«При поддержке финнов», – хотел добавить Александр, но не стал. У хранителя был весьма опечаленный вид.
– Боже мой! – вздохнул Орбели. – Какой кошмар! Что станет с моим Эрмитажем? Они разбомбят его, как бомбили Лондон. Ничего не останется от нашего города, ничего не останется от наших шпилей, наших церквей, наших национальных памятников. Ничего не останется от нашего искусства! – срывающимся голосом воскликнул он.
– Собор Святого Павла стоит по-прежнему, – стараясь утешить собеседника, сказал Александр. – Вестминстерское аббатство. Биг-Бен. Лондонский мост. Немцы не осмелились трогать британские национальные памятники. Правда, погибли сорок тысяч жителей Лондона.
– Да-да. – Орбели нетерпеливо отмахнулся от него. – На войне люди всегда гибнут. Но что станет с моим искусством?
Александр немного отступил в сторону:
– Ну… мы не сможем эвакуировать Исаакиевский собор или Медного всадника. Но мы сможем эвакуировать наших людей. И сможем эвакуировать ваше искусство.
– Куда мы можем отправить его?! – резким голосом воскликнул Орбели. – Кто будет заботиться о нем? Где предметы искусства будут в безопасности?
– Искусство само позаботится о себе, – ответил Александр. – Отправьте сокровища куда-нибудь. Это не имеет значения. Они будут там в большей безопасности, чем в Ленинграде.
– Мой Тамерлан? Ренуар? Рембрандт? Фаберже? Мои дорогие бесценные сокровища! Все они останутся без моего присмотра?
Александр притронулся к козырьку фуражки:
– Все это удастся сохранить в надежных местах. И когда-нибудь война закончится. Доброго дня, гражданин.
– Нет ничего доброго в этом дне, – пробормотал Орбели и, повернувшись, пошел через дорогу к музею.
Озадаченный Александр продолжил путь вдоль Невы, мимо Зимнего дворца, мимо Мойки. В этот воскресный день на набережной было тихо, в отличие от Невского, заполненного людьми, которые толпились в очередях магазинов, переругиваясь друг с другом. Здесь никого не было, и Александру это нравилось больше. Он миновал Летний сад и с винтовкой через плечо направился в сторону Смольного.
На углу улицы Салтыкова-Щедрина он ненадолго задержался. В нескольких кварталах справа от реки вдоль улицы простирался тенистый Таврический сад, и летом Александру очень нравилось ходить мимо него. Но он должен был проверить участок, прилегающий к Смольному. Какой дорогой пойти? Прямо к Смольному, а потом обойти вокруг Таврический сад или вдоль ограды сада, а потом свернуть к Смольному?
Он закурил и постоял несколько секунд, глядя на часы.
У него было еще время. К чему такая спешка? Он не может быть одновременно в разных местах. Свернув направо, Александр пошел по улице Салтыкова-Щедрина.
Улица была пустынной, лишь деревья шелестели на летнем ветру. Он подумал о Баррингтоне, вспоминая те леса. Они с Тедди любили лежать в лесу и слушать качающиеся над ними деревья. Ему нравился этот звук.
И тут он услышал другой звук. Кто-то тихо напевал.
Звук был очень слабым. Александр оглянулся – никого.
Он посмотрел на другую сторону улицы и увидел девушку на скамейке.
Первое, что он заметил, была копна легких длинных белокурых волос, падавших на лицо девушки. А потом он разглядел белое платье с красными розами. На скамье под темно-зеленым пологом деревьев она, со сверкающими волосами, в белом платье с кроваво-красными розами, казалась белым облачком. Она ела мороженое и тихо напевала себе под нос. Александр узнал мелодию. Девушка пела популярную песенку «Ждем вас во Львове» и одновременно умудрялась лизать мороженое, качать голой ногой в красной босоножке и отбрасывать непослушные пряди со лба. Она не обращала внимания на Александра, оцепенело уставившегося на нее с противоположной стороны улицы. Она была в полном неведении относительно войны, не замечая мира вокруг и всего того, что волновало ленинградцев в это воскресенье. Она возникла здесь в какой-то момент, со своими сверкающими волосами, в чудесном платье, с тающим мороженым в руке и тихим голосом. Она была в мире, неведомом для Александра, словно плавала в лунном море спокойствия. Он не мог сдвинуться с места.
И он все еще не мог сдвинуться с того места, где впервые увидел ее. И по сей день он находился там, понимая, что если бы пошел прямо, а не повернул направо, то его жизнь сложилась бы по-другому. Если бы он прошел мимо, пусть даже увидев ее. Конечно, он мог с изумлением взглянуть на нее и пройти мимо, разве нет?
Но в то солнечное воскресенье Александр ничего этого не знал, не думал и не воображал. Он позабыл о Дмитрии, о войне, о Советском Союзе и планах побега и даже об Америке. Он просто перешел улицу, чтобы встретиться с Татьяной Метановой.
Позже он наблюдал за ее руками, жестикулирующими во время разговора. У нее были тонкие красивые пальцы с безупречными ногтями. Он спросил ее, зачем она с такой дотошностью следит за своими ногтями, и она ответила, что знала одну девушку с грязными ногтями. От этой девушки было много хлопот. Татьяна это запомнила.
