Чтобы не смотреть на Степанова и не заговорить, Александр еще сильнее вонзил ногти в ладони.
– Он собирался в Хельсинки, но сначала должен был заехать в Ленинград! – воскликнул Степанов. – Чтобы отвезти ее туда, забрать свою медсестру из Красного Креста, работающую в Греческом госпитале. Послушай меня. Ты слушаешь? Они так и не добрались до Ленинграда. Два дня назад автомобиль Красного Креста был найден перевернутым, сожженным и ограбленным на финско-советской границе в Лисьем Носу. Произошло столкновение с финскими военными, и четверо наших людей были убиты. Никаких признаков Сайерза или медсестры Метановой.
Александр молчал. Ему казалось, сердце выпрыгнуло у него из груди. Было темно, и Александр не мог найти его. Он как будто слышал, как сердце укатилось от него, как оно билось в углу, пульсируя и истекая кровью.
Степанов еще больше понизил голос:
– И финский отряд тоже понес потери. И это еще не все.
– Не все? – переспросил Александр.
– Никаких признаков доктора Сайерза. Но… – Степанов помолчал. – Вашего доброго друга Дмитрия Черненко нашли убитым на снегу.
Для Александра это было малоутешительно. Но все же…
– Майор, почему Черненко оказался на границе?
Александр не ответил. Где Татьяна? Он хотел задать лишь этот вопрос. Как они могут без машины добраться куда-нибудь? Что они делают без машины? Идут пешком по болотам Карелии?
– Майор, твоя жена пропала. Сайерз пропал, Черненко мертв… – Степанов замялся. – И не просто мертв. Застрелен. К тому же на нем была военная форма финского летчика, а при нем нашли финский паспорт вместо внутреннего паспорта!
Александр ничего не сказал. Ему было нечего скрывать, за исключением информации, которая стоила бы Степанову жизни.
– Александр! – свистящим шепотом проговорил Степанов. – Не отгораживайся от меня. Я пытаюсь помочь.
– Полковник, прошу вас не помогать мне больше, – стараясь заглушить страх, сказал Александр.
Жаль, у него не было ее фотографии. Ему хотелось еще раз прикоснуться к ее белому платью с красными розами. Хотелось увидеть ее, такую юную, стоящую рядом с ним в день их бракосочетания.
Страх, острая паника, испытываемая им, запрещали Александру думать о Тане в прошедшем времени. Вот чему ему следует научиться – запретить себе смотреть на нее даже мысленным взором.
Дрожащей рукой он осенил себя крестным знамением.
– Все было нормально, – наконец выдавил он, – пока вы не пришли и не сказали, что пропала моя жена.
Его охватила неудержимая дрожь.
Степанов подошел ближе, снял пальто и отдал его Александру:
– Вот, накинь на плечи.
Тотчас же голос из-за двери прокричал:
– Пора!
– Скажи правду, – шепотом произнес Степанов, – ты велел жене уехать с Сайерзом в Хельсинки? Таков был ваш план?
Александр не ответил. Он не хотел, чтобы Степанов знал. Одной жизни, двух, трех было достаточно. Индивидуум – это миллион человек, поделенных на миллион. Степанов не заслуживал смерти из-за Александра.
– Почему ты такой упрямый? Перестань! Ничего не добившись, они пришлют к тебе на допросы нового человека. Очевидно, своего самого жесткого следователя. Ему всегда удается получить подписанное признание. Они держат тебя здесь почти голым в холодной камере, но скоро, чтобы расколоть тебя, придумают что-нибудь еще. Они станут бить тебя, опускать твои ноги в холодную воду, светить в лицо фонариком, пока ты не свихнешься. Следователь будет умышленно говорить вещи, за которые ты захочешь убить его, и тебе необходимо быть сильным, чтобы все это вынести. В противном случае у тебя не останется шанса.
Александр слабым голосом произнес:
– Вы думаете, она в безопасности?
– Нет, я не думаю, что она в безопасности! Кто здесь вообще в безопасности? – прошептал Степанов. – Ты? Я? Определенно не она. Ее повсюду разыскивают. В Ленинграде, в Москве, в Лазареве. Если она в Хельсинки, ее найдут, ты это знаешь, верно? Они вернут ее назад. Утром они звонили в госпиталь Красного Креста в Хельсинки.
– Пора! – вновь завопили за дверью.
– Сколько еще раз в жизни мне придется слышать эти слова? – спросил Александр. – Я слышал эти слова о матери, слышал об отце, слышал о жене, а теперь слышу их о себе.
Степанов взял свое пальто:
– Обвинения, которые тебе предъявлены…
– Не спрашивайте, полковник.
– Александр, отрицай все!
Когда Степанов повернулся к двери, Александр сказал:
– Полковник… – Он настолько ослаб, что с трудом говорил, ему было наплевать, что стена такая холодная, он не держался на ногах и, вжавшись телом в ледяной бетон, опустился на пол. – Вы ее видели? – Он поднял взгляд на Степанова, и тот кивнул. – Как она?
– Не спрашивай, Александр.
– Она была…
– Не спрашивай.
– Скажите.
– Помнишь, когда ты вернул мне сына? – спросил Степанов, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Благодаря тебе я обрел утешение. Я смог увидеть сына перед смертью, смог похоронить его.
– Хорошо, молчу, – сказал Александр.
– Кто-нибудь мог дать подобное утешение твоей жене?
Александр закрыл лицо ладонями.
