– Погодите, Тамара Михайловна, десять лет где?
– В исправительно-трудовом лагере, конечно в Сибири. Где же еще?
– Его осудили и послали туда работать?
– В тюрьму…
– Работать бесплатно?
– Александр, ты перебиваешь, а мне надо кое-что тебе рассказать. – (Он замолчал.) – В тысяча девятьсот тридцатом арестовали проституток рядом с Арбатом, и они не только вернулись на свои улицы через несколько месяцев, но и воссоединились со своими родными, которых навещали в старых городах. А вот моему мужу и группе верующих вернуться не разрешат, особенно в Москву.
– Еще только три года, – медленно произнес Александр. – Три года исправительно-трудовых лагерей.
Покачав головой, Тамара понизила голос:
– В тысяча девятьсот тридцать втором я получила телеграмму от властей Колымы. Там было сказано, без права переписки. Знаешь, что это такое? – (Александр даже не рискнул предположить.) – Это значит, его уже нет в живых и переписываться не с кем, – опустив голову, произнесла Тамара дрожащим голосом.
Она рассказала ему, как три священника из ближайшей церкви были арестованы и осуждены на семь лет за то, что не хотели отказаться от орудия капитализма, которое в их случае представляло собой организованную, персональную и непоколебимую веру в Иисуса Христа.
– Тоже исправительно-трудовой лагерь?
– Ох, Александр! – Он замолчал, а она продолжила: – Но вот что забавно: ты знаешь гостиницу неподалеку, у входа в которую еще несколько месяцев назад толкались проститутки?
– Гм… – Александр знал.
– Ну а ты заметил, что все они исчезли?
– Гм… – Александр заметил.
– Их увезли. За нарушение общественного покоя, за нанесение вреда общественному благу…
– И за то, что не отказались от орудия капитализма, – сухо произнес Александр, и Тамара рассмеялась, погладив его по голове:
– Это верно, мальчик мой. Это верно. А знаешь, какой срок им дали в этих исправительно-трудовых лагерях? Три года. Подумай только: Иисус Христос – семь, проститутки – три.
– Ладно, – произнесла Джейн, входя в комнату, взяла сына за руку и, перед тем как уйти, укоризненным тоном сказала Тамаре, обращаясь при этом к Александру: – А нельзя ли нам побольше узнать о проститутках от беззубых старух?
– Мама, а от кого я, по-твоему, должен узнать о проститутках? – спросил он.
– Сынок, мама хотела, чтобы я с тобой кое о чем поговорил. – Гарольд откашлялся.
Александр сжал губы и затих. У отца был такой смущенный вид, что Александр с трудом сдерживался от смеха. Мама делала вид, что прибирается в другом углу комнаты. Гарольд сердито посмотрел в сторону Джейн.
– Папа… – произнес Александр самым своим низким голосом.
Несколько месяцев назад у него начал ломаться голос, и ему очень нравилось, как звучало его новое «я». Очень взросло. К тому же он стремительно вырос, вытянувшись за последние полгода более чем на восемь дюймов, но, похоже, почти не прибавил в весе.
– Папа, хочешь, прогуляемся и поговорим?
– Нет! – возразила Джейн. – Я ничего не услышу. Говорите здесь.
– Ладно, папа, говори здесь, – кивнул Александр.
Прищурившись, он постарался выглядеть серьезным. Он мог бы высунуть язык или скорчить рожу. Гарольд не смотрел на сына.
– Сынок, – начал Гарольд, – ты приближаешься к тому возрасту, когда ты… да, я уверен… и к тому же ты красивый мальчик. Я хочу тебе помочь, и вскоре, а может быть, уже – и я уверен, что ты…
Джейн неодобрительно хмыкнула. Гарольд замолчал.
Александр посидел еще несколько мгновений, потом встал и похлопал отца по спине со словами:
– Спасибо, папа. Ты мне очень помог.
Он пошел к себе в комнату, и Гарольд не последовал за ним. Александр услышал, как родители бранятся за стенкой, а через минуту раздался стук в дверь. Это была его мать.
– Можно с тобой поговорить?
Стараясь сохранить невозмутимое выражение лица, Александр сказал:
– Мама, честно, по-моему, папа сказал все, что нужно, я не знаю даже, можно ли что-то добавить…
Она опустилась на его кровать, а он сидел на стуле у окна. В мае ему исполнялось шестнадцать. Он любил лето. Может быть, они снимут комнату на даче в Красной Поляне, как в прошлом году.
– Александр, вот о чем папа не сказал…
– Разве он о чем-то не сказал?
– Сынок…
– Пожалуйста, продолжай.
– Я не собираюсь давать тебе урок по обращению с девушками…
– Слава богу!
– Послушай, я хочу только, чтобы ты помнил об этом… – Она замолчала; он ждал. – Марта сказала мне, что одному из ее беспутных сыновей удалили половой орган! – прошептала она. – Удалили, Александр, и знаешь почему?
– Не уверен, что хочу это знать.
– Потому что он офранцузился! Знаешь, что это такое?
– Я думаю…
– А у другого сына по всему телу венерические язвочки. Отвратительно!
– Да, это…
– Французская напасть! Сифилис! От этого умер Ленин, – прошептала она. – Никто об этом не говорит, но все же это правда. Ты хочешь такого для себя?
– Гм… – хмыкнул Александр. – Нет.
