Немцы взяли четверых из них в плен. Они отвели Пашу и других немцев в медицинскую палатку, зашили Паше горло, дали ему антибиотики. Потом допросили Александра: зачем он взял в плен немцев, хотя это было против советской политики? Они также допросили немецких солдат, узнав от них, что Паша, о котором позаботились как о немце, на самом деле не немец. Они быстро забрали у Паши его немецкую форму, как и звание, облачили в одежду военнопленных и, когда ему стало лучше, отправили его, Александра и Успенского в лагерь Офлаг в Катовице в Польше, а ефрейтора Демко, как срочнослужащего, – в Шталаг.
Александр понимал: их пощадили только потому, что они пришли не с оружием, а с ранеными немцами. Немцы считали советских людей хуже животных, так как они оставляли своих солдат умирать на поле боя от ран. Александра, Успенского и Демко пощадили, поскольку они вели себя как человеческие существа.
Паша еще раньше рассказывал Александру, что у немцев есть два типа лагерей для военнопленных, и он оказался прав. Их лагерь был разделен на две части: одна – для пленных союзных войск, другая – для советских. В лагерях для союзников с пленными обращались согласно военным законам. В этих лагерях был вывешен текст Женевской конвенции 1929 года об обращении с пленными. В лагерях для советских пленных, отделенных от лагерей для союзников колючей проволокой, с пленными обращались согласно законам Сталина. Им не оказывалась медицинская помощь, а кормили их только хлебом с водой. Их допрашивали, избивали, мучили и в конечном итоге оставляли умирать. Самих советских пленных принуждали рыть могилы для павших товарищей.
Александру было наплевать, как с ним обращаются. Он был вблизи Германии, в нескольких километрах от Одера, и с ним был Паша. Он терпеливо ждал, когда в лагерь придут медсестры из Красного Креста, и был удивлен и разочарован тем, что они не пришли. Даже в лагере союзников болели и умирали солдаты, но и для французов и англичан Красного Креста не было. Никто не дал ему ясного ответа почему: ни майор, допрашивающий его, ни конвойные, дежурившие в его бараке. Паша сказал, должно было что-то произойти, заставившее немцев ввести запрет на доступ в их лагеря Красного Креста.
– Да, они проигрывают войну, – сказал Успенский. – Поэтому они менее охотно подчиняются правилам.
– Никто тебя не спрашивает! – огрызнулся Паша.
– Господи, опять вы сцепились! – воскликнул Александр.
– Лейтенант, – обратился Паша к Успенскому, – почему ты ни на минуту не можешь оставить нас в покое? Почему все время крутишься рядом?
– Метанов, тебе есть что скрывать? – поинтересовался Успенский. – Почему вдруг тебе приспичило быть одному?
Александр отошел от них. Они пошли следом. Вздохнув и смирившись с присутствием Успенского, Паша сказал:
– По-моему, надо попробовать убежать. Какой смысл здесь оставаться?
Александр фыркнул:
– Здесь нет прожекторов и нет сторожевых башен. Вряд ли это можно назвать побегом, командир. – Он указал на дыру шириной пять метров в заборе из колючей проволоки. – Это называется уход.
Он сам поначалу не хотел бежать, надеясь на появление Красного Креста. Но проходили недели, условия в лагере ухудшались, а Красного Креста не было видно, поэтому он решил, что у них нет выхода. К этому времени дыру в колючей проволоке успели залатать. Они нашли кусачки в сарае с инструментом, проделали новую дыру и убежали. Четыре часа спустя всех троих поймали двое охранников из лагеря, поехав за ними на «фольксвагене». После их возвращения комендант лагеря оберст-лейтенант Киплингер сказал:
– Вы совсем спятили. Куда вы собрались? Здесь некуда идти, кругом лагеря. На этот раз прощается, но больше этого не делайте.
Он угостил Александра сигаретой. Они закурили.
– Где Красный Крест, комендант?
– Почему вас волнует Красный Крест? Как будто они к вам придут. Никаких посылок для советских солдат, капитан.
– Я знаю. Просто хотел узнать, где они, вот и все.
– Новый декрет. Им запрещено инспектировать лагеря.
Александр содержал себя в чистоте, насколько это было возможно, тщательно брился и постарался стать полезным коменданту. Киплингер, вопреки правилам Женевской конвенции, пошел Александру навстречу, выдав ему пилу, гвозди и молоток и направив на строительство бараков для заключенных. Успенский помогал Александру, но ему было слишком тяжело работать с одним легким влажной зимой.
Паша вызвался работать на кухне, и ему удавалось красть еду для себя и Александра, а также для Успенского, хотя и неохотно.
Был конец ноября 1944 года. Наступил декабрь, лагеря переполнялись. Строительство бараков в холодную погоду замедлилось. Обычно в лагерях союзников и советских пленных содержалось до тысячи человек. Теперь же число заключенных возросло до десяти тысяч.
– Лейтенант Успенский, по-моему, нелепо, что здесь так много русских, несмотря на закон, запрещающий сдаваться в плен, – сказал Александр. – Не понимаю. Можешь это объяснить?
– Вероятно, они такие же предатели, как ты, капитан.
