– Глупышка, – произнес он голосом, полным слез и обожания.
Александр придвинулся к нему:
– Лагерь был брошен, и тогда она поехала в Лугу. Это было за несколько дней до того, как лужская линия отошла к немцам. Она собиралась искать тебя в Новгороде. Ей сказали, что туда отправили людей из лагеря Доготино.
– Нас отправили… – Паша покачал головой и печально рассмеялся. – Бог таинственным образом оберегает Таню. Всегда. Если бы она отправилась в Новгород, то наверняка погибла бы, а меня вообще там и близко не было. Ближе всего к Новгороду я был, когда проезжал мимо озера Ильмень на поезде, который немцы взорвали как раз к югу от озера.
– Ильмень?
Мужчины избегали смотреть друг на друга.
– Она рассказывала тебе об этом озере?
– Она все мне рассказывала, – ответил Александр.
Паша улыбнулся:
– На этом озере мы провели свое детство. Она была королевой озера Ильмень. Значит, она поехала меня искать? Она была необыкновенная, моя сестра. Если бы кто-нибудь и нашел меня, то она.
– Да. Но получается, что тебя нашел я.
– Да, в чертовой Польше! Я не был в Новгороде. Нацисты взорвали наш поезд, а потом подожгли вместе с мертвыми. Мы с моим другом Володей были немногими из выживших. Потом мы выбрались из компостной кучи и попытались найти наши войска, но к тому времени вся сельская местность была уже под немцами. Еще в лагере Володя сломал ногу, и мы не смогли уйти далеко. Через несколько часов нас захватили в плен. Володя немцам был не нужен. Они застрелили его. – Паша покачал головой. – Хорошо, что его мама не знает. Ты знаком с его матерью? Ниной Игленко?
– Я знаком с его матерью. Она выманивала еду у Тани для своих двоих сыновей, живших с ней.
– Что с ними случилось?
– Все они умерли в Ленинграде. – Александр опустил голову еще ниже.
Он хотел поговорить с Пашей о власовцах, но не мог найти слов. Как выразить то, что никогда прежде миллион солдат не отворачивался от собственной армии, чтобы встать на сторону ненавистного врага на собственной земле, против своих людей. Шпионы – да, двойные агенты, предатели – да. Но миллион солдат?
– Паша, и о чем ты думал? – только и смог выдавить из себя Александр.
– О чем я думал? В каком смысле? Ты разве не слышал о том, что произошло на Украине, как Сталин оставил там своих людей на милость немцев?
– Я все это слышал, – устало ответил Александр. – Я в Красной армии с тридцать седьмого. Я слышал обо всем. Я знаю обо всем. Каждый декрет, каждый закон, каждый указ.
– А ты не знаешь, что наш великий вождь объявил взятие в плен преступлением против Родины?
– Конечно знаю. А семья военнопленного не получает хлеба.
– Верно. Но знай: собственный сын Сталина был взят в плен нацистами.
– Да.
– А когда Сталину доложили об этом, то, предвидя ожидаемый абсурдный конфликт, знаешь, что он сделал?
– Говорят, что он отрекся от своего сына, – сказал Александр, плотнее натягивая каску на уши.
– Так и есть. Я знаю от одного эсэсовца, что его отправили в концлагерь Заксенхаузен недалеко от Берлина и там он погиб в расстрельной яме.
– Да.
– Его сын! На что же мне тогда надеяться?
– Не на что, как и любому из нас, – ответил Александр, – кроме вот чего: Сталин не знает, кто мы такие. Это может нам помочь. Спасти нас.
– Он знает, кто я такой.
Александр опасался, что Сталин тоже может знать, кто он такой. Иностранный шпионаж в рядах офицеров. Он всматривался в лицо Паши:
– Все это вместе вкупе со всеми убитыми в тысяча девятьсот тридцать седьмом китайцами не может сравниться с боевыми действиями на стороне врага против собственного народа. По-моему, в армии это называется государственной изменой. Как думаешь, Паша, что с тобой сделают, если поймают?
Паше хотелось выразить свои эмоции жестами, он пытался ослабить веревки и вертел головой из стороны в сторону.
– То же самое, что сделали бы, вернись я к ним военнопленным, – наконец сказал он. – И не надо меня судить. Ты меня не знаешь. Ты не знаешь мою жизнь.
– Так расскажи о себе.
Александр придвинулся ближе. Они сидели рядом у одного дерева, спиной к молчащей линии фронта.
– Первой зимой сорок первого – сорок второго немцы отправили меня в лагерь в Минске. В лагере нас было шестьдесят тысяч, и им нечем было нас кормить, да они и не хотели. Нам не выдавали одежду, не лечили. А наши власти отказались от помощи Красного Креста. Нам не доставляли посылки с едой из дома, письма или одеяла. Ничего. Когда Гитлер спросил Сталина об обмене наших военнопленных на немецких, Сталин ответил, что не понимает, о чем говорит Гитлер, ибо уверен, что советских военнопленных не существует, поскольку ни один советский солдат, будучи патриотом, не стал бы сдаваться долбаным немцам, а потом добавил, что его не интересует одностороннее право на посылки для немцев. И Гитлер сказал, хорошо, нас это устраивает. В этом лагере нас было шестьдесят тысяч, а к концу зимы осталось одиннадцать тысяч. С таким количеством гораздо легче управиться, верно?
Александр молча кивнул.
