– Да, перерыв на ланч, – с улыбкой ответила Татьяна.
– Кто присматривает за твоим малышом, когда ты на дежурстве?
– Я беру его с собой и кладу на свободную кровать, пока занимаюсь ранеными.
Видя это, Бренда каждый раз выходила из себя, но Татьяне не нравилось оставлять спящего ребенка одного в палате, поэтому она не обращала внимания на недовольство Бренды. Будь здесь больше иммигрантов, кто-нибудь присмотрел бы за ее ребенком, пока она работает. Но на Эллис приезжало совсем мало народа. Двенадцать человек в июле, восемь в августе. И у всех свои дети, свои проблемы.
– Таня! Мы можем поговорить о моей ситуации? Ты ведь знаешь, мой муж сейчас со мной дома.
– Я знаю. Подожди немного. Может, война снова его заберет.
– В том-то и дело! Он им не нужен. Он не может управлять тяжелой техникой. Его уволили со службы с хорошей аттестацией. Он хочет, чтобы у нас был ребенок. Можешь себе представить?
Татьяна ответила не сразу:
– Викки, зачем ты вышла замуж?
– Была война. Что ты хочешь этим сказать – «зачем я вышла замуж»? А ты зачем вышла замуж? Он уходил на войну, сделал мне предложение, и я согласилась. Я подумала: что тут плохого? Война. Что может быть хуже?
– Вот это, – ответила Татьяна.
– Я не думала, что он так быстро вернется! Я думала, он вернется к Рождеству. Может, его убьют. Тогда я смогу сказать, что была замужем за героем войны.
– Он разве сейчас не герой войны?
– Это не считается. Он жив!
– Ох!
– Пока он не вернулся, я каждые выходные ходила на танцы, а сейчас не могу. Господи! – воскликнула она. – Замужество – это такая тоска!
– Ты его любишь?
– Конечно. – Викки пожала плечами. – Но я люблю и Криса тоже. А две недели назад я познакомилась с рентгенологом… такой милый… но между нами все уже кончено.
– Ты права, – откликнулась Татьяна. – Замужество очень мешает. – Она помолчала. – Почему бы тебе не… как это по-английски?
– Развестись?
– Да.
– Ты что, с ума сошла? Из какой страны ты приехала? Что у вас за обычаи там?
– В моей стране мы верны нашим мужьям.
– Его здесь не было! Как можно ждать от меня верности, когда он за тысячи миль отсюда и замышляет недоброе на Дальнем Востоке? Что до развода… я слишком молода, чтобы разводиться.
– Но не слишком молода для вдовы? – Сказав это, Татьяна вздрогнула.
– Нет! Вдовой быть почетно. А вот разведенной я быть не могу. Я что, Уоллис Симпсон?
– Кто?
– Таня, ты хорошо работаешь. Бренда говорила мне, хотя и ворчала немного, – Эдвард улыбнулся, – что ты прекрасно обращаешься с пациентами.
Эдвард с Татьяной ходили между койками больных. Татьяна несла на руках проснувшегося Энтони.
– Спасибо, Эдвард.
– Ты не боишься, что твой малыш заболеет среди больных людей?
– Они не больные, – ответила Татьяна. – Правда, Энтони? Они раненые. Я приношу своего мальчика, и они радуются. У некоторых остались дома жены и сыновья. Они дотрагиваются до него и чувствуют себя счастливыми.
– Он у тебя очень славный. – Эдвард улыбнулся и погладил Энтони по темной головке, в ответ ребенок просиял беззубой улыбкой. – Ты ходишь с ним гулять?
– Постоянно.
– Хорошо. Младенцам нужен свежий воздух. И тебе тоже. – Он откашлялся. – Знаешь, по воскресеньям врачи из Нью-Йоркского университета и департамента здравоохранения играют в софтбол на Овечьем лугу в Центральном парке, а медсестры приходят их поддержать. Хочешь прийти в воскресенье с Энтони?
От волнения Татьяна не нашлась, что ответить. Они начали подниматься по лестнице, когда услышали стук каблуков.
– Эдвард! – донесся пронзительный голос с первого этажа. – Это ты?
– Да, дорогая, это я, – спокойно произнес Эдвард.
– Слава богу, я нашла тебя! Искала тебя повсюду.
– Я здесь, милая.
Миссис Ладлоу, задыхаясь, поднялась по лестнице, и все трое остановились на площадке. Татьяна крепче прижала к себе сына. Жена Эдварда неодобрительно оглядела Татьяну:
– Новая медсестра, Эдвард?
– Медсестра Баррингтон, вы знакомы с Марион?
– Да, – ответила Татьяна.
– Нет, мы никогда не встречались, – заявила Марион. – Я никогда не забываю лиц.
– Миссис Ладлоу, мы каждый вторник встречаемся в столовой. Вы спрашиваете меня, где Эдвард, а я отвечаю, что не знаю.
– Мы с вами незнакомы, – с необычайной твердостью в голосе повторила миссис Ладлоу.
Татьяна промолчала. Ничего не сказал и Эдвард.
– Эдвард, можно поговорить с тобой наедине? А вы, – сердито глядя на Татьяну, добавила она, – слишком молоды, чтобы держать на руках ребенка. Вы неправильно его держите. Не поддерживаете головку. Где мать этого ребенка?
– Марион, она и есть мать ребенка, – сказал Эдвард.
Миссис Ладлоу на миг замолчала, неодобрительно фыркнула и, пробубнив себе под нос слово «иммигранты», утащила Эдварда за собой.
Викки ворвалась в отделение госпиталя, схватила Татьяну за руку и вывела ее в коридор.