Людям не хватало еды и воды. Солдаты не мылись, что приводило к массовым болезням. Ограждения из колючей проволоки сняли, и лагеря стали одним целым. Немцы явно были не способны придумать, что делать с пятью тысячами советских военнопленных. Помимо советского контингента, были румыны, болгары, турки и поляки.
Но нигде не было евреев.
– Где все евреи? – спросил на ломаном английском один француз, и Александр сухо ответил по-русски, что все они в Майданеке, но француз и англичанин его не поняли. Успенский был поблизости, и Александр не хотел вызывать подозрений, говоря по-английски.
– Капитан, откуда ты знаешь, что в этом лагере нет евреев? – спросил Успенский, когда они возвращались к своему бараку.
– Помнишь, как по прибытии сюда нас мыли и обрабатывали от вшей? – поинтересовался Александр.
– Да. Они не хотят допрашивать грязных, они делают это в обязательном порядке.
– Действительно, лейтенант. К тому же они, пока мы голые, в обязательном порядке проверяют, не евреи ли мы. Будь ты евреем, гарантирую, тебя бы здесь не было.
Между тем поползли слухи о крупных американских потерях в кровопролитных и жестоких битвах в Хюртгенском лесу вблизи Арденн в Бельгии, и о капитуляции как будто забыли.
Каждое утро Александр работал, ремонтировал, строил, надзирал за другими пленными, а ближе к вечеру чинил лагерный забор из колючей проволоки по периметру лагеря или окна в разрушенных бараках или чистил незаряженное оружие, чтобы занять чем-то руки. За это его кормили немного лучше. Но этого было недостаточно. Паша напомнил Александру о своем опыте в лагере военнопленных в Минске, где немцы, не зная, что делать с этими русскими, просто давали им умереть.
– Ну не могут же они дать умереть всем военнопленным союзников.
– Не могут, думаешь? Разве в наших силах привлечь их к ответственности? Я говорю, надо снова попытаться убежать. Ты все время чинишь этот долбаный забор. А он все время падает.
– Да, но теперь они приставили ко мне часового.
– Давай убьем его и сбежим.
– Завтра католическое Рождество. Может, не стоит убивать его на Рождество?
– С каких это пор ты стал таким религиозным? – спросил Паша.
– О-о, капитан и Бог – давние знакомцы, – сказал Успенский, и они оба посмеялись над Александром, что понравилось ему больше, чем их вечная вражда.
На Рождество военнопленным дали дополнительного угля для обогрева бараков. Им дали также немного водки. В их бараке было двадцать офицеров. Они пили, играли в карты и шахматы, а потом горланили русские песни «Стенька Разин» и «Катюша». К утру они заснули хмельным сном.
На следующий день часовой заболел, и им не пришлось убивать его. Ему было так плохо, что уснул на посту. И они убежали снова, но зимой сложно было куда-нибудь добраться. Ходили только военные поезда. Они сели в один такой поезд, и на ближайшей остановке их арестовал полицейский, посчитавший, что украденная военная форма снята с чужого плеча. Ко времени их возвращения в Катовице часовой умер от плеврита. Его не успели расстрелять за нарушение долга. Всех троих опять отвели к коменданту Киплингеру.
– Капитан Белов, как видите, я совсем не строго управляю лагерем. Мне наплевать, что вы делаете. Хотите работать, я даю вам работу. Хотите больше еды, я даю вам, если она есть. Я позволяю вам перемещаться по всему лагерю, я не слежу за вами, пока вы остаетесь в границах лагеря. Полагаю, это справедливо. Очевидно, вы другого мнения, и под вашим началом эти два дурака идут за вами, как бараны. Ну, с меня довольно, перевожу вас отсюда. В прошлый раз я сказал: «Попробуйте еще раз – и вас здесь не будет». А вы мне не поверили. Мне не нужны лишние проблемы. Знаете, что нас расстреливают, если мы теряем вверенных нам военнопленных?
– Куда нас отправят?
– В место, откуда невозможно убежать, – с удовлетворением произнес Киплингер. – В замок Кольдиц.
Глава 28
Нью-Йорк, январь 1945 года
В первый день Нового года Татьяна переправилась с Энтони через залив, чтобы прогуляться по городу, встретиться с Викки в Центральном парке и покататься на коньках. Они доехали на автобусе до угла Пятьдесят девятой улицы и Шестой авеню. Татьяна отправила Энтони с Викки в парк, объяснив, что ей нужно ненадолго отлучиться.
Она подошла к телефонной будке у отеля «Плаза». Несколько мгновений она нащупывала у себя в кармане десятицентовики. Достав монеты, она пересчитала их, хотя и так знала, сколько их. Наконец она набрала номер.
– С Новым годом, Сэм, – проговорила она в телефон. – Неподходящее время?
– С Новым годом, Татьяна. Все нормально, я доделывал в офисе срочную работу. – (Она ждала затаив дыхание.) – У меня для вас ничего нет.
– Ничего?
– Да.
– С вами не связывались?..
– Нет.
– И на мой счет тоже?
– Нет. Вероятно, они заняты другими вещами, вроде того как лучше поделить Европу.