– Ну а как, по-твоему, обстоят дела в Америке? – спросил Гарольд. – Безработица – тридцать процентов, Александр. Ты думаешь, там лучше? Весь мир страдает. Посмотри на Германию: какая чрезмерная инфляция. Ныне этот человек Адольф Гитлер обещает Германии окончание всех их бед. Может быть, он достигнет успеха. Немцы определенно на это надеются. Что ж, товарищи Ленин и Сталин обещали то же самое Советскому Союзу. Как Сталин назвал Россию? Второй Америкой, да? Мы должны верить и следовать нашему курсу, и скоро станет лучше. Увидишь.
– Да, папа. Наверное, ты прав. И все же я знаю, что государство обязано платить народу за труд. Насколько меньше будут тебе платить? Мы уже не можем позволить себе мяса и молока, но, даже если бы могли, этих продуктов почти не бывает. И тебе будут платить еще меньше – до какого предела? Они поймут, что для работы правительства им требуется больше денег, а ваш труд – это их наибольшие переменные расходы. Что они намерены делать? Сокращать ваше жалованье – до какого предела?
– Чего ты боишься? – Гарольд сжал руку Александра. – Вырастешь и освоишь серьезную специальность. Ты по-прежнему хочешь стать архитектором? Станешь. Займешься своей карьерой.
– Боюсь, – сказал Александр, вырывая руку у отца, – это лишь вопрос времени, когда все мы станем не более чем основным капиталом.
Глава 6
Эдвард и Викки, 1943 год
Татьяна с закрытыми глазами сидела у окна, одной рукой держа своего двухнедельного сына, а другой – книгу, но, услышав чье-то дыхание, тотчас же открыла глаза.
В нескольких футах от нее с выражением любопытства и тревоги на лице стоял Эдвард Ладлоу. Она все понимала. С момента рождения ребенка она почти не разговаривала. Она не считала это чем-то необычным. Должно быть, многие люди, приехавшие сюда и оставившие за спиной прежнюю жизнь, были молчаливы в небольших белых палатах, разглядывая статую Свободы, словно до их сознания только-только начала доходить громадность того, что осталось позади, и того, что предстояло.
– Я волновался, как бы ты не уронила ребенка, – сказал Эдвард. – Я не хотел испугать тебя…
Она продемонстрировала, как крепко держит Энтони:
– Не беспокойтесь.
– Что ты читаешь? – Он взглянул на ее книгу.
– Я не читаю, просто… сижу.
Это была книга «„Медный всадник“ и другие поэмы» Александра Пушкина.
– Ты в порядке? Сейчас середина дня. Я не собирался будить тебя.
Она потерла глаза. Энтони крепко спал.
– Этот ребенок не спит ночью, а только днем.
– Совсем как его мама.
– Мама соблюдает его режим. – Она улыбнулась. – Все хорошо?
– Да-да, – поспешно произнес доктор Ладлоу. – Хотел сказать, что пришел сотрудник Службы иммиграции и натурализации, чтобы поговорить с тобой.
– Что он хочет?
– Хочет дать тебе шанс остаться в Соединенных Штатах.
– Я думала, потому что мой сын… потому что он родился на американской почве…
– На американской земле, – деликатно поправил ее доктор Ладлоу. – Генеральному прокурору необходимо лично ознакомиться с твоим делом. – Доктор помолчал. – Пойми, во время войны в Соединенные Штаты прибывает не так уж много безбилетных пассажиров. Особенно из Советского Союза. Это необычно.
– Он считает, что ему безопасно приходить сюда? Вы сказали, что у меня туберкулез? – спросила Татьяна.
– Сказал. Он наденет маску. Кстати, как ты себя чувствуешь? Есть кровь в мокроте?
– Нет. И температура снизилась. Я чувствую себя лучше.
– Понемногу выходишь гулять?
– Да, соленый воздух полезен.
– Да… – Он с важным видом посмотрел на нее, а она в ответ уставилась на него. – Соленый воздух полезен. – Откашлявшись, он продолжил: – Все медсестры удивлены, что твой мальчик не подхватил туберкулез.
– Объясните им, Эдвард, что если целый год меня каждый день будут навещать десять тысяч человек, то из них только десять-шестнадцать заразятся от меня. – Татьяна помолчала. – Болезнь не так заразна, как думают люди. Так что присылайте сюда этого служащего, если он считает себя невосприимчивым к инфекциям. Но скажите ему о рисках. И скажите, что я не слишком хорошо говорю по-английски.
Улыбнувшись, Эдвард похвалил ее английский и спросил, хочет ли она, чтобы он остался.
– Нет. Нет, спасибо.
Том, сотрудник Службы иммиграции и натурализации, разговаривал с ней пятнадцать минут, чтобы проверить, владеет ли она английским на элементарном уровне. Татьяна владела на элементарном уровне. Он спросил о ее навыках. Она ответила, что является медсестрой и что умеет также шить и готовить.
– Ну, во время войны есть определенная нехватка медсестер, – заметил он.
– Да, и здесь, на острове Эллис, – сказала Татьяна.
Она подумала о том, что Бренда занимается не своим делом.
– У нас нечасто бывают случаи вроде вашего. – (Татьяна промолчала.) – Хотите остаться в Соединенных Штатах?
– Конечно.
– Думаете, сможете получить работу, чтобы помогать в военных действиях?