Степанов вышел.
Александр неподвижно сидел на полу. Ему не нужен был морфий, не нужны были лекарства, не нужен фенобарбитал. Ему нужна была пуля в чертову грудь.
Дверь открылась. Александру давно уже не давали ни хлеба, ни воды, ни одежды. Он не имел представления, сколько времени пробыл раздетым в холодной камере.
Вошел мужчина, очевидно не желавший стоять, так как вслед за ним караульный внес стул. И этот высокий лысый мужчина с неприятным лицом, но с приятным гнусавым голосом сел на стул и начал:
– Вы знаете, что у меня в руках, майор?
Александр покачал головой. Между ними стояла керосиновая лампа.
– У меня вся ваша одежда, майор. Вся ваша одежда и шерстяное одеяло. И смотрите, у меня для вас хороший кусок свинины на косточке. Он еще теплый. И картофель со сметаной и маслом. Стопка водки. И можно будет вдоволь покурить. Можете выйти из этого жуткого холодного места, поесть и одеться. Как вам это?
– С удовольствием, – бесстрастно произнес Александр.
Его голос не дрогнет перед незнакомцем.
– Я так и думал, – улыбнулся мужчина. – Я приехал из Ленинграда, чтобы побеседовать с вами. Как по-вашему, можем мы немного поговорить?
– Почему бы и нет, – ответил Александр. – Мне особо делать нечего.
– Да, это верно, – рассмеялся мужчина. – Заняться нечем.
Его не смеющиеся глаза пристально изучали Александра.
– О чем вы хотите поговорить?
– В основном о вас, майор Белов. И кое о чем другом.
– Отлично.
– Хотели бы вы получить свою одежду?
– Уверен, что для такого умного человека, как вы, ответ очевиден, – сказал Александр.
– У нас есть для вас другая камера. Теплее, больше и с окном. Гораздо теплее. Сейчас там должно быть двадцать пять градусов по Цельсию, не как в этой, где, вероятно, не более пяти. – Мужчина снова улыбнулся. – Или вы хотите, майор, чтобы я перевел это для вас в градусы по Фаренгейту?
Фаренгейт? Александр прищурился:
– В этом нет необходимости.
– Я упоминал о табаке?
– Упоминали.
– Все эти вещи, майор, – элементы комфорта. Желаете что-нибудь из этого?
– Разве я не ответил на ваш вопрос?
– Ответили. У меня к вам еще один вопрос.
– Слушаю.
– Вы Александр Баррингтон, сын Гарольда Баррингтона, человека, приехавшего сюда в декабре тысяча девятьсот тридцатого года с красивой женой и симпатичным одиннадцатилетним сыном?
Стоя перед сидящим следователем, Александр и бровью не повел.
– Как ваше имя? – спросил он. – Обычно ваши люди представляются.
– Наши люди? – Мужчина улыбнулся. – Знаете что? Ответьте мне, и я отвечу вам.
– Каков ваш вопрос?
– Вы Александр Баррингтон?
– Нет. Как вас зовут? – (Мужчина покачал головой.) – Что? Вы просили меня ответить на ваш вопрос. Я ответил. Теперь ваша очередь.
– Леонид Слонько, – ответил следователь. – Какая вам разница?
Александр пристально разглядывал его. Раньше он уже слышал фамилию Слонько.
– Вы сказали, что приехали из Ленинграда для разговора со мной?
– Да.
– Вы работаете в Ленинграде?
– Да.
– Давно, товарищ Слонько? Мне говорили, вы очень опытны в работе. Как долго занимаетесь этим направлением?
– Двадцать три года.
Александр уважительно присвистнул:
– Где в Ленинграде?
– Где – что?
– Где вы служите? В «Крестах» или в следственной тюрьме на улице Воинова?
– Что вам известно о следственной тюрьме, майор?
– Я знаю, что здание было построено во время правления Александра Второго в тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году. Там вы и служите?
– Время от времени я допрашиваю там заключенных, да.
Кивнув, Александр продолжил:
– Красивый город Ленинград. Впрочем, я до сих пор к нему не привык.
– Да? Ну а зачем привыкать?
– Верно, зачем? Я предпочитаю Краснодар. Там теплее. – Александр улыбнулся. – Ваше звание, товарищ?
– Я начальник оперативного отдела, – ответил Слонько.
– Значит, не военный? А я и не думал.
Слонько вскочил, держа в руках одежду Александра:
– Мне пришло в голову, майор, что мы здесь закончили.
– Согласен, – сказал Александр. – Спасибо, что заглянули.
Разгневанный Слонько в спешке ушел, оставив лампу и стул. Через некоторое время за ними вернулся охранник.
Снова тьма.
Такая выматывающая. Но страх выматывал еще больше.
На этот раз ждать пришлось недолго.
Открылась дверь, вошли двое охранников и велели идти с ними.
– Я не одет, – возразил Александр.
– Там, куда вы идете, одежда не потребуется.
Охранники были молодыми и энергичными – худший вариант. Александр шел между ними, чуть впереди, босиком по каменным ступеням, потом по школьному коридору и через черный вход – к лесу, босиком по мартовской слякоти. Они заставят его рыть яму? Он чувствовал, как в спину ему упираются винтовки. Ступни Александра онемели, его тело постепенно немело, но не онемела грудь, в которой билось сердце. Если бы только у него перестало болеть сердце, он перенес бы все это гораздо легче.