Татьяна молчала. Ей вдруг стало нестерпимо холодно. Эдвард сжал ее руки:
– Таня, не ради Викки, не ради меня, не ради ветеранов с верхнего этажа или иммигрантов с Эллиса, но ради твоего сына – не уезжай!
Татьяна не знала, что делать. Но семена сомнения быстро прорастали. Она позвонила Сэму Гулотте, который сказал ей, что ничего не слышал об Александре, и подтвердил информацию о жуткой ситуации в немецких лагерях для военнопленных и о концлагерях и судьбах советских заключенных. Чем больше Татьяна думала об этом, тем более безумным казался ей собственный план и тем бо́льшую вину она чувствовала по отношению к своему ребенку.
Она спрашивала про Орбели всех, кого могла. Она спрашивала всех немецких солдат, итальянских солдат, медсестер, беженцев. Потом Татьяна поехала в Нью-Йоркскую публичную библиотеку, но даже там в научных книгах, микрофильмах, журналах, периодических изданиях, атласах, картах, ссылочных индексах она не нашла упоминания об Орбели.
Сам факт неясности заставлял ее думать об этом все меньше. Бессмысленность этого слова умаляла его в ее глазах, вместо того чтобы усиливать. Это не было названием леса, или деревни, или крепости, или именем генерала. Все больше и больше это слово казалось ей ничего не значащей ремаркой, не имеющей отношения к самому Александру, а чем-то вроде упомянутой вскользь шутки, которая тут же забывалась на фоне более важных вещей. Это было не посланием, а ремаркой в сторону. А потом Александр оказался в озере, и все должно было забыться. Это слово забылось, потому что происшедшее после было неизмеримо важнее.
Но медаль, медаль? Медаль Героя Советского Союза? Как она оказалась в ее рюкзаке?
Однако в конечном итоге Татьяна нашла объяснение и этому. Когда доктор Сайерз впервые рассказал ей об Александре, возможно, он забыл сказать, что снял медаль с гимнастерки умирающего человека, а потом более важные события заслонили все. Наверное, он собирался сказать ей, что положил медаль в потайной кармашек ее рюкзака, чтобы она не сразу нашла ее, а в последний момент забыл сделать это.
Она не поехала в Европу.
Глава 27
Польша, ноябрь 1944 года
Александр спал сидя, прислонившись спиной к дереву и держа голову Паши на коленях. На рассвете отек горла у Паши уменьшился. Он закрыл пальцем отверстие пластиковой трубки и сделал несколько судорожных вдохов через рот. Александр, подбадривая его, с помощью пластыря частично заклеил отверстие трубки, однако отказался вынуть трубку, беспокоясь, что, если она опять понадобится Паше, он не сможет повторить операцию. Паша закрыл указательным пальцем отверстие трубки и прохрипел:
– Заклей ее, я не могу разговаривать, когда она открыта.
Александр заклеил конец и несколько минут смотрел, как Паша, разбрызгивая слюну, пытается глубоко дышать.
– Александр, послушай, – еле слышно прошептал он. – У меня есть идея. Отнеси меня на спине с этой ничейной земли на линию обороны. На мне все еще немецкая форма, так?
– Да.
– Ты спасешься с помощью моей немецкой формы. Если хочешь спасти его… – он указал на Успенского, тяжело дыша, – пусть понесет одного из раненых немцев. У нас они остались или все мертвы?
– По-моему, у нас есть один с сотрясением мозга.
– Отлично. – Вдох. – Сдайтесь в плен, неся на себе их раненых. Это спасет вашу жизнь.
– Другие трое могут идти.
– Хорошо. Но держи все под контролем, не разрешай пленным говорить за тебя. Когда доберешься до линии обороны, скажи: «Schießen Sie nicht» – «Не стреляйте».
– Это все, что я должен сказать? – спросил Александр. – Почему мы не сказали этого в сорок первом? Или даже в тридцать девятом, уж если на то пошло?
Он улыбнулся. Паша тяжело дышал.
– Что вы двое там замышляете? – прислушиваясь, спросил Успенский. – Не собираетесь сдаваться в плен? – (Александр не ответил.) – Капитан, ты же знаешь, что нам нельзя сдаваться.
– И отступать тоже нельзя.
– Мы не отступаем. Мы остаемся на месте. Будем ждать подкрепления.
Паша и Александр переглянулись.
– Мы сдаемся в плен, Успенский. У меня раненый боец. Ему требуется немедленная помощь.
– Ну, я на это не пойду. Нас убьют, – заявил Успенский. – И потом наша армия откажется от нас.
– Кто сказал, что мы вернемся к нашей армии? – поднявшись с помощью Александра, спросил Паша.
– Ну, ты, хорош болтать! Конечно, тебе, ходячему мертвецу, нечего терять и некуда идти, но у остальных дома остались родные.
– У меня нет родных, – сказал Александр. – Но Успенский прав.
Успенский с удовлетворением улыбнулся Паше.
– Оставайся здесь, Николай! – велел Александр. – Дождись Красную армию.
Улыбка слетела с лица Успенского.
– Капитан! У тебя же есть родные. По-моему, ты сказал, у тебя есть жена? А у него… – он насмешливо кивнул на Пашу, – есть сестра? – (Александр и Паша промолчали.) – Почему вы не побеспокоитесь о ней? Из-за вашей сдачи в плен ее сошлют на остров Большевик под Архангельском.