– Конечно.
– Не собираетесь находиться на государственном содержании? Это для нас очень важно в военное время. Понимаете? Генеральный прокурор подвергается проверке всякий раз, как кто-то вроде вас ускользает от него. В стране неразбериха. Нам необходимо убедиться в вашей эффективности и лояльности этой стране, а не вашей.
– Не беспокойтесь об этом. Как только вылечусь от туберкулеза и получу разрешение на работу, я найду себе занятие. Я стану медсестрой, швеей или поваром. Если надо, буду тем, другим и третьим. Когда выздоровею, я буду делать то, что должна.
Словно вдруг вспомнив, что у нее туберкулез, Том встал и, поправляя маску, пошел к двери.
– Где вы будете жить? – приглушенным голосом спросил он.
– Я хочу остаться здесь.
– После выздоровления вам надо будет найти жилье.
– Да. Не беспокойтесь.
Кивнув, он записал что-то в своем блокноте:
– А какое имя вы хотели бы иметь? Я видел в ваших документах, что вы выехали из Советского Союза как медсестра Красного Креста под именем Джейн Баррингтон.
– Да.
– Насколько фальшивы эти документы?
– Не понимаю, о чем вы спрашиваете.
– Кто такая Джейн Баррингтон? – помолчав, спросил Том.
Теперь замолчала Татьяна.
– Мать моего мужа, – наконец сказала она.
– Баррингтон? – Том вздохнул. – Не слишком русская фамилия.
– Мой муж был американцем. – Она опустила взгляд.
– Это то имя, которое вы хотите иметь в карточке постоянного жителя?
– Да.
– Никакого русского имени? – Она задумалась; Том подошел ближе. – Иногда прибывающие сюда беженцы цепляются за частичку своего прошлого. Может быть, оставляют свое имя, а меняют фамилию. Подумайте об этом.
– Только не я, – ответила Татьяна. – Измените все. Я не хочу – как вы сказали? – цепляться за что-то.
Он сделал запись в своем блокноте:
– Значит, Джейн Баррингтон.
Когда он ушел, Татьяна открыла книгу «Медный всадник» и снова села у окна, глядя на Нью-Йоркскую бухту и статую Свободы. Она дотронулась до фотографии Александра, хранящейся в книге. Не глядя, она прикоснулась к его лицу и фигуре в военной форме, шепча короткие слова по-русски, чтобы на этот раз успокоить себя – не Александра, не его ребенка, а себя.
– Шура, Шура, Шура, – шептала Джейн Баррингтон, ранее известная как Татьяна Метанова.
Дни Татьяны состояли из кормления Энтони, переодевания Энтони и стирки его немногочисленных рубашечек и подгузников в раковине ванной комнаты, а также из коротких прогулок на свежем воздухе, когда она сидела на скамье с сыном, завернутым в одеяло, на руках. Бренда приносила ей завтрак в палату. Ланч и обед Татьяна тоже ела в палате. Если Энтони не спал, Татьяна не спускала его с рук. Она смотрела лишь на Нью-Йоркскую бухту и своего сына. Но какое бы утешение она ни получала, держа ребенка на руках, это утешение улетучивалось из-за того, что она изо дня в день оставалась одна. Бренда и доктор Ладлоу называли это выздоровлением. Татьяна называла это одиночным заключением.
Одним утром в конце июля, устав от себя, от сидения в палате, Татьяна решила прогуляться по коридору, пока Энтони спит.
Из коридора она услышала стоны и вошла в палату с ранеными. Единственной медсестрой в палате была Бренда, явно недовольная своей участью и не скрывавшая этого. Что-то отрывисто говоря, она с хмурым видом промывала рану на ноге солдата, не обращая внимания на его громкие просьбы делать это более осторожно или же пристрелить его.
Татьяна предложила Бренде свою помощь, но Бренда ответила, что ей определенно не нужно, чтобы больная девушка заразила раненых, и велела Татьяне немедленно возвращаться в палату. Татьяна стояла не двигаясь и смотрела на Бренду, смотрела на свежую рану на бедре солдата, вглядывалась в солдатские глаза, а потом сказала:
– Позвольте перевязать ему ногу, позвольте помочь вам. Смотрите, у меня маска на лице. Еще четверо в другом конце палаты умоляют о помощи. У одного высокая температура. У другого из уха сочится кровь.
Бренда поставила ведро на пол, перестала терзать ногу солдата и ушла, хотя Татьяна заметила, что несколько мгновений Бренда, очевидно, раздумывала, что же вызывает у нее большее неудовольствие: уход за солдатами или упрямство Татьяны.
Татьяна закончила промывать рану. Солдат выглядел успокоенным или спящим. «Или спит, или умер», – заключила Татьяна, перевязывая ему ногу. Он по-прежнему не шевелился, и она пошла дальше.
Она продезинфицировала одну рану на руке, рану на голове и начала внутривенное введение морфия, жалея, что не может ввести немного морфия себе, чтобы притупить душевную боль. Татьяна думала о том, как повезло немецким подводникам, которых привезли в Америку для заключения в тюрьму и лечения.
Неожиданно появилась Бренда и, удивившись, что Татьяна все еще в отделении, велела ей немедленно вернуться к себе, пока Татьяна не заразила всех раненых туберкулезом. Могло показаться, что Бренду волнует состояние пациентов.