– Да, меня не устраивали условия жизни. Я голосовал ногами.
Генералы обменялись взглядами.
– Вас обвинили в измене, это правда?
– Правда, что я был в этом обвинен, да.
– Вы отрицаете обвинения в измене?
– Безоговорочно.
– Нам сказали, что вы дезертировали из Красной армии, когда ждали подкрепления, и, проплутав по лесам, вы добровольно сдались врагу и воевали против своей армии.
– Я действительно сдался врагу. Я две недели не получал подкрепления. У меня кончались снаряды и солдаты на линии обороны, где стояли сорок тысяч немцев. Я никогда не воевал против своих людей. Я был в Катовице, а потом в Кольдице. Однако сдача врагу для советских солдат противозаконна, так что я виновен.
Генералы молчали.
– Вам повезло, что вы еще живы, капитан, – сказал генерал Пирсон из военно-морских сил. – Мы слышали, что из шести миллионов советских узников войны немцы допустили смерть пяти миллионов.
– Уверен, что эта цифра не преувеличена, генерал. Возможно, если бы Сталин подписал Женевскую конвенцию, выжило бы больше. Английских и американских военнопленных не убивали, да?
Ответа от генералов не последовало.
– Так какое у вас сейчас воинское звание?
– У меня нет звания. Меня лишили звания, когда я был осужден за измену.
– Тогда почему Советы называют вас «майор Белов»? – спросил Бишоп.
Чуть улыбнувшись, Александр пожал плечами:
– Не знаю.
– Капитан Белов, почему бы вам не начать сначала, с того момента, когда ваши родители уехали из Америки в Советский Союз, и рассказать нам, что с вами произошло? Это очень нам поможет. Мы располагаем весьма противоречивой информацией. НКГБ десять лет разыскивало Александра Баррингтона. Но они также называют вас Александром Беловым. Мы даже не знаем, один ли это и тот же человек. Расскажите нам, кто вы, капитан.
– С удовольствием, сэр. Прошу разрешения сесть.
– Садитесь, – сказал Бишоп. – Охрана, принесите человеку сигарет и воды.
Александр находился в комнате шесть часов. Татьяна даже подумала, что его могли увести по тайному проходу, но через толстые деревянные двери до нее доносились приглушенные голоса.
Она расхаживала взад-вперед, садилась на стул, опускалась на корточки, раскачивалась. Перед ее глазами в приемной посольства Соединенных Штатов в Берлине проплывала ее и его жизнь.
Они учились держаться на плаву, и с каждой минутой им не становилось легче, каждый день снова не приносил облегчения. Каждый день приносил еще один миг, который нельзя было оставить позади. Джейн Баррингтон сидит в поезде, идущем из Ленинграда в Москву, обнимает сына, понимая, что теряет его, плачет по Александру, хочет выпить еще. И Гарольд в тюремной камере плачет по Александру, и Юрий Степанов, лежа на животе на финской земле, плачет по Александру, и Даша в грузовике на ладожском льду плачет по Александру, и Татьяна, стоя на коленях в финском болоте, рыдает по Александру, и Энтони, наедине со своими ночными кошмарами, плачет по отцу.
Но вот же он! С фуражкой в руке переходит улицу, устремившись к белому платью с красными розами, вот он – каждый день приходит к Кировскому заводу, камень на камне, труп на трупе, вот он – на Марсовом поле с винтовкой под сиренью, и она босиком рядом с ним. Вот он – кружит ее на ступенях церкви, вальсирует с ней под красной луной их свадебной ночи, выходит из Камы, приближается к ней, сломленный и уничтоженный, но улыбающийся Александр. Но он еще не пропал, не исчез. Может быть, можно еще спасти то, что от него осталось.
И вот он стоит на берегу Вислы, размышляя о том, что осталось у него в жизни. Один путь ведет к смерти, другой – к спасению. Он не знает, по какому пойти пути, но перед его глазами – девушка на скамейке, а через реку перекинут мост к Святому Кресту.
Когда Александр закончил свой рассказ, генералы молчали, молчали посол и консул.
– Ну и ну, капитан Белов, – сказал Бишоп, – вот это жизнь вам выпала. Сколько вам лет?
– Двадцать семь.
Бишоп присвистнул.
Генерал Пирсон из военно-морских сил сказал:
– Так вы говорите, что ваша жена, не зная, где вы, приехала в Германию с оружием, отыскала лагерь, в котором вы находились, нашла вашу камеру, нашла вас и организовала ваш побег из Спецлагеря строгого режима номер семь?
– Да, сэр. – Александр помолчал. – Может быть, в отчете трибунала не будет упоминаться моя жена?
Джон Равенсток молчал. Генералы молчали.
– И как вы будете называть себя, если ваше американское гражданство будет восстановлено?
– Энтони Александр Баррингтон, – ответил он.
Мужчины уставились на Александра. Он встал и козырнул им.
Дверь открылась, и семеро мужчин покинули конференц-зал. Александр вышел последним. Он видел, что Татьяна с трудом поднимается с кресла, держась за подлокотники. У нее был одинокий и несчастный вид, и он боялся, что она свалится на пол перед шестью незнакомыми людьми. Ему захотелось что-то ей сказать, чтобы успокоить, и, слегка кивнув, он произнес:
– Мы едем домой.
Она глубоко вдохнула и закрыла ладонью рот.
А потом – это ведь была Татьяна, и ей было не сдержаться, да и по-другому она просто не умела – она подбежала к Александру и бросилась к нему на шею, не обращая внимания на генералов. Заключив его в объятия, она уткнулась мокрым лицом ему в шею.
Он наклонил к ней голову и приподнял ее над полом.
Уходит многое, но многое пребудет, и пусть ныне мы не та сила, что в старые времена двигала землей и небесами, но мы все же…
Несгибаемые.
Баррингтон, Ленинград, Луга, Ладога, Лазарево, остров Эллис, горы Святого Креста, погибшие семьи, погибшие матери и отцы, братья по оружию запечатлены в их душах и на их прекрасных лицах и, подобно переменчивой луне, подобно Юпитеру над Мауи, подобно созвездию Персея с его голубыми взрывающимися звездами, они остаются, пока звездный ветер шепчет над реками, над океанами и морями, шелестя в посеребренных луной небесах…
Татьяна…
Александр…
Но Медный всадник недвижим.
Благодарности
Выражаю признательность:
Ларри Брэнтли, голосу армии, за часы, проведенные со мной в разъяснении вещей, мне совершенно неизвестных;
Трейси Брэнтли, его жене и моей истинной подруге, которая очень по-дружески заранее подсказывала мне важные вещи, когда начинала рыдать в нужных местах, полюбив Таню и Шуру;
Ирэн Саймонс, моей первой свекрови, за то, что дала мне фамилию, под которой я пишу мою книгу;
Элен Райан, моей второй свекрови, за то, что отдала мне своего идеального второго сына;
Радику Тихомирову, дружившему с моим отцом на протяжении шестидесяти лет, за то, что снял копии дневников тех, кто пережил блокаду, в петербургской библиотеке и прислал мне сотни страниц на русском;
Роберту Готлибу, русофилу, за сотворение чудес, и Киму Уолену за десять лет упорного труда;
Нику Сэйерсу, моему бывшему издателю, моему редактору и другу;
Павле Салаковой, которая не покладая рук работает, облегчая мне жизнь;
Моему второму мужу Кевину – ты бомба;
И моему отцу, который много лет назад надеялся, верил и любил и привез свою семью в обещанную страну для свободной жизни.