и тихо закрыла ее за собой. Глубоко подавленный, Сано одиноко сидел за столом. Ее присутствие еще ощущалось: чистый журчащий ручеек неспешно пробивал себе русло в скалистой породе его души. Но если им не удастся выйти из этого тупика, они будут обречены жить как чужие люди: вместе и при этом каждый сам по себе. Любовь казалась бесплодной надеждой.
Забыв о головной боли, Сано налил себе еще чашку саке. Прихлебывая теплый напиток, он мысленно вернулся к другому несчастному влюбленному — лейтенанту Кусиде. Дворцовый стражник давал Сано стопроцентный шанс быстро и безопасно для жизни завершить расследование убийства. Но в докладах детективов по Кусиде не было ничего, что свидетельствовало бы о его вине. Ни одной зацепки — ни в биографии, ни в жилище. Это возвращало Сано туда, откуда он начал: к заявлению Кусиды и попытке грабежа.
Сано потянулся к нише со встроенными полками и достал дневник госпожи Харумэ. Просматривая страницу за страницей, он снова задумался, зачем лейтенант Кусида хотел его украсть. И вдруг заметил то, что прежде ускользнуло от его внимания. Он поднес открытый дневник ближе к лампе, чтобы лучше рассмотреть.
Крошечные, сделанные тушью пометки, покрывали внутренние поля страниц там, где их соединял шелковый шнур. Сано развязал шнур и разделил листы. Значки были концевыми столбиками иероглифов, которые госпожа Харумэ написала вдоль обреза серединных страниц, скрытыми под переплетом. Составленные в последовательности, они читались так:
Когда лежим вместе в тени между двумя сущностями,
Кожей касаясь обнаженной кожи,
Твое дыхание соединяется с моим,
твои вздохи наполняют меня,
А наша кровь поет в ритме сердечных ударов.
Когда ты исследуешь потайные уголки моего тела,
Я открываюсь навстречу твоим прикосновениям —
Ах, если бы я могла поглотить тебя целиком,
Чтобы мы могли никогда не расставаться.
Но увы! Твое положение и известность опасны для нас.
Мы никогда не сможем пройти вместе при свете дня.
И все же любовь вечна; ты со мной навсегда,
как и я с тобой,
В душе, хоть и не в браке.
Сано перечитал строчки, едва сдерживая ликование. Использованное Харумэ выражение «вечная любовь» никак не вяжется с укорами госпожи Кэйсо-ин в измене. Должно быть, она была увлечена кем-то другим, и любила так сильно, что, не удержавшись, доверила свои чувства бумаге, несмотря на угрозу разоблачения.
Но кто этот любовник, известный в обществе, имя которого не названо? Любой мужчина был бы предан смерти за связь с любимой наложницей сёгуна, даже женщину могла постичь та же участь, если она посягнула на любовь госпожи Харумэ. Каким образом положение этого человека могло увеличить опасность? Не послужил ли этот роман причиной прежних покушений на ее жизнь?
Сано предостерег себя от чрезмерных надежд на ниточку, уводившую прочь от госпожи Кэйсо-ин. Возможно, Харумэ написала это о матери сёгуна в более счастливый период их отношений. Хоть Сано и знал, что любовь не зависит от возраста, ему хотелось верить, что Харумэ приняла ухаживания старой, глуповатой Кэйсо-ин только ради обретения привилегий. Он надеялся, что в спрятанном стихотворении упоминается кто-то другой.
Лейтенант Кусида отрицал связь с Харумэ, но что, если он лгал? Быть может, он пытался выкрасть дневник, опасаясь, что Харумэ назвала его в нем любовником? Чувственность стихотворения и явное указание на половую связь не соответствуют отношениям между Харумэ и господином Мияги, но ведь они могли зайти дальше его подглядывания через окно, хотя он это и отрицает. Умудренный опытом старик нередко завоевывает любовь молодой девушки. И даймё, и лейтенант Кусида могли убить Харумэ, чтобы не допустить огласки романа или скрыть от сёгуна, что кто-то из них сделал ей ребенка.
Или же, что вполне возможно, в прошлом у Харумэ был еще один, пока неизвестный, любовник.
Эту возможность следует отработать. А пока Сано возложил все свои надежды на лейтенанта Кусиду и правителя Мияги как главных подозреваемых.
25
Ванная комната в особняке Мияги была такой же, как в любом имении знатного даймё. Утопленная в полу деревянная емкость в центре просторного помещения, полная горячей воды. На полках кадушки для ополаскивания, полотенца, мыло из рисовых отрубей и кувшины с ароматическими маслами. Пол с отверстиями позволял пролитой воде стекать в дренажные канавы под домом. Воздух нагревали угольные жаровни. Но в этой ванной комнате были две необычные вещи.
