– Вам следовало переправиться через реку по незаминированному мосту, как делают штатские, которыми вы являетесь.
Один энкагэбэшник – ни царапины на нем – холодно уставился на Александра:
– Обращайтесь ко мне надлежащим образом.
– Вам следовало переправиться по долбаному мосту, товарищ, – сказал Александр, весь в крови, с автоматом в руке.
– Я лейтенант Красной армии! – прокричал мужчина. – Лейтенант Сенев. Опусти оружие, солдат!
– А я капитан! – прокричал Александр в ответ, поднимая оружие здоровой рукой. – Капитан Белов.
Еще одно слово – и Александр был готов проверить, сколько очередей осталось в его автомате.
Сенев отошел и, вполголоса ругаясь, сделал знак своим людям уйти с берега и следовать за ним в лес.
Оставшиеся в живых бойцы Александра расположились на берегу. Александр хотел оценить потери своего батальона, похоже сократившегося до взвода, но к нему подошел медик, украинец по фамилии Кремлер. Он промыл рану Александра карболкой и присыпал порошком сульфаниламидного препарата для дезинфекции.
– Рана глубокая, – только и сказал Кремлер.
– У вас есть нить для зашивания?
– Маленький моток. У нас много раненых.
– Сделайте мне три шва. Чтобы скрепить, вот и все.
Кремлер зашил его рану, промыл ему ушибленную голову, дал водки и дозу морфия. Потом к Александру подошел Успенский:
– Капитан, можно на пару слов?
Александр сидел на песке и курил. От морфия его клонило в сон. Он поднял глаза:
– Для начала мне надо поговорить с тобой. Сколько людей погибло?
– Много. У нас осталось тридцать два рядовых, три ефрейтора, два сержанта, один лейтенант, то есть я, и один капитан, то есть ты. – Последние слова Успенский произнес мрачно.
– Еременко?
– Жив.
– Веренков?
– Рана на шее, легкое ранение живота, потерял чертовы очки, которые ты ему дал, но жив.
– Теликов?
– Сломана ступня, но жив.
– Как он умудрился сломать ступню, мать его?!
– Споткнулся, – без улыбки произнес Успенский.
– В чем дело? Ты в порядке?
– В порядке. У меня уже два часа мозги вытекают вместе с кровью.
– А сначала-то их было достаточно?
Успенский опустился перед Александром на корточки:
– Капитан, ты знаешь, я не из тех, кто критикует своего командира, но честно скажу: то, что случилось здесь – чему ты позволил случиться, – это чистое безумие.
– Ты критикуешь меня, лейтенант.
– Капитан…
– Лейтенант! – Александр поднялся; сквозь повязку из его раны сочилась кровь. – Нам некуда было больше идти. – Он помолчал. – И мы переправились через реку, разве нет?
– Капитан, дело не в этом. Двадцать девятая бронетанковая дивизия Конева должна быть в одном дне пути позади нас. Мы могли дождаться ее. И все же мы пошли в воду, под прямой огонь, мы не стали ждать, мы не провели разведку, мы не попытались сначала выбить их с позиции, мы просто пошли, черт возьми! И мало того, ты просто пошел. Ты! Единственное звено между нами и мгновенной смертью, ты бросил нас на растерзание немцам и потерял почти всех бойцов, а теперь сидишь на земле, сам полумертвый, делая вид, что не понимаешь, почему я бешусь!
Александр прижал ладонь к своей повязке и сказал:
– Можешь беситься сколько угодно, лейтенант, но не делай этого в моем присутствии. Я не собирался сидеть и ждать дивизию Конева. Им потребовалось бы несколько дней, чтобы добраться сюда. Не было бы элемента неожиданности, немцы укрепились бы еще больше, и в конечном итоге нас все равно послали бы первыми. А у немцев было бы больше времени, чтобы укрепить оборону. Нам надо было выдвигаться. Теперь мы перегруппируемся, но мы в лесу. И мы расчистили путь для советского подкрепления, советских армий. Они будут нам благодарны. – Он улыбнулся. – Гарантирую, мы первые советские бойцы на Висле. – (Успенский смотрел на него с недоумением.) – Все не так уж плохо. Мы и прежде теряли людей, лейтенант. Помнишь апрель в Минске? Мы потеряли тридцать человек на разминировании одного чертового поля, а не переходя ключевую реку в Польше.
– Капитан, вы послали нас под их снаряды без единой пули!
– Я говорил вам держать оружие над головой, когда вы переходили реку.
– У нас осталось сорок человек!
– Ты учитываешь двадцать энкагэбэшников?
– Сорок бойцов и двадцать хлюпиков!
– Да, но мы отодвинули немцев с берега реки. Они отступили в леса. Мы войдем в лес с подкреплением.
Успенский покачал головой:
– Мы не сможем сражаться в лесу. Я не буду сражаться в лесу. В лесу совершенно другие приемы ведения войны. Ни хера не видно.
– Это верно. Жаль, я не могу сделать войну более приятной для тебя.
– Мы лишились нашего танка. Единственное, что тебя защищало.
– Меня?
– Черт возьми! – воскликнул Успенский. – Ты ведешь себя так, словно ты гребаный бессмертный! Но это не так…
– Не смей, Успенский, – громко начал Александр, – повышать на меня голос! Понятно? Плевать на то, какие вольности я тебе позволяю, но эту не позволю. Я ясно выразился?
