м, от которого отказались даже сибирские лагеря? Вот мой вопрос: как он сюда попал?
Успенский уставился на Еременко, а потом на Александра:
– Ты хочешь сказать, что Бог есть, потому что этому подонку по фамилии Еременко удалось пробиться в твой штрафбат?
– Да.
– И я пойму, почему так?
– Не поймешь. Но, поговорив с ним две минуты, ты поймешь, почему вселенную создал Бог, а не вселенная создала себя.
– У нас есть для этого время?
– Тебе есть еще куда пойти?
На подходе к Люблину они очень медленно продвигались по полю, сильно заминированному в шахматном порядке. Главный боевой инженер обезвредил все мины, за исключением последней. Бойцы похоронили инженера в воронке от этой мины.
– Ладно, – сказал Александр. – Кто хочет быть новым главным боевым инженером?
Никто не вызвался.
– Либо один из вас станет добровольцем, либо я кого-нибудь назначу. Ну так кто же?
Поднял руку невысокий рядовой в задней части колонны. Он такой миниатюрный, что мог бы быть женщиной, подумалось Александру. Рядовой Эстевич, заметно дрожа, вышел вперед со словами:
– Мы не будем пока разминировать другое поле, капитан?
– Мы входим в город, оккупированный немцами четыре года назад. Перед отступлением они его заминировали к нашему приходу. Если мы хотим сегодня выспаться, вам придется разминировать наше место ночлега, рядовой.
Эстевич по-прежнему дрожал.
В танке, пока они двигались вперед, Успенский спросил Александра:
– Изложишь мне до конца свою поразительную теорию? Сгораю от нетерпения.
– Позже, лейтенант. Расскажу вечером, если мы живыми доберемся до Люблина.
Эстевич хорошо справился с задачей. Он обнаружил пять круглых мин в небольшом, почти неповрежденном доме. Немцы оставили в городе одно место для отдыха советских солдат, а затем заминировали его, чтобы убить их. В этом доме устроились на ночлег восемьдесят бойцов, и, когда они сидели перед костром во дворе, Александр задал Успенскому вопрос:
– Ты когда-нибудь думал о том, что ты многого не знаешь? – (Успенский засмеялся.) – Подумай, часто ли ты запинаешься и говоришь: откуда мне знать?
– Я никогда так не говорю, капитан, – ответил Успенский. – Я говорю: какого хрена мне знать?
– Ты даже не знаешь, каким образом неприметный ефрейтор из первого взвода оказался под моим началом, хотя по всем законам должен быть в другом месте, и все же ты сидишь здесь и твердишь мне, что Бога нет и ты в этом уверен.
Немного подумав, Успенский сказал:
– Я начинаю ненавидеть этого Еременко.
– Давай позовем его.
– Не надо!
– Перед тем как позвать его, я напомню тебе, что последние четыре часа ты проводил над ним научный эксперимент. Ты внимательно наблюдал за ним: как он марширует, как несет винтовку, как держит голову. Идет ли не в ногу? Проявляет ли признаки усталости? Голоден? Скучает ли по матери? Спал ли он когда-нибудь с женщиной? – Александр улыбнулся. – На сколько из этих вопросов ты можешь ответить?
– На многие, капитан, – возмущенно ответил Успенский. – Да, он голоден. Да, устал. Да, хочет быть в другом месте. Да, скучает по матери. Да, он спал с женщиной. Все, что ему нужно, – это половина месячного жалованья, когда вернется в Минск.
– И как ты все это узнал?
– Потому что это относится и ко мне, – ответил Успенский.
– Хорошо. Значит, ты знаешь ответы на эти простые вопросы, поскольку знаешь себя.
– Что?
– Ты знаешь ответы, потому что заглянул в себя и понял, что, хотя идешь строевым шагом и высоко держишь винтовку, ты устал, голоден и хочешь переспать с женщиной.
– Да.
– Значит, внутри тебя есть что-то, заставляющее тебя говорить одно и делать другое, заставляющее идти строем и испытывать грусть, искать шлюх и в то же время любить жену, стрелять в невинного немца и не желать зла крысе, бегающей среди мин.
– Нет такого понятия, как невинный немец.
– То, что заставляет тебя лгать и испытывать угрызения совести, – продолжил Александр, – предавать жену и чувствовать свою вину, мародерствовать в деревнях, понимая, что это дурно, – все это есть и у Еременко, и этого наука измерить не может. Давай поговорим с ним, и я покажу тебе, как далек ты от истины.
Александр послал Успенского за Еременко. Он предложил обоим парням папиросу и стакан водки и подбросил дров в костер. Поначалу Еременко был настороженным, но потом выпил и расслабился. Он был молод и чрезвычайно застенчив. Он не смотрел Успенскому в глаза, переходил с места на место, отвечая на каждый вопрос «да» или «нет». Он немного рассказал о своей матери, живущей под Харьковом, о сестре, умершей от скарлатины в начале войны, о колхозной жизни. Когда его спросили о немцах, Еременко пожал плечами, говоря, что не читал газет и не слушал новости. Он не знал, что происходит, просто делал то, что ему велели. Он пошутил насчет немцев, выпил еще водки, робко попросил еще папиросу, перед тем как отправиться спать. Александр отпустил его.