– Весной я сбежал и отправился по рекам в сторону Украины, где меня вновь быстро схватили немцы, поместив на этот раз не в лагерь для военнопленных, а в трудовой лагерь. Я считал, что заставлять пленных работать незаконно, но, очевидно, с советскими солдатами и беженцами можно поступать как угодно. Этот трудовой лагерь был заполнен украинскими евреями, и скоро я заметил, что многие из них куда-то исчезают. Я не думал, что они сбегали, чтобы примкнуть к партизанскому движению. Я убедился в этом, когда нас, неевреев, заставляли летом сорок второго рыть огромные ямы, а затем засыпать тысячи тел землей. Я понимал, что в безопасности буду недолго. Я не считал, что немцы как-то особо симпатизируют русским. Они больше всего ненавидели евреев, но русские недалеко от них ушли, а красноармейцы, казалось, вызывают у них особую враждебность. Они хотели не просто убить нас, а уничтожить – сначала физически уничтожить, потом сломить наш дух, а затем предать огню. Я был сыт всем этим по горло и сбежал летом сорок второго. Я пробирался по сельской местности, лелея надежду добраться до Греции, когда меня задержала группа людей, воюющих под командованием Воронова, который сражался на стороне Русской освободительной армии Андрея Власова. Я выбрал свою судьбу и примкнул к ним.
– Ох, Паша! – Александр поднялся.
– Ты думаешь, моя сестра предпочла бы, чтобы я погиб от руки Гитлера или от руки товарища Сталина? Я пошел с Власовым – человеком, обещавшим мне жизнь. Сталин сказал, что я умру. Гитлер сказал, что я умру. Гитлер, обращающийся с собаками лучше, чем с советскими военнопленными.
– Гитлер любит собак. Он предпочитает собак детям.
– Гитлер, Сталин – они предложили мне одну и ту же вещь. Только генерал Власов встал на защиту моей жизни. И я хотел отдать ему свою жизнь.
Вставив обойму в автомат, Александр сказал:
– Ну и где же твой Власов, когда он тебе нужен? Он думал, что помогает нацистам, хотя и у фашистов, и у коммунистов, и у американцев есть одно общее. Все они презирают предателей. – Александр вынул из сапога свой армейский нож и наклонился над Пашей, и тот вздрогнул; с удивлением взглянув на него, Александр пожал плечами и перерезал веревки, которыми были связаны руки Паши. – Андрея Власова схватили немцы, он сидел в их тюрьме и был наконец передан Советам. Ты сражался на стороне Власова, который годами был в этой войне ничтожеством. Дни его славы сочтены.
Паша встал, застонав от ломоты в теле, долго остававшемся без движения, и сказал:
– Дни моей славы тоже сочтены.
Они в упор посмотрели друг на друга. Сухощавый Паша напоминал Александру Георгия Васильевича Метанова, отца Татьяны. Паша поднял глаза со словами:
– Мы славная парочка. Я командую тем, что осталось от людей Власова, это почти исчезнувший вид. Мой батальон – первый на линии обороны, потому что немцы хотят, чтобы нас уничтожили наши же люди. А тебя послали убить меня. Ты командуешь штрафбатом из зэков, не умеющих воевать, стрелять, плохо вооруженных. – Он улыбнулся. – Что ты скажешь моей сестре, когда встретишь ее на небесах? Что убил ее брата в пылу сражения?
– Паша Метанов, зачем бы меня ни послали на эту землю, но только не за тем, чтобы убить тебя. Пойдем. Надо положить конец этой бессмыслице. Тебе надо приказать твоим бойцам сложить оружие.
– Ты не слышал, что я тебе сказал? Мои люди никогда не сдадутся НКГБ. К тому же у тебя есть хотя бы малейшее представление о том, что вас ждет, если пойдете дальше?
– Да. Немцев побьют. Может быть, не мы на этом долбаном холме, но кто-то еще. Ты слышал о втором фронте? Слышал о Паттоне? Мы встретимся с американцами на Одере вблизи Берлина. Вот что ждет нас впереди. Если у Гитлера хватит рассудка, он сдастся, подвергнув Германию безусловному унижению второй раз за это столетие, и, может быть, сохранит несколько миллионов жизней.
– Разве Гитлер похож на человека, который согласился бы на безоговорочную капитуляцию? Или волновался бы о спасении одной жизни или миллиона? Если он на краю бездны, то утащит с собой туда весь мир.
– Он определенно так и сделает, – согласился Александр, собираясь позвать свистом Успенского, но Паша остановил его жестом руки:
– Погоди! Давай немного подумаем, ладно?
Усевшись на ствол дерева, они закурили.
– Александр, ты уже принял решение, не убив меня.
– Ты так думаешь? – Александр глубоко затянулся. – Так или иначе, мы должны немедленно что-то придумать. А иначе тебе и мне некем будет командовать.
Паша помолчал, а затем спросил:
– И потом только мы с тобой в лесах?
Александр искоса взглянул на него. Что он такое говорит?
Паша подался вперед:
– Я уговорю моих людей сдаться, если ты не выдашь их НКГБ.
– Что ты предлагаешь мне сделать с ними?
– Включи нас в свою бригаду. У нас есть оружие, снаряды, гранаты, минометы, карабины.
– Я в любом случае собирался захватить ваше оружие. Так поступают побежденные – отдают свое оружие. Но твои бойцы? Они готовы сейчас начать воевать на стороне противника?