– Александр, я хочу кое-что тебе показать, – хриплым голосом сказала она.
Мучимый отчаянием, он неохотно взглянул. Она медленно подняла юбку и слегка раздвинула ноги. Ее бедра оказались чуть ниже уровня его глаз. Взгляд Александра остановился на месте между ее голыми бедрами. У него вырвался стон.
– Иди сюда, Александр.
Он подошел. Отодвинув ее руки, он встал между ее ног и спустил с нее платье, обнажив тело. Задыхаясь, покрываясь испариной, он в исступлении потянулся к ее губам, потом к груди, лаская податливую теплую плоть… Она застонала и схватилась за перекладину, но потом за стеной сарая зазвучал смех, и Лариса попыталась оттолкнуть Александра. Но он не отходил.
Лариса толкнула его сильнее, соскочила с перекладины, и тут вошел Гриша, ее старший брат.
– Лариска, вот ты где! – воскликнул он. – Я повсюду тебя искал. Иди отсюда. Перестань развращать Александра. Разве не видишь, что у него много работы? Иди к маме. Она спрашивает, почему ты до сих пор не пригнала коров с пастбища. Скоро придет колхозник за молоком.
– Иду. – Гриша ушел первым, а Лариса, проходя мимо Александра, обернулась и с восхитительной улыбкой на лице прошептала: – Александр, в следующий раз нам не помешают, и я зацелую тебя, обещаю. И потом буду называть тебя Шурой, чтобы не путать с Сашей, моим братом. Обожди немного.
Весь остаток дня, вечером и, конечно, ночью в сарае Александр не мог думать ни о чем другом. Но на следующий день случилось то, что прекратило его самоистязание. Он увидел бледное лицо Ларисы поутру. Когда он подошел к ней, она подняла ладони и, не глядя на него, сказала:
– Я неважно себя чувствую.
– Это ничего. Я вылечу тебя.
Она слабо оттолкнула его:
– Не подходи ко мне, Александр. Сделай одолжение. Держись от меня подальше.
Озадаченный, он принялся за работу. Он не видел ее весь день, а вечером за ужином к необычайной бледности Ларисы добавился сильный жар. На следующий день жар усилился и появилась тревожная красная сыпь на лице.
– О-о, нет! – в панике повторяли взрослые.
Лариса заболела.
А потом жар появился у Александра, и сыпь тоже. Но никто не повторял в панике: «О-о, нет!» Ибо всадник апокалипсиса сидел на бледном коне, который, как все они знали, был тифом – неизлечимым, заразным, смертельным мором. Головная боль, предшествующая наступлению болезни, была такой жестокой, пульсирующей и ужасной, что к тому моменту, когда температура поднялась до сорока градусов и появилась зудящая сыпь, Александр был рад наступлению бреда, которым сопровождалась болезнь. У братьев был жар, у Ларисы – кровоизлияние, затем у родителей начался бред, а Лариса была уже мертва. В один момент она сжимала горячие руки Александра, в следующий – умерла. Живые были слишком слабы, чтобы вырыть ей могилу, и она оставалась лежать в избе. Задыхаясь, они ждали, когда за ними придет всадник. И он приходил.
В конце концов в живых остались только Ефим, отец Ларисы, и Александр. Они не выходили из дому многие дни, может быть, недели? Держась друг за друга, они пили воду и молились. Александр начал молиться на английском, иногда переходя на русский, молясь за мир, за мать с отцом, молясь за Америку, за здоровье, за свою жизнь, за Тедди, Белинду, Бостон, Баррингтон, за лес, а в конце стал призывать смерть, ибо не мог больше это выносить. Но потом он увидел измученные глаза Ефима, устремленные на него, почувствовал руку Ефима, услышал, как кровоточащий рот Ефима шепчет ему:
– Сынок, не умирай, не умирай, здесь так ужасно. Вернись к отцу с матерью. Найди обратную дорогу домой. Где твой дом, сынок?
Ефим умер. Александр выжил. Проведя шесть недель в карантине, он поправился. Органы власти для предотвращения вспышки болезни в Кавказском регионе приказали сжечь деревню Белая Гора вместе с телами умерших, домами и сараями. Александр, оставшийся в живых, но не имеющий документов, решил назваться третьим сыном Ефима – Александром Беловым. Когда пришли советские служащие с масками на лице и планшетами на груди и приглушенными голосами спросили: «Ваше имя?», – Александр без колебаний ответил: «Александр Белов». Они проверили записи о рождении для деревни Белая Гора, записи о семье Беловых и выписали Александру новый внутренний паспорт, позволяющий ему перемещаться по Советскому Союзу без опасения быть задержанным и арестованным за отсутствие документов. Александра посадили на поезд, и с письменным разрешением от регионального совета он проделал обратный путь до Ленинграда и поселился у Миры Беловой, сестры Ефима. Мира была поражена, увидев его. К счастью для Александра, она двенадцать лет не видела своих родных и настоящего Александра и, хотя с удивлением отметила темные волосы и глаза Александра, его худощавость и рост («Саша, не могу поверить. Ты был таким невысоким, светловолосым и пухлым в пять лет!»), но ничего не заподозрила за давностью времени. Александр остался. Он спал на раскладушке в прихожей, слишком короткой для него, ужинал с Мирой, ее мужем и родителями мужа, стараясь как можно реже бывать в их квартире. У него был план. Он хотел окончить школу, а потом вступить в армию.
