– Давай спросим, где Мейпл-стрит.
В газетном киоске на углу Мейн-стрит они узнали, что Мейпл-стрит всего в нескольких кварталах отсюда, и пошли туда под дождем.
– Слушай, меня только что осенило, – сказала Викки. – Городок называется Баррингтон, и твоя фамилия тоже Баррингтон. Это совпадение?
– Это только что пришло тебе в голову? Стой. Мы пришли.
Они стояли перед большим домом в колониальном стиле, обшитом вагонкой, с черными ставнями и высокими кленами во дворе перед домом. Они по дорожке, выложенной кирпичом, поднялись на три ступеньки и остановились у двери с колокольчиком, не отваживаясь позвонить.
– Что мы делаем?
Татьяна никак не могла набраться храбрости.
– Может быть, стоит уйти? – спросила она.
– Шутишь? Проделать весь этот путь, чтобы уйти?
Викки сама позвонила в колокольчик. Татьяна оставила детскую коляску у крыльца и теперь держала сына на руках.
Дверь открыла немолодая женщина сурового вида, тщательно одетая и причесанная.
– Слушаю! – резким голосом сказала она. – Вы собираете пожертвования? Погодите, я возьму кошелек.
– Мы не собираем, – поспешно ответила Татьяна. – Мы приехали… я приехала поговорить с Эстер Баррингтон.
– Я Эстер Баррингтон. А кто вы?
– Я… – смутилась Татьяна и протянула к Эстер ребенка. – Это Энтони Александр Баррингтон. Сын Александра.
Эстер уронила ключи, которые держала в руке.
– А кто вы?
– Я жена Александра, – ответила Татьяна.
– Где он?
– Я не знаю.
Лицо Эстер покраснело.
– Ну, я совсем не удивлена. Подумать только, у вас хватило наглости приехать сюда, ко мне домой! Кем вы себя возомнили?
– Я жена Александра…
– Мне безразлично, кто вы такая! И не суйте своего сына мне в лицо, думая, что я вдруг растаю. Мне очень жаль… – Ее суровый голос не соответствовал несчастному виду Эстер. – Очень жаль, но вы не имеете ко мне никакого отношения.
Татьяна отступила назад:
– Простите… Вы правы. Просто я хотела, чтобы вы…
– Я знаю, чего вы хотели! Вы привезли ко мне своего незаконнорожденного ребенка. И что? Это все исправит?
– Что исправит? – вмешалась Викки.
Эстер, не обращая внимания на Викки, продолжала говорить на повышенных тонах:
– Вы знаете, что сказал мне ваш свекор четырнадцать лет назад, выходя из моего дома? Он сказал: «Мой сын тебя не касается, сука». Вот что он сказал. Мой кровный племянник, мой Александр меня не касается! Я хотела помочь им, я сказала, что возьму к себе мальчика, пока он с женой уедет в Советский Союз, где загубит свою жизнь, но он наплевал на мое предложение. Он не захотел воспользоваться моей помощью, помощью своих родных. Он ни разу не написал мне, ни разу не телеграфировал. Я не имела от него вестей. – Эстер замолчала, тяжело дыша. – Но все же чем теперь занимается этот мерзавец?
– Он умер, – слабым голосом произнесла Татьяна.
Эстер не смогла даже охнуть. Схватившись за дверную ручку, она попятилась назад со словами:
– Что ж, отлично! Кем бы ты ни была, не подходи ко мне и не говори, что твой сын может что-то значить для меня.
Эстер изо всех сил захлопнула дверь дрожащей рукой, оставив девушек стоять на пороге.
– Гм… – хмыкнула Викки. – И чего другого ты ожидала?
Сдерживая слезы, Татьяна повернулась и спустилась с крыльца.
– Наверное, чего-нибудь получше.
Чего она ожидала? Она ничего не знала о взаимоотношениях между отцом Александра и его теткой до отъезда Баррингтонов из Соединенных Штатов, но по реакции Эстер уяснила одно: та ничего не знает ни о своем брате, ни о невестке, ни об Александре. И право, это было единственное, для чего приехала Татьяна: есть ли у Эстер информация, которая могла бы помочь в поисках? Но у Эстер ее не было. И пока на этом все. В тот момент Татьяна не питала никаких надежд на далеких родственников или, возможно, на семейные связи для сына, нацелившись на одно – на выяснение правды о том, что случилось с Александром.
Она посадила Энтони в коляску, и они по тропинке вышли на улицу.
– Четырнадцать лет, – сказала Викки. – Можно подумать, что она смирилась с этим. У некоторых людей такая долгая память.
Они медленно шли обратно в город.
– Послушай, что это было за слово? – спросила Татьяна. – Как обозвал ее отец Александра, когда уходил?
– Не важно. Леди не пользуются подобными выражениями. В нашей Эстер есть что-то от солдата. Когда-нибудь я научу тебя неприличным словам на английском.
– Я знаю неприличные слова на английском, – сказала Татьяна и тихо добавила: – Только не это.
– Откуда ты могла их узнать? В словарях их нет. В разговорниках нет. – Викки слегка толкнула подругу локтем. – По крайней мере, в тех разговорниках, которые я видела.
– В свое время у меня был очень хороший учитель.