С острова Большевик никто не возвращался.
Игнорируя Успенского, Паша глянул на Александра:
– Готов?
Александр кивнул, сделав знак четырем немецким пленникам. Один из них был в бреду. У другого была поверхностная, но очень кровавая и заметная рана головы.
Успенский с трудом переводил дух. Он хрипел, как Паша:
– И этим все кончится? Ты, капитан Белов, проехал на танке полторы тысячи километров, ты прорывался через дивизии и полки, через минные поля и лагеря смерти, форсировал реки и холмы – и все для того, чтобы сдаться в плен немцам? – Он был так взволнован, что с трудом дышал.
– Да, – дрожащим голосом ответил Александр. – Именно поэтому. С меня довольно. А теперь ты либо идешь с нами, либо остаешься здесь.
– Я остаюсь здесь, – сказал Успенский.
Александр козырнул ему.
– Это все он! – выпалил Успенский. – До него ты был честным человеком. Ты нашел его, и, когда он продал душу дьяволу и выжил, ты решил: а почему бы и мне не сделать то же самое?
Александр наблюдал за Успенским:
– Почему ты принимаешь это так близко к сердцу, лейтенант? Какое это имеет к тебе отношение?
– По какой-то причине, – вмешался Паша, – имеет.
– Да пошел ты! Никто тебя не спрашивает. Дыши через свою ручку и заткнись на хрен! Если бы не он, ты бы уже гнил в земле, твою мать!
– Успенский, ты забываешься! – крикнул Александр. – Командир Метанов выше тебя по званию.
– Мне плевать на его звание! Не признаю его сатанинского звания! – огрызнулся Успенский. – Уходи, капитан, чего ты ждешь? Иди! Брось своих живых людей!
– Он не бросит меня, – робко произнес ефрейтор Демко. – Я иду с ним.
Успенский вытаращил глаза:
– Я единственный, кто остается?
– Похоже на то, – с улыбкой сказал Паша.
Успенский бросился к нему, но Александр вовремя встал между ними. Паша, храбрый, но глупый, не смог бы одолеть даже Успенского с его одним легким. Все силы Паши уходили на дыхание.
– Что с вами двоими такое? – отодвинув Пашу, спросил Александр. – Паша…
– Я не доверяю ему, Александр. Совершенно не доверяю.
– Ладно, хорош болтать! – выпалил Успенский.
– Как только увидел его, – продолжил Паша, – у меня возникло какое-то предубеждение. – Замолчав, он тяжело задышал.
Александр отвел Пашу в сторону и прошептал:
– Он в порядке. Все это время он был рядом со мной. Как Боров с тобой.
– Рядом с тобой, – повторил Паша.
– Да. Давай просто заберем его и уйдем, пока не наделали шума, а то немцы снова пойдут в атаку.
Паша молчал. Александр наклонил голову Паши назад и поправил пластырь на его горле.
– Помолчи пока. Я все улажу. Надо доставить тебя к врачу, чтобы зашили рану. – Александр подошел к Успенскому. – Николай, можешь не уважать его звание, но в отношении моего звания у тебя нет выбора. Я не могу оставить тебя в этом лесу одного. Я могу расстрелять тебя. Но я приказываю тебе сложить оружие и сдаться в плен вместе со всеми остальными. – Он понизил голос. – Это для твоего же блага.
– О-о, просто классно, твою мать! – воскликнул Успенский. – Я пойду. Но скажу, что делаю это против воли.
– Ты всю войну делал все против воли. Назови хотя бы одну вещь, которую ты делал по собственному желанию. – (Успенский промолчал.) – Паша вот думает, что тебе негоже жить со свиньями, лейтенант.
– Но ты защищал меня, капитан.
– Точно. Ты был мне хорошим другом, Николай. Я не могу оставить тебя здесь. Пошли.
Мужчины сложили оружие.
Идя вслед за двумя здоровыми прихрамывающими немцами, Александр нес Пашу на спине. Успенский тащил немца с ранением головы, а Демко – пленного с сотрясением мозга. Они двигались цепью через лес, мимо поваленных деревьев и окопов, мимо блиндажей, сквозь заросли кустарника. Безоружный Александр медленно подошел к немецкой линии обороны, протянувшейся примерно на полкилометра. Он понимал, что, сколько бы он ни кричал: «Не стреляйте!» – его не послушают. Поэтому он отошел на километр в сторону.
Он был остановлен криками из леса:
– Halt! Bleiben Sie stehen. Kommen Sie nicht naheres![6]
Александр различил двоих часовых с автоматами. Он остановился и не подходил ближе, как им было велено.
– Schießen Sie nicht! Schießen Sie nicht! – прокричал он в ответ.
Паша прошептал ему на ухо:
– Скажи им, что у тебя с собой раненые немцы. Wir haben verwundetes Deutsch mit uns.
Александр повторял вслед за Пашей:
– Wir haben…
– Verwundetes…
– Verwundetes Deutsch mit uns.
Ответом была тишина со стороны немцев. Видимо, они совещались.
Александр поднял свое окровавленное, когда-то белое, полотенце:
– Wir übergeben! Мы сдаемся.
– Отлично! – произнес Паша. – Значит, тебя научили это говорить, только запретили это делать.
– Я научился в Польше, – сказал Александр, размахивая полотенцем. – Verwundetes Deutsch! – снова выкрикнул он. – Wir übergeben!