Они сидели, прислонившись спиной к толстым дубам, в нескольких метрах друг от друга. Александр чувствовал жар от огня.
– Мы в ловушке.
– Да.
– У нас не осталось пуль.
– Да, – согласился Александр, вырезая что-то из дерева.
– Это конец, да? Выхода нет.
– Ты считаешь, что нет, а он есть. Мы просто еще не придумали.
– Пока будем придумывать, умрем, – сказал Паша.
– Тогда надо думать быстрее.
Александр взглянул на Пашу. Так или иначе, ему надо вызволить брата Татьяны из этих лесов. Так или иначе, он должен спасти его для нее, хотя в иные мрачные моменты Александр опасался, что Пашу спасти невозможно.
– Мы не можем сдаться в плен.
– Не можем?
– Нет. Как, по-твоему, немцы обойдутся с нами? Мы недавно убили сотни их солдат. Думаешь, они проявят снисходительность?
– Это война, и они поймут. И говори тише, Паша.
Александр не хотел, чтобы их услышал Успенский, а Успенский всегда все слышал.
Паша заговорил тише:
– И ты отлично знаешь, что я не могу вернуться назад.
– Знаю.
Они замолчали. Александр, чтобы занять праздные руки, продолжал строгать копье из ветки. Паша чистил свой автомат и вдруг фыркнул.
– О чем ты думаешь, Паша?
– Ни о чем. Просто о том, как нелепо было бы окончить дни здесь.
– Почему нелепо?
– Мой отец приезжал сюда, давным-давно. В мирное время. Приезжал по делу. В Польшу! Мы были поражены. По сути, в эти края. Привез нам экзотические подарки. Я носил подаренный отцом галстук, пока тот не истрепался. Даша считала, что нет ничего вкуснее польского шоколада, а Таня носила привезенное ей платье даже со сломанной рукой.
Александр перестал строгать.
– Какое платье?
– Да не помню. Белое платье. Таня была для него слишком худенькая и молодая, и рука у нее была в гипсе, но она все равно его носила, страшно довольная.
– На этом платье… – голос Александра осекся, – были цветы?
– Да. Красные розы.
Александр испустил стон:
– Где твой отец купил это платье?
– По-моему, в торговом городке Святокрест. Да, Таня называла его платьем из Святокреста. Надевала каждое воскресенье.
Александр закрыл глаза и опустил руки. Он услышал Пашин голос:
– Что, по-твоему, сделала бы моя сестра?
Александр прищурился, пытаясь прогнать из памяти образ Татьяны, сидящей на скамье в этом платье с мороженым в руках, идущей босиком в развевающемся платье по Марсову полю, на ступенях церкви в Молотове в его объятиях, в этом платье, когда они поженились.
– Она вернулась бы? – спросил Паша.
– Нет. Не вернулась бы.
Сердце сжалось у него в груди. Как бы ей этого ни хотелось. Как бы он этого ни хотел.
Взяв автомат, Александр подошел к Паше и, пока Успенский, встав с пенька, шел к ним, прошептал:
– Паша, твоя беременная сестра самостоятельно выбралась из чертовой России! У нее было оружие, но она ни за что не стала бы стрелять. Никого не убив, не сделав ни единого выстрела, с ребенком в животе, она сама нашла выход из болот в Хельсинки. Если она добралась до Финляндии, то я верю, что она добралась и дальше. Я должен в это верить. Я нашел тебя. Думаю, это было неспроста. Теперь нас четверо здоровых мужиков, восемь, если считать немцев. И они наши заложники. У нас есть ножи, есть штыки, есть спички, и в отличие от Тани мы воспользуемся этим оружием. Не надо сидеть тут, ожидая конца. Давайте попробуем быть сильнее Татьяны. Это будет нелегко, но надо попробовать. Согласен? – Александр стоял, прислонясь спиной к дубу, лицо и волосы были покрыты грязью; он перекрестился и поцеловал каску. – Нам надо пройти через горящий лес на другую сторону, Паша. Ближе к немцам. Надо, вот и все.
– Это очень хреновый план, но ладно.
Оставшихся военнопленных и Успенского пришлось убеждать дольше.
– Что ты беспокоишься? – спросил Александр у Успенского. – У тебя половина дыхательного объема легких. В дыму и пламени это тебе в плюс.
– Я не буду вдыхать дым, я сгорю дотла, – ответил Успенский.
Наконец все собрались с духом на пороге кузнечного горна. Александр велел всем покрыть голову.
Перекинув через плечо автомат, Паша спросил:
– Ты готов?
– Готов, – ответил Александр. – Будь осторожен, Паша. Прикрой рот.
– Я не могу бежать с прикрытым ртом. Все будет нормально. Вспомни: долбаные фрицы взорвали мой поезд. Я бывал раньше в огне. Пошли. Буду дышать в фуражку. Обещай, что не покинешь меня в беде.
– Никогда, – сказал Александр, вскинув на плечо пустой миномет и закрыв рот мокрым окровавленным полотенцем.
Они побежали через пламя.
Александр дышал через мокрое полотенце, обвязанное вокруг головы. Успенский как можно дольше задерживал дыхание, дыша через воротник промокшей шинели. Но Паша пробивался через лес без защиты. Смело, подумал Александр. Смело и глупо. Им как-то удалось пробежать сквозь пламя. В данном случае мокрая одежда была им на руку, она не загоралась. А волосы у мужчин были сбриты. Одному из военнопленных не повезло: на него упала ветвь, и он потерял сознание. Его товарищ взвалил его на спину и пошел вперед.
Когда они вышли из огня, Александр взглянул на Пашу и понял, что тот повел себя глупо. Паша был бледен. Он еле ковылял, а потом остановился. Вокруг все было в дыму.