– Да, капитан, – тихо ответил Успенский, отходя в сторону. – И все же ты не гребаный бессмертный! И твои бойцы определенно тоже, но мне плевать на них. А вот тебя мы не сможем заменить. И я здесь для того, чтобы защищать тебя. Как ты можешь биться врукопашную в воде, когда тебе надо быть в стороне? Как думаешь, из чего ты сделан, капитан? До этого момента я сомневался, пока не увидел твою красную кровь, как у всех нас.
– Это не моя кровь, – сказал Александр.
– Что? – (Александр покачал головой.) – Что произойдет с нами в лесах?
– Мы собираемся укрыться в горах Святого Креста. Вполне возможно, мы скоро израсходуем боеприпасы, а немцы снабжаются лучше нас. Конев прикажет нам сражаться до смерти. Такова судьба штрафбата. Такова судьба советского офицера.
Успенский безучастно уставился на Александра:
– А то, что мы пришли сюда, – это ветер долбаной судьбы, подгоняющий нас в спину?
– Да. Но есть одна вещь, лейтенант, не учтенная Красной армией.
– Какая, капитан?
– У меня, – сказал Александр, – нет намерения умирать.
Глава 24
Баррингтон, август 1944 года
– Куда мы едем? – спросила Викки. – И зачем? Я не хочу ехать на поезде в Массачусетс. Не хочу ехать так далеко. Зачем тебе все эти поездки? Ты только что вернулась из Аризоны, разве этого мало? Идет дождь, погода ужасная, вчера я отработала двойную смену, и в понедельник опять будет двойная. Не могу я просто остаться дома? Бабуля приготовит лазанью. Мне нужно сделать маникюр, погладить платье и завить волосы. И ты слышала, что теперь женщины бреют ноги и подмышки. Это последний писк моды. Я собираюсь попробовать. Мне сказали об этом в салоне красоты «Леди, будь красива», куда ты, кстати, обещала со мной сходить. Зачем нам вообще куда-то ехать? Я бы просто осталась дома и приняла ванну.
– Нет. Нам пора, – сказала Татьяна, сажая Энтони в коляску и подталкивая Викки в спину.
– Зачем мне ехать с тобой?
– Потому что я не хочу ехать одна. Потому что мой английский не так уж хорош. Потому что ты моя подруга.
Викки вздохнула.
Она вздыхала всю дорогу до Бостона на протяжении пяти часов.
– Викки, я подсчитала. Три вздоха на милю. Мы проехали двести сорок миль. Получается семьсот вздохов.
– Это не вздохи, – обиделась Викки. – Это просто дыхание.
– Так дышат раздраженные люди, да. – Татьяна пожалела, что с ней нет брата Паши. Он поехал бы с ней, ни разу не пожаловавшись, он терпеливо сидел бы рядом. А вот сестра тоже ныла бы, почти как Викки. – Надо было попросить Эдварда, – пробормотала Татьяна, укрывая Энтони.
В Бостоне тоже шел дождь.
– Почему же не попросила?
– Необязательно рассказывать мне о своих ежеминутных чувствах. Неприятно думать, что ты не хочешь сделать мне одолжение. Просто сделай и перестань ворчать.
Викки перестала вздыхать.
Поскольку пригородных поездов не было, девушки поехали из Бостона в Баррингтон на такси.
– Это будет стоить двадцать долларов, – сообщил водитель.
Викки охнула, а потом взвизгнула, когда Татьяна ущипнула ее за ляжку.
– Хорошо, – сказала Татьяна.
– Двадцать долларов? Ты с ума сошла? – (Девушки устроились на заднем сиденье такси. Татьяна держала Энтони на руках.) – Это половина моего недельного жалованья. Сколько тебе платят?
– Меньше этого. Как, по-твоему, мы туда доберемся?
– Не знаю. На автобусе?
– Ну, до автобусной станции долго идти пешком.
– Но на обратную дорогу нужно еще двадцать долларов.
– Да.
– Можешь сказать, куда мы едем?
– Мы едем к одной родственнице Энтони.
Татьяна знала, что этого делать не следует – Сэм предупреждал ее, – но ничего не могла с собой поделать. Почему-то она чувствовала, что все будет хорошо. К тому же ей скоро может понадобиться помощь родни Энтони.
– У тебя есть родственники в Соединенных Штатах?
– У меня нет, а у него есть. Мне нужна твоя поддержка. Если мне понадобится помощь, я ущипну тебя за руку, вот так.
– Ой!
– Да. Пока я этого не сделаю, стой, улыбайся и ничего не говори.
Через час они приехали в Баррингтон. Татьяна расплатилась, и девушки вышли. Баррингтон был уютным городком с черными ставнями, белыми крышами и зелеными дубами, стоящими вдоль чистых улиц. Над вершинами деревьев виднелись белые шпили. На Мейн-стрит было открыто несколько магазинов, скобяная лавка, кофейня, антикварная галерея. По улице шли немногочисленные женщины. Ни одна не везла детскую коляску. Кроме Энтони, маленьких детей видно не было.
– Значит, ты потратила на эту поездку больше двухнедельного жалованья? – спросила Викки, достав щетку для волос.
– Знаешь, сколько денег я потратила, чтобы добраться сюда из Англии? Пятьсот долларов. Оно того стоило?
– Несомненно. Но приехать сюда?
– Повези немного коляску.
– Постой, я занята. – Викки продолжала расчесывать волосы, и Татьяна сердито взглянула на нее. – Ладно.