Один угол отгораживала бамбуковая ширма, а в стене на уровне глаз виднелась крошечная створка. Госпожа Мияги стояла на коленях перед ширмой, подложив под себя подушку. Заслышав шаги, она напряглась, готовая к приходу мужа. Потайное окошко открылось, и она почувствовала, как он возбуждается, глядя в ванную комнату в ожидании развлечения, которое она ему приготовила. Женщина хлопнула в ладоши, подавая сигнал к началу ритуала.
Дверь открылась. В комнату вошли наложницы Мияги, Снежинка и Птичка. Обе в домашних халатах, длинные волосы забраны вверх. Болтая между собой, они, казалось, не подозревали, что их господин за ними подглядывает. Похоже, они не замечали и госпожу Мияги, хотя ширма скрывала ее только от господина Мияги, а им она была отчетливо видна. Четыре года назад в приюте храма Дзодзё она осмотрела всех девочек, прежде чем забрать с собой этих двух. Она обучила Снежинку и Птичку искусству доставлять удовольствие своему мужу. Теперь они стали великолепными актрисами. Словно не догадываясь о присутствии хозяина и хозяйки, наложницы начали раздеваться.
Господин Мияги вздохнул. Госпожа Мияги улыбнулась, радуясь, что он наслаждается видом обнаженных наложниц. У Снежинки была большая грудь с торчащими сосками. Птичка обладала широкими крутыми бедрами. Они прекрасно дополняли друг друга, и госпожа Мияги физически ощущала охватившее мужа возбуждение. Снежинка взяла кадушку и облила себя водой. Сев на корточки, она намылилась и стеснительно обратилась к Птичке:
— Не помоешь мне спину?
Хихикнув, Птичка выполнила просьбу, а потом нежно потерла Снежинке грудь. Та заворковала, не скрывая удовольствия, и закрыла глаза, когда Птичка стала пощипывать и покусывать соски.
Госпожа Мияги услышала, как муж застонал. Она знала, что он вынимает член из набедренной повязки и начинает ласкать его. Птичка тайком взглянула на госпожу Мияги, которая жестом приказала ей не отвлекаться. Господин Мияги наслаждался этой незамысловатой эротической постановкой. Госпожа Мияги не знала — или не хотела знать, — на самом ли деле наложницы получали удовольствие от игры или же притворялись из чувства долга перед хозяином, давшим им еду и крышу над головой, и страха перед гневом хозяйки в случае непослушания. Сама же она не ощущала никакой физической реакции. Прежний опыт лишил ее способности получать сексуальное удовлетворение. Ребенок из побочной ветви клана Мияги, она выросла в этом имении. В те годы дом всегда был полон людей. Бывший даймё — отец ее мужа — любил устраивать роскошные вечеринки. На одной из них одиннадцатилетняя Акико Мияги познакомилась с братом отца, приехавшим из провинции Тоса. Дядя Каору, который был на десять лет старше, очаровал ее своей красотой и дружелюбием. Она по-детски влюбилась и бегала за ним как собачка, даря то цветы, то конфеты.
Однажды ночью дверь в ее спальню открылась.
— Идем со мной, Акико. У меня для тебя сюрприз, — прошептал Каору.
Она с готовностью пошла с ним в теплую летнюю ночь. Когда сильная рука Каору сжала ее ладонь, Акико ощутила непонятное волнение. Он повел ее в конюшню. При их приближении лошади заволновались. Сердце Акико забилось, когда они зашли в свободное стойло. В открытое окно струился свет луны, пол был устлан свежей соломой, а в глазах Каору появилась странное напряжение.
— Ты меня любишь, Акико-тян?
— Да... — испуганно попятилась она.
Преградив путь к двери, Каору с улыбкой погладил ее волосы.
— Не бойся... Такая молоденькая... Такая хорошенькая... — хрипло шептал он, притягивая ее хрупкое тело.
— Я... я хочу вернуться в дом, — испугалась Акико, уклоняясь от его рук.
Каору развязал ее пояс, сорвал кимоно и бросился на нее, тяжело дыша.
— Что вы делаете, одзи-сан? Пожалуйста, не надо!
Прижатая тяжестью его тела к соломе, Акико ощущала запах пота, смешанного с едкой вонью лошадиного навоза. От него несло перегаром. Она стала вырываться, и он ударил ее по лицу.
— Не вздумай сопротивляться, — прошипел Каору. — Ты сама напрашивалась, и теперь получишь, что хотела!
Что-то твердое внизу его живота уперлось в нее, когда он раздвинул ей ноги. Она вскрикнула от ужаса. Солома царапала спину, от навалившейся тяжести было трудно дышать. Ей доводилось слышать рассказы деревенских девушек и даже родственниц, подвергшихся насилию со стороны мужчин из ее клана, но она не могла и представить, что это случится с ней.