Успенский поднял брови:
– Ладно, он пустое место. Он как все – как Теликов, как недавно погибший инженер… Он как я. – (Александр делал самокрутки.) – Он не желает ничего знать о немцах, он просто идет и стреляет в них, когда ему приказывают. Он хороший солдат, такой, какие нужны в твоем батальоне. Имеет некоторый боевой опыт, выполняет приказы, не жалуется. Что?
– Итак, ты наблюдал его вблизи, говорил с ним. Мы общались с ним. Мы отогрели его, мы болтали, шутили, мы немного узнали о его личности. Наука сделала свои выводы, верно?
– Верно.
– Подобным же образом наука наблюдала за Землей, за движением Луны, Солнца и звезд в галактике. Подобным же образом с помощью телескопа были открыты Млечный Путь и девять планет. С помощью микроскопа Флеминг открыл пенициллин, а Листер – карболовую кислоту. Верно? Мы поместили Еременко под телескоп, когда он шел в строю, и под микроскоп, когда он сидел с нами. Мы наблюдали за ним таким же образом, как наука наблюдает за Вселенной. Возможно, на более короткое время, но мы использовали научные принципы, которые применяют ученые для постижения того, как создавалась Вселенная из атомов, электронов, клеток. Наверное, мы могли бы узнать группу крови Еременко. Узнать, какого он роста. Как думаешь, поможет нам все это понять подноготную человека, идущего с нами в строю?
– Да, – ответил Успенский. – Думаю, поможет.
Александр зажег папиросу и предложил одну Николаю.
– Лейтенант Успенский, Валерию Еременко всего шестнадцать лет. Когда ему было двенадцать, он убил собственного отца. Они называли это деревенским правосудием, ведь отец ежедневно избивал мать. Еременко просто надоело смотреть на это. Он забил отца до смерти палкой. Знаешь, как трудно забить до смерти взрослого мужчину, особенно мальчишке? Он сбежал от деревенского суда, подавшись в армию. Он соврал насчет возраста – сказал, что ему четырнадцать, – и его взяли. Во время подготовки у него были постоянные стычки с сержантом, которого Еременко в конце концов выследил в лесу и сломал ему шею в отместку за унижения, которым тот подвергал его на стрельбище. В Сталинграде он отличился тем, что голыми руками и армейским ножом убил более трехсот немцев – армия опасалась выдать ему винтовку. Здание, которое он захватил, оставалось под контролем Советов с начала осады до конца. Советы выдали Еременко немцам, потому что не хотели иметь с ним дела. Когда немцы сдались, Красная армия вернула себе Еременко. Его отправили в ГУЛАГ, где он зарезал дежурного охранника, снял с него форму, забрал винтовку и выбрался с территории лагеря, затем прошел тысячу километров и добрался до Ладоги. Знаешь, куда он направлялся? В Мурманск. Он хотел попасть на один из кораблей ленд-лизовского соглашения. Оказывается, он читал газеты и знал об американском ленд-лизе: что они посылают, что производят и по каким числам корабли заходят в порт. Его задержали в Волхове, и наш генерал Мерецков, не зная, что с ним делать, решил отправить его ко мне. – (Успенский за это время не сделал ни одной затяжки.) – Лейтенант, не трать попусту мой драгоценный табак. Кури или отдай мне.
Уронив папиросу на пол и не отрывая взгляда от Александра, Успенский сказал:
– Ты меня разыгрываешь.
– Потому что это я?
– Ты врешь.
– Опять я, – улыбнулся Александр.
– Дай разобраться…
– То, что творится в душе у Еременко, известно лишь ему. Только ты знаешь, почему всегда идешь немного впереди меня, хотя я твой командир, и только я понимаю, почему – черт подери! – разрешаю тебе делать это. Вот что я скажу. За нашей внешней оболочкой скрывается душа Еременко, и твоя, и моя, и душа любого. Даже если наука станет всматриваться в нас, все равно никогда не узнает. Как много всего скрывается за пределами обширной и неизведанной Вселенной.
Успенский задумался.
– Почему этот подонок Еременко выказывает тебе такую преданность, капитан?
– Потому что Мерецков приказал мне застрелить его, а я этого не сделал. Он теперь мой до смерти.
У костра Успенский спросил:
– Значит, из-за долбаного Еременко ты веришь, что Бог есть?
– Нет. Я верю в это, потому что видел Его собственными глазами, – ответил Александр.
Книга втораяМост к Святому Кресту
Плывем, друзья, пока не слишком поздно
Нам будет плыть, чтоб новый мир найти.
Отчалим и, в порядке строгом сидя,
Ударим по гремучим бороздам.
Мой умысел – к закату парус править,
За грань его, и, прежде чем умру,
Быть там, где тонут западные звезды.
Глава 23
Мост к Святому Кресту, июль 1944 года
В Люблине у батальона Александра была передышка, и им так там понравилось, что они единодушно решили задержаться. В отличие от выжженных и разоренных белорусских деревень, война почти не затронула Люблин. Не считая нескольких разрушенных и сожженных домов, Люблин сверкал чистыми побеленными домами, стоящими на узких улочках и прямоугольных площадях с желтыми оштукатуренными зданиями. На этих площадях по воскресеньям устраивались рынки, на которых продавалось такое! Фрукты и ветчина, сыр и сметана! И капуста. Но бойцы Александра держались подальше от капусты. В Белоруссии им попалось всего несколько коров, здесь же за злотые продавались сочные жареные и копченые поросята. Свежее молоко, сыр и масло предполагали наличие достаточного количества коров для дойки, а не для еды. Продавались яйца, и куры тоже.