Они шли по Мейн-стрит, когда у тротуара остановилась машина, из которой выскочила Эстер. Косметика потекла, глаза покраснели, седые волосы растрепались. Она подошла к Татьяне:
– Прости меня. Увидеть тебя было таким потрясением! И мы ни строчки не получили от моего брата с момента его отъезда. Я не знала, что с ними произошло. Ни один человек из Государственного департамента не сказал нам ни слова.
Они вернулись к Эстер домой, и девушек до отвала накормили супом и ветчиной с хлебом, потом напоили кофе. Энтони уложили в спальне на кровать, забаррикадировав со всех сторон, и он уснул.
Когда Татьяна рассказывала о судьбе Гарольда, его жены и Александра, Эстер рыдала, как жена повешенного, несмотря на свою затаенную обиду.
Она настояла на том, чтобы девушки остались до воскресенья, и они согласились. Эстер оказалась хорошей женщиной. Детей Бог не дал. Ей было шестьдесят один, на год меньше, чем Гарольду. Единственная, кто остался из Баррингтонов. Ее муж умер пять лет назад, и Эстер жила в этом доме одна, не считая экономки Розы.
– Александр вырос здесь?
Татьяна не спускала глаз с Эстер, боясь смотреть по сторонам, чтобы ничто не напомнило ей о детстве Александра.
Эстер покачала головой:
– Его дом примерно в миле отсюда. Я не общаюсь с живущими там людьми, они настоящие снобы, но, если хочешь, я могу отвезти тебя туда, чтобы ты посмотрела на это место.
– За домом был лес?
– Уже нет, – ответила Эстер. – Теперь там дома. Лес был хороший. У Александра был друг…
– Тедди? Или Белинда?
– Похоже, ты знаешь все о его жизни?
– Не все, – вздохнула Татьяна. – Я ничего не знаю о том, где он сейчас.
– Что ж, Тедди погиб в сорок втором в битве за Мидуэй. А Белинда стала фронтовой медсестрой, и сейчас она в Северной Африке. Или в Италии. Или там, где в настоящее время находятся эти войска. Бедный Александр! Бедный Тедди! Бедный Гарольд! – Эстер покачала головой. – Глупый Гарольд. Вся его семья погибла, и этот мальчик, этот невероятный золотой мальчик… У тебя есть фотография?
Татьяна покачала головой:
– Он остался таким, каким был, Эстер. Значит, вы не получали вестей от него?
– Конечно нет.
– А что-нибудь о нем?
– Ни слова. А что?
Татьяна неохотно поднялась:
– Нам действительно пора ехать.
В вагоне поезда, идущего в Нью-Йорк, Викки уставилась в окно.
– В чем дело, Вик?
– Ни в чем. Просто вспоминала… Когда я впервые встретила тебя, ты показалась мне такой незатейливой, если не считать потускневшего шрама у тебя на лице.
Глядя на своего малыша, Татьяна положила ладонь на колено Викки:
– Я действительно незатейливая. Просто мне надо выяснить, что произошло с моим мужем.
– Ты говорила мне и Эдварду, что он погиб.
Татьяна смотрела в окно, пока поезд мчался под дождем мимо летних полей и домиков Массачусетса.
«Ты искал меня?» – однажды спросила она его, и он ответил: «Всю свою жизнь».
Больше она ничего не сказала, но, откинув голову на спинку сиденья и гладя Энтони по волосам, закрыла глаза, просидев так до вокзала Гранд-Сентрал.
Глава 25
В горах Святого Креста, октябрь 1944 года
Холодным осенним днем, находясь в дебрях горных лесов, за сотню километров и шесть недель пути от моста к Святому Кресту, Александр с бойцами три часа были под огнем противника.
Они жили в лесу и спали в лесу, устанавливая брезентовые палатки, когда бой прекращался, или, завернувшись в шинели, ложились прямо на землю, если сражение шло несколько дней. Они разводили костры, однако провизии было явно недостаточно. Кролики разбегались от шума выстрелов, и рыбы в ручьях было маловато. Но по крайней мере, в ручьях можно было мыться. Сезон черники прошел, и многие солдаты сильно мучились животом от плохо приготовленных грибов. В конечном счете Александр запретил использовать грибы в пищу. На холмистой местности телефонная связь часто прерывалась, и продуктовых и иных припасов не хватало. Александру приходилось самому делать мыло из свиного жира и золы. Но солдаты не придавали значения чистоплотности и борьбе со вшами. Они знали о том, что тиф имеет отношение к вшам, но предпочитали съедать свиной жир, и к черту мыло! Следы пороха, грязь и кровь неделями оставались на их лицах и телах. У всех была траншейная стопа, так как ноги солдат никогда не бывали сухими.
Батальон в одиночку пробивался к перевалам в горах, чтобы перейти на ту сторону, однако немцы занимали позиции на высотах, как это было в Синявине и Пулкове, и без особого труда отбрасывали назад бойцов Александра.
Однако до этого они с большим трудом продвигались вперед. Неожиданно немцы остановили их у подножия холмов, и батальон не смог пробить оборону нацистов, даже дважды получив подкрепление в живой силе и амуниции. В течение восьми дней подкрепления не было. Среди залпов огня с утра до вечера по лесу разносились голоса немцев. Не только выше их, но слева и справа. Александр начал подозревать, что противник не просто держит линию обороны, но пытается окружить их. Бойцы Александра не продвинулись по лесу ни на шаг, и опять наступала ночь.