– Ты думаешь, от нее было много хлопот из-за грязных ногтей?
– Я почти в этом уверена.
Александру захотелось, чтобы она прикоснулась к нему своими безупречными руками. Но он боялся, что она слишком молода для его мужского взгляда, а тем более для его мужских рук.
– Где ты живешь, Таня?
– На Пятой Советской. Знаешь, где это?
Он патрулировал эту территорию.
– Это рядом с Греческим проспектом. Поблизости есть церковь.
– Да, прямо через дорогу, – сказала она.
– Хотя я думаю, «церковь» – слишком громкое слово для этого здания. Там размещается хранилище документов.
– Да, это советская церковь, – засмеялась она.
В то воскресенье время пролетело с ней удивительно быстро.
Время с ней всегда пролетало быстро – в военных поездах, с мыслями об отце и матери, о его ненастоящем имени, о власти Дмитрия над его гуманными чувствами, с мыслями о Даше – ох эта Даша! А еще были Слонько и Николай Успенский, и его со всех сторон настигал Советский Союз. Ему приходилось учиться жить, не вспоминать, не прислушиваться к несмолкающему эху тех ста минут с ней наедине, продолжавшему греметь в нем. Одна поездка на автобусе с ней, когда она принадлежала только ему, сидя рядом, а потом они шли вместе через Марсово поле – мимолетное видение того, что могло быть, вспыхнувшее огнем сердце и результат? Вечность в советской России.
Куда им было спрятаться? Где могли они исчезнуть?
Воскресенье пришло и ушло.
Марсово поле, июнь, смерть, жизнь, белые ночи, Даша, Дмитрий – все это пришло…
И ушло.
Но Александр так и стоял на той улице, под лучами солнца, глядя на сидевшую под вязами девушку, глядя на это произведение искусства через улицу от него, на это произведение искусства в белом платье с красными розами. Девушка напевала и лизала мороженое. Она сто минут принадлежала ему, и только ему, промелькнула и пропала в мгновение ока. Все это было, было, но теперь прошло, спряталось в тумане, оставив пустоту и свет. Прошло навсегда, а он вечно стоит на этой улице, пытаясь совладать с разрывающимся сердцем.
Утрата Паши, 1941 год
Пропал ее брат-близнец Паша. Поначалу все было вполне невинно. Он поехал в летний лагерь, но однажды над лагерем пролетели самолеты люфтваффе, и Красная армия поставила парней перед германскими легкими танками, и Паша пропал. Татьяна не могла с этим смириться и отправилась искать его в Лугу, где за рекой стояли войска Гитлера, потому что была вне себя, а Александр бросился вдогонку, чтобы вернуть ее, потому что с ума сходил по ней.
В другой раз она могла бы принадлежать ему, но этого не случилось. Они лежали в его палатке, радуясь, что находятся там, несмотря на расположенные буквально в сотнях метрах от них войска Гитлера, несмотря на сломанные ребра Тани, на ее сломанную ногу и сломленный дух, несмотря на то что пропал Паша.
Он чувствовал ее прерывистые рыдания.
– Шура, нам надо найти его.
– Ох, Таня!
– Мы должны. Я не могу вернуться домой без него. Не могу подвести всех. Пожалуйста! Ты не знаешь моих родных. Не знаешь меня.
– Я знаю Таню. Они – и ты – должны научиться жить с тем, что у вас пока есть.
– Не говори так. Я не могу без него жить.
Александр с трудом произнес эти слова:
– Мне так жаль, Таня.
– Я не могу, ты не знаешь. Он мой брат, разве не понимаешь? А что, если он где-то ждет меня, а я не прихожу? Кто еще придет тебя спасать, если не родные? Кто еще? Александр, что, если он удивляется, почему я так долго не прихожу за ним? Почему я не прихожу?
– Зачем ему тебя ждать?
– Потому что он знает, какая я. Я не брошу его.
Александр молчал. Повезло Паше, что у него есть Татьяна.
– Таня, нет никаких его следов. Между тобой и Пашей стоят два миллиона немецких солдат. Ты не можешь ни идти, ни даже наклониться. У тебя переломы, а он куда-то пропал. Оставь все как есть. Отпусти его.
И на следующее утро в лесу под падающими снарядами, закрывая ее своим телом, он не выдержал, не смог сдержаться. Александр поцеловал Татьяну. Они могли погибнуть в этом лесу, и он почти желал этого, смутно представляя себе, что их ожидает: отчаяние, обман, Даша, Дмитрий, Гитлер, Сталин, война вокруг.
Пашу так и не нашли. Несколько недель спустя они узнали, что он погиб в горящем поезде. Отец так и не оправился от потери, пил, чтобы выжечь горе алкоголем, пока от него самого ничего не осталось. Паша был его единственным сыном. Александр с благодарностью подумал, что облегчил сердце своего отца в тюрьме. Он тоже был единственным сыном. Сможет ли он вспомнить, каково это – иметь отца, мать, склоняющуюся над ним ночью с поцелуями и слезами?
Не сможет.
Татьяна все больше и больше казалась ему упущенным шансом, упущенным моментом. Он был не в силах отказаться от чувства к ней, и все же она как будто была предназначена для другой жизни, для другого времени, для другого мужчины.
Она хотела от Александра большего. Разве все они не хотели этого?