У Александра не было времени вспоминать, думать, переживать. У него была всего одна задача – вновь увидеть родителей – и одна цель и настоятельная необходимость – тем или иным способом уехать из Советского Союза.
Новый лучший друг, 1937 год
В последние полгода средней школы Александр познакомился с Дмитрием Черненко. Дмитрий, ничем не примечательный мелкий парнишка, заискивал перед Александром и, проявляя докучливое, а иногда раздражающее любопытство, задавал Александру массу вопросов. Дмитрий напоминал щенка, которого у Александра никогда не было. Он казался одиноким, ищущим дружбу – и безвредным. Это был тощий парень с лохматой гривой, бегающие глазки которого перескакивали с одного лица на другое, останавливаясь на ком-то или на чем-то лишь на несколько мгновений. Александра забавляло, с каким благоговением Дмитрий смотрел на него снизу вверх, открыв рот, когда Александр говорил. Дмитрия было легко дразнить: он смеялся над собой, всегда приходя последним в состязаниях, пропуская голы в футболе, сваливаясь с деревьев.
Тем не менее пару раз Александр видел, как Дмитрий обижает на школьном дворе мальчиков из младших классов, а когда Дмитрий захотел привлечь к издевательствам над оцепеневшим мальчуганом Александра, тот отвел Дмитрия в сторону со словами: «Что ты делаешь?» Дмитрий извинился и больше так не делал. Александр не обращал особого внимания на его плохие манеры, как и на неприличные замечания по поводу девочек («Ну разве у нее не классная задница? Эй ты, классная задница!») Александр терпеливо объяснял Дмитрию его ошибки в суждениях, и тот был прилежным учеником, развивая свои способности, хотя ничто не могло заставить Дмитрия забить гол, или прибежать первым на состязании, или слушать рассуждения девушки о своих волосах без скучающей ухмылки. Но в целом Дмитрий стал вести себя лучше. И он смеялся над всеми шутками Александра, так что их дружба крепла.
Дмитрия очень интересовал еле заметный акцент Александра, но Александр отметал все вопросы. Он не доверял Дмитрию, что говорило о Дмитрии меньше, нежели об Александре, не доверявшем никому. Не затрагивая американского прошлого Александра, они с Дмитрием обсуждали множество других тем: политику коммунизма (вполголоса, насмешливыми словами), девушек (у Дмитрия было меньше опыта, чем у Александра, то есть никакого) и родителей.
И вот однажды по пути домой Дмитрий обмолвился, что его отец работает надзирателем в городской тюрьме, и не просто в тюрьме, но – театральным шепотом – в следственной, самой ненавистной и ужасной ленинградской тюрьме. Александр понимал: Дмитрий сказал это, потому что должность его отца сделала самого Дмитрия более значимым в глазах Александра. И с этого момента Александр стал по-другому смотреть на приятеля.
Перед ним вдруг открылась брешь в судьбе, возможность узнать о случившемся с его родными, и этой возможности было для Александра довольно, чтобы проглотить свое выстраданное недоверие и открыться Дмитрию. Александр рассказал тому правду о своем прошлом и попросил его помощи в определении местонахождения Гарольда и Джейн Баррингтон. Дмитрий с сияющими глазами сказал, что будет рад помочь, и Александр в порыве благодарности даже обнял его:
– Дима, если ты мне поможешь, то, клянусь, буду твоим другом всю жизнь! Я сделаю для тебя все!
Похлопав Александра по спине, Дмитрий ответил, что благодарности ему не надо, что он с радостью поможет Александру, ведь они лучшие друзья.
Александр согласился.
Несколько дней спустя Дмитрий принес ему новость о его матери: «Заключена в тюрьму без права переписки».
Александр вспомнил старушку Тамару и ее мужа. Он знал, что это значит. В присутствии Дмитрия он оставался спокойным, но той ночью оплакивал свою мать.
С помощью отца Дмитрия им удалось на пять минут попасть в следственную тюрьму под предлогом посещения отца Дмитрия и подготовки школьного доклада об успехах Советского государства в борьбе с подстректелями и предателями социалистического дела.
Одним невероятно солнечным и теплым июньским днем Александр на несколько минут увиделся с отцом. Он рассчитывал на десять минут, может быть, одну или две наедине с ним, но получил одну или две минуты в компании с Дмитрием, отцом Дмитрия и другим надзирателем. Никакого уединения для Гарольда и Александра Баррингтонов.
Александр заранее обдумал то, что хотел сказать отцу, и эти несколько фраз врезались в его память так прочно, что их не смогли изгладить ни тревога, ни страх.
«Папа! – хотел он сказать отцу. – Однажды, когда мне было семь, мы все вместе поехали на Ревир-Бич, помнишь? Я плавал так долго, что у меня зубы стучали от холода, и мы с тобой вырыли в песке большую яму и соорудили песчаную отмель, а потом дождались прилива, когда яму заполнил океан. Мы сильно обгорели за эти часы на пляже, а потом катались на потрясающих американских горках – три раза! – и ели сахарную вату и мороженое, пока у меня не заболел живот. От тебя пахло песком, соленой водой и солнцем. Ты держал меня за руку и говорил, что от меня тоже пахнет морем. Это был самый счастливый день в моей жизни, и этот день подарил мне ты. Когда я закрываю глаза, то вспоминаю именно его. Не беспокойся за меня. Со мной все будет хорошо. Не беспокойся ни о чем».