Паша оказался во многом прав.
На противоположных склонах Святого Креста лес был гуще, и битва более жестокой. На следующий день усилился артиллерийский обстрел, пулеметный огонь, разорвалось больше гранат и снарядов и стало очень жарко.
Батальон Александра вновь уменьшился на пять человек. На следующий день подошли еще немцы, и батальон превратился в три взвода. Не помогали ни перевязки, ни лекарства. У бойцов не было времени создавать оборону, рыть блиндажи и окопы. Бойцы укрывались за деревьями, но деревья валились под минометным огнем, от гранат и снарядов. Люди тоже падали, разорванные на части.
Через четыре дня осталось два взвода. Двадцать человек. Александр, Паша, Успенский, Боров и шестнадцать пехотинцев.
Одного из солдат Александра укусило в лесу какое-то существо. На следующий день он умер. Девятнадцать человек. Столько, сколько их было до появления Паши. Но с ними шли восемь связанных пленных, на которых можно было обменять их жизни.
Немецкая армия не продвигалась вперед. Но и не отступала. И они не сидели молча. Их единственной целью было уничтожение батальона Александра.
Александру удалось продержаться и на пятый день. Но потом уже не осталось мин, снарядов и патронов для оружия. Борова убили. Закапывая его в землю, усыпанную мокрыми листьями, Паша плакал.
Потом погиб сержант Теликов. Когда его хоронили, Успенский плакал.
Бинты закончились. Продукты закончились. Бойцы собирали в листья дождевую воду и переливали во фляги. Морфий и лекарства закончились. Александр сам перевязывал солдат.
– Что дальше? – спросил Паша.
– Я пасс, – произнес Александр.
Единственным выходом было отступление.
– Мы не можем отступать, – заявил Александр Успенскому, готовому повернуть назад.
– Да, лейтенант, – сказал Паша. – Ты же знаешь, что отступление карается смертью.
– Да пошел ты! – ответил Успенский. – Я бы хотел покарать тебя смертью.
Александр обменялся с Пашей взглядами.
– И ты еще спрашиваешь, почему я предпочел немцев смерти, – сказал Паша.
– Нет, – возразил Успенский. – Ты предпочел немцев своему народу, подонок!
– Посмотри, как здесь обращаются со своей армией! – воскликнул Паша. – Вас оставили без всякой поддержки, послали на верную смерть и вдобавок объявили сдачу в плен преступлением против Родины! Где еще можно услышать о подобных вещах? В какой армии, в какой стране и в какое время? Скажи – где? – Паша презрительно фыркнул. – И спроси – почему?
– Ох, Паша, ты принимаешь все слишком близко к сердцу, – сказал Александр. – Думаешь, кого-нибудь волнует наша смерть?
Они с Пашей глянули друг на друга, и Александр замолчал. Он сидел на стволе сломанного дерева, прислоненного к другому, закрывшись мокрой шинелью и строгая ножом палку. Сидящий напротив Успенский крикнул Александру, чтобы тот прекратил свое бессмысленное занятие. Александр ответил, что с помощью этой палки он поймает рыбу, сам съест ее, и пусть Успенский голодает, ему-то что. Паша уныло заметил, что Боров всегда ловил им рыбу, что он три года был его лучшим другом и правой рукой. Успенский сказал: давай лей слезы, пока не наплачешь чертовую Вислу, а Александр велел им обоим заткнуться. Наступила ночь.
Александр с Татьяной играют в прятки по-военному. Александр очень тихо стоит в лесу, прислушиваясь к ее шагам. Он ничего не слышит, кроме жужжания насекомых и щебетания птичек. Много насекомых, а Татьяны нет. Он не спеша идет вперед.
– Ау, Таня! Где ты, крошка Таня? Где ты? Спрячься получше. Я чувствую, что мне непременно надо найти тебя.
Он надеется рассмешить ее. Он замолкает и прислушивается. Ни звука. Иногда, если она близко, он слышит, как она взводит курок его пистолета. Но сейчас ни звука.
– Эй, Таня! – Он идет по лесу, каждые несколько секунд оборачиваясь назад; эта игра закончится, когда она окажется у него за спиной и приставит пистолет к его пояснице. – Тата, я забыл сказать тебе что-то очень важное. Ты меня слышишь?
Он прислушивается. Ни звука. Он улыбается.
Ему в голову ударяется кустик мха. Потом еще один. Откуда он летит? Александр поднимает глаза вверх. Не оттуда. Он озирается по сторонам. Не видит ее. На время этой игры она надевает на себя маскировочную рубашку и становится почти невидимой.
– Татьяша, перестань бросать в меня мох, потому что когда я найду тебя…
Услышав шум, он поднимает глаза. Сверху на него из ведра льется вода. Он вымок. Он чертыхается. Ведро свисает с ветки, но Тани не видно нигде. Привязанная к ведру веревка спускается и исчезает за упавшим деревом справа от Александра.
– Ладно, начинаем борьбу. Погоди у меня, Таня, – говорит он, снимая мокрую рубашку. – Тебе не поздоровится.