Александр тоже остановился.
– Что случилось? – спросил он, отняв полотенце ото рта и немедленно начав задыхаться и кашлять.
– Не знаю, – прохрипел Паша, держась за горло.
– Открой рот.
Паша открыл, а потом упал как подкошенный, закашлявшись, как человек, подавившийся едой. Казалось, он задыхается.
Александр закрыл рот и нос Паши своим полотенцем. Это не помогло, а сам Александр начал задыхаться. Открытый огонь был лучше гнетущего дыма во вражеском лесу. Успенский тянул Александра за руку. Остальные немцы ушли вперед под прицелом автомата Демко, последнего оставшегося в живых солдата. Они ушли уже на десятки метров вперед, но Александр не мог оставить Пашу. Не мог идти вперед, не мог идти назад.
Необходимо было что-то предпринять. Паша задыхался, хрипел, пытаясь продышаться. Александр схватил Пашу, перекинул его через плечо, закрыл себе рот полотенцем и побежал. Успенский побежал за ним.
Сколько времени потерял Александр, пока нес Пашу? Тридцать секунд? Одну минуту? Судя по тому, что Паша не мог вдохнуть, слишком долго. Скоро будет поздно. Когда дым немного рассеялся, Александр позвал Успенского.
– Где медик? – спросил Александр.
– Медик мертв. Помнишь? Мы взяли его каску.
Александр с трудом вспомнил.
– А у него был ассистент?
– Ассистент умер неделю назад.
Александр осторожно опустил Пашу на землю и сел рядом. Успенский глянул на них:
– Что с ним такое?
– Не знаю. Его не ранило, и он ничего не проглотил.
На всякий случай Александр распрямил шею Паши, чтобы она была на одной линии с телом, а потом засунул пальцы Паше в рот, проверяя, нет ли там каких-то предметов. Их не было, но глубже у пищевода он попытался нащупать трахею, но не нашел отверстия. Глотка была на ощупь мягкой и распухшей. Александр быстро опустился на колени рядом с Пашей, зажал ему нос и сделал несколько коротких выдохов Паше в горло. Ничего. Тогда он стал выдыхать медленно. Снова без результата. Он опять стал ощупывать вход в трахею. Отверстия не было. Александр испугался.
– Что происходит, черт возьми?! – пробормотал он. – Что с ним случилось?
– Я видел такое раньше, – сказал Успенский. – Тогда, в Синявино. Видел, как несколько человек погибли от удушья. Глотка отекает и совершенно блокируется. К тому времени как отек спадает, человек уже мертв. – Он уткнулся носом в свою намокшую шинель. – Он готов. Он не дышит. Ты ничем не сможешь ему помочь.
Александр мог поклясться, что в голосе Успенского прозвучало удовлетворение. Но у Александра не было времени реагировать на это. Он уложил Пашу на землю, подсунув ему под шею свернутое окровавленное полотенце и слегка откинув ему голову назад. Порывшись в вещмешке, Александр нашел свою авторучку. Слава богу, она была сломана! По какой-то причине чернила не вытекли. Благодаря Бога за советское производство, он разобрал ручку, отложил в сторону пустой цилиндр, а потом достал нож.
– Что ты собираешься делать, капитан? – спросил Успенский, указывая на нож в руке Александра. – Резать ему горло?
– Да, – ответил Александр. – А теперь заткнись и не отвлекай меня!
Успенский опустился на колени:
– Я пошутил.
– Свети фонариком ему на горло в одно место. Это твое задание. Держи также эту пластмассовую трубочку и эту бечевку. Когда я скажу, дай мне трубочку. Понятно?
Они приготовились. Александр глубоко вдохнул. Он понимал, что у него нет времени. Он посмотрел на свои пальцы. Пальцы не дрожали.
Проводя сверху вниз по горлу Паши, Александр нащупал его кадык, опустился чуть ниже и нащупал кожу над полостью трахеи. Александр знал, что просвет трахеи под кадыком у Паши защищен только кожей. Действуя очень осторожно, он сможет сделать маленький разрез и вставить трубку в горло Паши, чтобы тот смог дышать. Но только маленький разрез. Он никогда раньше этого не делал. Его руки не были приспособлены для тонкой работы, не как Танины.
– Вот так, – прошептал он, задержал дыхание и опустил нож на горло Паши; судя по колеблющемуся лучу фонарика, руки Успенского дрожали. – Лейтенант, твою же мать, держи ровнее!
Успенский старался.
– Ты делал это раньше, капитан?
– Нет. Правда, видел, как делают.
– Успешно?
– Не особо, – ответил Александр.
Он дважды видел, как это делают врачи. Оба солдата не выжили. Одному сделали слишком глубокий разрез, и хрупкая трахея была повреждена тяжелым ножом. Другой солдат так и не открыл глаза.
Очень медленно Александр надрезал два сантиметра Пашиной кожи. Кожа сопротивлялась ножу. Потом пошла кровь, и стало трудно видеть, какой глубины разрез. Не помешал бы скальпель, но у Александра при себе был лишь армейский нож, которым он брился и убивал. Он чуть углубил разрез, потом зажал нож между зубами и раздвинул кожу пальцами, обнажив часть хряща с каждой стороны мембраны. Не смыкая кожу, Александр сделал маленький надрез в мембране под кадыком, и неожиданно из глотки Паши раздался сосущий звук, когда воздух снаружи стал засасываться внутрь. Александр все так же раздвигал кожу пальцами, что позволяло легким наполняться воздухом и выходить наружу через отверстие в горле. Это было не так эффективно, как использование верхних дыхательных путей – носа и рта, – но помогало.