– Он просит у меня развода! – негодующе и обиженно прошипела Викки. – Подумай только!
– Гм…
– Я сказала, что не дам ему развода, что это не по-человечески, а он сказал, что подаст в суд на развод и выиграет, потому что я – даже не понимаю, что он сказал, – нарушила какой-то договор. О-о, сказала я, будто ты не был со шлюхами с Дальнего Востока, когда уехал от меня, и знаешь, что он ответил?
– Гм…
– Он сказал «да»! Но у солдат это по-другому, заявил он. Представляешь? – Викки тряслась, Викки пожимала плечами, Викки негодующе сверкала глазами. Тушь у нее на ресницах не расплывалась, а губы не теряли блеска. – Отлично, сказала я, просто отлично, ты как раз пожалеешь об этом, и он сказал, что уже жалеет. Фу! – Она вздрогнула и оживилась. – Эй, приходи на обед в воскресенье. Бабуля приготовит воскресную лазанью.
Но Татьяна не пришла.
Приходи на обед, Таня. Приезжай в Нью-Йорк, Таня. Приходи поиграть с нами в софтбол на Овечьем лугу, Таня. Поехали с нами на пароме, Таня. Поехали с нами на машине на Медвежью гору, Таня. Давай, Таня, возвращайся к нам, живым.
Глава 9
Со Степановым, 1943 год
Когда Александр открыл глаза – он их открыл? – была все та же чернота, тот же холод. Александр дрожал, обхватив себя руками. Нет стыда в смерти на войне, в смерти молодым, в смерти в холодной камере, в избавлении своего тела от унижения.
Однажды, когда он шел на поправку, Татьяна, перебинтовывая его рану и не глядя на него, спросила, видел ли он свет, и он ответил: «нет, не видел».
Это было только отчасти правдой.
Потому что он слышал…
Галоп рыжего коня.
Но здесь все цвета поблекли.
В каком-то оцепенении Александр смутно слышал, как отодвигается металлический засов и поворачивается ключ. В камеру вошел его командир, полковник Михаил Степанов, с фонариком в руке. Александр скорчился в углу.
– А-а-а, – произнес Степанов. – Так это правда. Ты жив.
Александру хотелось пожать Степанову руку, но он слишком замерз, и у него сильно болела спина. Он не пошевелился и ничего не сказал.
Степанов присел на корточки рядом с ним:
– Что, черт возьми, произошло с тем грузовиком?! И я сам видел твое свидетельство о смерти, выписанное врачом из Красного Креста. Я сказал твоей жене, что ты умер. Твоя беременная жена думает, что ты умер!
– Все так, как и должно быть, – ответил Александр. – Приятно видеть вас, полковник. Старайтесь не вдыхать воздух. Здесь недостаточно кислорода для нас обоих.
– Александр, не хочешь рассказать мне, что с тобой произошло? – (Александр покачал головой.) – Но для чего взрыв грузовика, свидетельство о смерти?
– Я хотел, чтобы она думала, что для меня не осталось надежды.
– Зачем?
Александр не ответил.
– Куда бы ты ни поехал, я поеду с тобой, – говорит Татьяна. – Но если ты остаешься, тогда я тоже останусь. Я не оставлю в Советском Союзе отца моего ребенка. – Она склоняется над потрясенным Александром. – Что ты сказал мне в Ленинграде? Какую жизнь смогу я построить, зная, что я оставила тебя умирать – или прозябать – в Советском Союзе? Я повторяю твои же слова. – Она улыбается. – И в одном только я вынуждена с тобой согласиться. – Она понижает голос. – Если я оставлю тебя – не важно, какой путь я выберу, – меня всю мою бесконечную ночь, вплоть до собственного ужасного конца, с тяжелым топотом будет преследовать Медный всадник.
Он не мог рассказать этого командиру. Он не знал, уехала ли Татьяна из Советского Союза.
– Хочешь курить?
– Да, – ответил Александр. – Но здесь нельзя. Не хватит кислорода.
Степанов поднял Александра на ноги:
– Постой несколько минут. Разомни ноги. – Он взглянул на голову Александра, склоненную набок. – Эта камера слишком мала для тебя. Они этого не ожидали.
– Ожидали. Вот почему меня сюда поместили.
Степанов стоял спиной к двери, а Александр напротив него.
– Какой сегодня день, полковник? – спросил Александр. – Сколько я здесь нахожусь? Четыре, пять дней?
– Сегодня утро шестнадцатого марта, – ответил Степанов. – Утро твоего третьего дня.
«Третий день! – потрясенно подумал Александр. И внезапно пришел в восторг. – Третий день! Это может означать, что Таня…»
Он не успел додумать эту мысль. Очень тихо, почти неслышно Степанов подался вперед, и Александр с трудом различил его слова:
– Продолжай говорить громко, чтобы они слышали, но слушай меня, чтобы мы вместе посмеялись, когда ты вернешься на клеверное поле и я научу тебя есть клевер.
Александр взглянул в лицо Степанову, еще более напряженное, с серыми глазами и опущенными в тревоге и сочувствии уголками рта.
– Полковник?..
– Я ничего не сказал, майор.
Отгоняя от себя видения луга, солнца, клевера, Александр тихо повторил:
– Полковник?..
– Все пошло к черту, майор, – шепотом произнес Степанов. – Они уже ищут твою жену, но… похоже, она исчезла. Я убедил ее вернуться в Ленинград с доктором Сайерзом, как ты меня просил. Я помог ей с отъездом. – (Александр ничего не сказал, только впился ногтями в ладони.) – А теперь она пропала. Знаешь, кто еще пропал? Доктор Сайерз. Он сообщил мне, что возвращается в Ленинград с твоей женой.