Он идет к бревну и вдруг слышит тихий шелест, и в следующий момент он покрыт белым порошком, попавшим на его лицо и волосы. Это мука, которая превращается в липкий клей на влажных волосах и голове. Александр в недоумении. Сколько она планировала это, чтобы заманить в лес, точно в то место, где были ведро, а потом мука? Восхищаясь ею и тем, каким она может быть грозным противником, Александр говорит:
– Таня, в том-то и дело. Если ты думаешь, что у тебя прежде были проблемы, не знаю даже, что…
Он идет в сторону бревна, но слышит за спиной легкие шаги и, даже не оборачиваясь, протягивает руку и хватает ее, но на самом деле хватает не ее, а пистолет. Татьяна визжит, выпускает из рук оружие и стремглав бросается в лес. Он бежит вслед за ней. Лес у реки в этой части сырой – не сухой сосновый бор, простирающийся от Молотова до Лазарева, и не такой, как вокруг их поляны, а заросший дубовым мелколесьем и тополями, крапивой и мхом. Низко свисающие ветви, упавшие деревья тормозят движение Александра. Ее не тормозит ничто. Она перепрыгивает через поваленные стволы или пролезает под ними, петляет и визжит. Она умудряется даже схватывать мох и пригоршню листьев и швырять в него.
Его терпение иссякает.
– Берегись! – кричит он и обходит ее сбоку.
Не обращая внимания на кусты, Александр перепрыгивает через три поваленных дерева и появляется перед ней, держа в руке пистолет и тяжело дыша. Он покрыт раскисшей мукой. Татьяна с визгом поворачивается, чтобы убежать, но Александр хватает ее и опрокидывает на мшистую землю.
– Куда ты собралась? – Он задыхается и прижимает ее к земле, когда она пытается высвободиться. – Что ты затеяла и не слишком ли ты умна? Куда собираешься бежать?
Он трется измазанной в муке щекой о ее чистое лицо.
– Перестань! – задыхается она. – Ты испачкаешь меня.
– Я не только испачкаю тебя.
Она отчаянно сопротивляется. Нащупав его ребра, она щекочет его, но без большого успеха. Он хватает ее за руки и заводит ей за голову.
– Ты, швыряющаяся мукой нацистка, даже не представляешь, в какую неприятность влипла. О чем ты только думала? Долго ты это планировала?
– Пять секунд. – Она смеется, по-прежнему пытаясь вывернуться. – Ты такой доверчивый.
Он удерживает ее руки у нее за головой. Сжимая ее запястья одной рукой, Александр задирает ей рубашку, обнажая живот, ребра и груди.
– Перестанешь сопротивляться? – говорит он. – Сдаешься?
– Никогда! – кричит она. – Лучше умереть стоя…
Александр прижимается небритым лицом к ее ребрам и щекочет ее. Татьяна сдавленно смеется.
– Перестань! – просит она. – Перестань меня мучить. Посади меня в поцелуйную тюрьму.
– Для таких, как ты, поцелуйная тюрьма – слишком хорошее место. Ты заслуживаешь более строгого наказания. Сдаешься? – снова спрашивает он.
– Никогда!
Он снова щекочет ее губами и щетиной. Александр знает, что надо быть осторожным. Однажды он щекотал ее так долго, что она потеряла сознание. Сейчас она безудержно смеется, молотя ногами в воздухе. Он прижимает ее ноги своими, продолжая удерживать ее руки у нее за головой и щекоча ее бок языком.
– Ты… сдаешься? – тяжело дыша, снова спрашивает он.
– Ни за что! – взвизгивает она.
Александр слегка приподнимается, захватывает ртом ее сосок и не выпускает его, пока не слышит, что тон и высота звука ее визга меняются.
На миг он останавливается:
– Хочу снова спросить тебя. Сдаешься?
Она стонет.
– Нет. – (Пауза.) – Лучше убей меня, солдат… – (Пауза.) – Всеми видами оружия.
Держа ее руки у нее за головой, Александр занимается с ней любовью на поросшей мхом земле, не желая останавливаться, не желая быть более нежным, пока она не сдастся. Он продолжает, когда подступает ее первая сокрушительная волна, и, задыхаясь, произносит:
– Что скажешь теперь, пленница?
Татьяна отвечает едва слышным шепотом:
– Прошу, повелитель мой, я хочу еще.
Перестав смеяться, он выполняет ее просьбу.
– Сдаешься?
Ее почти не слышно.
– Пожалуйста, я хочу еще…
И она получает желаемое.
– Отпусти мои руки, муж мой, – шепчет Татьяна прямо ему в рот. – Я хочу прикоснуться к тебе.
– Сдаешься?
– Да, сдаюсь. Сдаюсь.
Он отпускает ее руки, и она дотрагивается до него.
После всего, что было, ее лицо, грудь и живот тоже покрыты мукой. Мука, и мох, и Александр.
– Пошли, вставай, – шепчет он.
– Не могу, – тоже шепотом говорит она. – Я не могу двигаться.
Он несет ее к Каме, где они охлаждаются и смывают с себя пот, плавая вместе с рыбами в неглубокой заводи с каменистым дном под пологом деревьев.
– Сколько существует способов убить тебя? – бормочет Александр, приподнимая ее и целуя.
– Только один, – отвечает Татьяна, прижимаясь к его влажной шее теплым мокрым лицом.
В холодном польском лесу отсиживались в кустах Александр, Паша, Успенский и Демко, единственный из оставшихся ефрейторов, окруженные врагом, без боеприпасов, грязные, окровавленные и промокшие.
Сидя рядом, Александр с Пашей ждали вдохновения или смерти.
Немцы облили керосином и подожгли лес перед ними, и слева от них, и справа от них.
– Александр…
– Паша, я знаю.