– Ну… это здесь повсюду. Мы с твоим папой знали мужчину, потерявшего из-за болезни свой нос.
– Лично я предпочел бы потерять нос, чем…
– Александр!
– Извини.
– Это очень серьезно, сынок. Я сделала все, чтобы вырастить тебя хорошим, чистым мальчиком, но посмотри, где мы живем, а скоро ты будешь жить своей жизнью.
– Как скоро, по-твоему?
– Что, по-твоему, произойдет, если ты не знаешь, где побывала проститутка, с которой ты встречаешься? – решительно спросила Джейн. – Сынок, я не хочу, чтобы ты был святым или евнухом, когда вырастешь. Я просто хочу, чтобы ты был осторожен. Я хочу, чтобы ты всегда защищал то, что принадлежит тебе. Ты должен быть чистоплотным, бдительным и должен помнить, что, если не будете предохраняться, девушка залетит, и что потом? Тебе придется жениться на девушке, которую не любишь, из-за своей неосторожности!
Александр уставился на мать.
– Залетит? – переспросил он.
– Она скажет тебе, что ребенок твой, и ты никогда не узнаешь наверняка. Будешь знать только, что тебе не отвертеться.
– Мама, право, пора остановиться.
– Понимаешь, о чем я тебе говорю?
– Как можно не понять?
– Отец должен был все тебе объяснить.
– Он объяснил, и, по-моему, очень хорошо.
– Может, прекратишь свои шуточки? – Джейн встала.
– Да, мама. Спасибо, что зашла. Я рад, что мы поболтали.
– У тебя есть какие-нибудь вопросы?
– Никаких.
Перемена названия гостиницы, 1935 год
Однажды морозным днем в конце января Александр спросил отца, когда они направлялись на партийную встречу:
– Папа, почему снова изменили название нашей гостиницы? Это уже третий раз за полгода.
– Наверняка не третий.
– Да, папа. – (Они шли рядом по улице.) – Когда мы только приехали сюда, это была «Держава». Потом еще каких-то два названия, а вот теперь гостиница «Киров». Почему? А кто такой этот Киров?
– Он был руководителем партийной организации Ленинграда, – ответил Гарольд.
На собрании старик Славан, услышав тот же вопрос Александра, хрипло рассмеялся. Поманив его к себе, он потрепал Александра по волосам:
– Не беспокойся, сынок, сейчас это гостиница «Киров», такое название и останется.
– Ну ладно, довольно, – сказал Гарольд, пытаясь увести сына.
Но Александру хотелось послушать, и он отодвинулся от отца.
– Почему, Славан Иванович?
– Потому что Киров мертв, – ответил Славан. – Убит в Ленинграде в прошлом месяце. Теперь начались облавы.
– Убийцу не поймали?
– Поймали, все нормально. – Старик ухмыльнулся. – А как же все прочие?
– Какие прочие? – Александр понизил голос.
– Все заговорщики, – ответил старик. – Им тоже придется умереть.
– Это был заговор?
– Ну, разумеется. А иначе, зачем нужны облавы?
Гарольд строго позвал Александра и позже, когда они шли домой, сказал:
– Сынок, почему ты так дружелюбен со Славаном? Что он рассказывает тебе?
– Он потрясающий человек, – сказал Александр. – Ты знал, что он жил в Акатуе? Пять лет. – В сибирском Акатуе была царская каторжная тюрьма. – Он рассказывал, что ему дали белую рубаху. Летом он работал только по восемь часов в день, зимой – по шесть, и его рубаха никогда не пачкалась. Он получал кило белого хлеба на день плюс мясо. Он говорил, это были лучшие годы его жизни.
– Незавидная доля, – проворчал Гарольд. – Послушай, я не хочу, чтобы ты с ним так много говорил. Сиди рядом с нами.
– Гм… – хмыкнул Александр. – Вы все слишком много курите. Мне щиплет глаза.
– Я буду курить в другую сторону. Но Славан такой баламут. Держись от него подальше, слышишь? – Гарольд помолчал. – Он долго не протянет.
– Где не протянет?
Две недели спустя Славан перестал ходить на собрания.
Александр скучал по симпатичному старику и его историям.
– Папа, с нашего этажа продолжают пропадать люди. Тамары нет.
– Она мне никогда не нравилась, – прихлебывая водку, вставила Джейн. – Наверное, заболела и попала в больницу. Она была старая, Александр.
– Мама, в ее комнате поселились два молодых человека в костюмах. Они собираются жить там вместе с Тамарой, когда она вернется из больницы?
– Ничего об этом не знаю, – решительно ответила Джейн и столь же решительно долила себе водки.
– Итальянцы уехали, мама. Ты знала, что итальянцы уехали?
– Кто? – громко спросил Гарольд. – Кто пропадает? Фраскасы не пропали. Они уехали в отпуск.
– Папа, сейчас зима. Где они могут проводить отпуск?
– В каком-то санатории недалеко от Краснодара. По-моему, в Джубге. Они вернутся через два месяца.
– Да? А ван Дорены? Куда они уехали? Тоже в Джубгу? В их комнате живут какие-то новые люди. Русская семья. Я думал, на этом этаже живут только иностранцы.
– Они переехали в другое здание в Москве, – ковыряя вилкой в еде, ответил Гарольд. – Обком пытается интегрировать иностранцев в советское общество.