Паша молчал. Александр прислушивался к его прерывистому дыханию.
– Что, если она теперь счастлива? – спросил Паша.
– Надеюсь, что да.
– Я хочу сказать… – продолжил Паша, но Александр остановил его:
– Перестань!
– Таня по сути своей – счастливая душа, неунывающий человек. Она преданная и верная, она упорная и непреклонная, но она также испытывает ребяческое удовольствие от всяких мелочей. Знаешь, как некоторые люди притягивают несчастья?
– Я знаю, как это происходит с людьми, – делая затяжку, сказал Александр.
– Но с Таней этого не бывает.
– Знаю.
– Что, если она повторно вышла замуж и теперь счастлива?
– Буду рад ее счастью.
– Но что тогда?
– Ничего. Мы поздороваемся с ней. Ты останешься. Я уйду.
– Ты рискуешь своей жизнью не для того, чтобы просто уйти, Александр.
– Нет, не для того.
«Я лосось, рожденный в пресной воде, живущий в соленой воде, проплывающий вверх по течению рек и по морю три тысячи двести километров, чтобы вернуться домой, в пресную воду, произвести потомство и умереть».
– Что, если она тебя забыла?
– Нет.
– Может, не забыла, но просто не испытывает к тебе прежних чувств? Она влюблена в нового мужа. У нее дети. Посмотрит на тебя и ужаснется.
– Паша, у тебя испорченная русская душа. Заткнись и отстань от меня!
– Александр, когда мне было пятнадцать, я влюбился в девчонку, мы целый месяц были вместе, а на следующий год я вернулся в Лугу, думая, что наш роман продолжится, но знаешь что? Она даже не вспомнила меня. Ну не грустно ли?
– Очень грустно, – бросил Александр, и оба рассмеялись. – Видимо, ты что-то делал не так, раз она забыла тебя так скоро.
– Заткнулся бы ты!
Александр не сомневался: как бы ни сложилась жизнь Татьяны, она его не забыла. Ему по-прежнему снилось, что она плачет. Время от времени ему снилось, что она не в Лазареве, но в новом месте, с новым лицом говорит с ним, умоляет о чем-то, заклинает, но даже в новом месте и с новым лицом она своим чистым дыханием вдыхала в Александра свою жизнь.
– Александр, – еле слышно прошептал Паша, – что, если мы так и не найдем ее?
– Паша, ты сделаешь из меня заядлого курильщика, – сказал Александр, прикуривая папиросу. – Послушай, у меня нет всех ответов. Она знает, что, если смогу, я не прекращу ее поиски.
– Что нам делать с Успенским? – спросил Паша. – Может быть, оставить его здесь? Просто забыть разбудить.
– Проснувшись, он все поймет.
– И что?
– И пошлет их за нами.
– А-а-а, ты так думаешь? В том-то и дело. Он немного… злой, да?
– Не парься! Это все советские штучки. – Александр вскочил и потряс Успенского.
Было около полуночи. Пора было идти.
Александр открыл окно. Ночь была дождливой и ветреной, с плохой видимостью. Он подумал, что это может сыграть им на руку. Часовые могут не захотеть вглядываться в дождь.
Обвязав конец веревки вокруг пояса, держа в руках смотанную веревку, привязав к спине вещи и приготовив кусачки для проволоки, беглецы стояли начеку в ожидании сигнала от Константина. Часовые с террасы уже ушли. Константин махнет, как только часовые уйдут из сада, и тогда первым прыгнет Александр, за ним Паша, потом Успенский.
Наконец несколько минут спустя после полуночи Константин махнул рукой и отошел в сторону. Александр выпрыгнул из окна. Веревка провисала на четыре метра. Он сильно отскочил – слишком сильно – от влажной каменной стены и потом стал быстро разматывать веревку, спускаясь по стене на землю. Паша с Успенским последовали за ним, но чуть медленнее. Александр перебежал через террасу и прыгнул с парапета, в быстром темпе разматывая веревку. Веревка оказалась слишком короткой – черт! – и он завис на высоте два метра над травой, но это было нормально. Он отпустил веревку, упал в хлюпающую ледяной водой траву, покатился, вскочил и подбежал к колючей проволоке, доставая из сапога кусачки. Паша был у него за спиной, как и тяжело дышавший Успенский. За несколько секунд, пока они подходили к нему, Александр успел перекусить проволоку. Они протиснулись в отверстие и укрылись за деревьями над пропастью. Включили прожекторы. Часовые нынче выходили дольше, чем обычно. Было ветрено, и шел сильный дождь. Александр бросил взгляд на залитый светом прожекторов замок, пытаясь увидеть, убрал ли Константин веревку. Сквозь пелену дождя трудно было разглядеть. Часовые еще не вышли, и у Александра появилось дополнительное время, чтобы привязать веревку длиной пятнадцать метров к ветвям трехсотлетнего дуба. На этот раз он дал Паше и Успенскому спуститься первыми. Все трое начали медленно сползать вдоль скользкой стены, зависая над пропастью. Темнота тоже была им на руку, потому что Успенский подал голос:
– Капитан, я говорил тебе, что боюсь высоты?
– Нет, но сейчас совсем не подходящее время.
– А я думал, очень подходящее.
– Кромешная тьма. Нет никакой высоты. Просто спускайся. Чуть быстрее!
Александр промок до нитки. Немецкие плащи были сделаны из толстого брезента, но промокали. Какой от них толк?
Все они размотали веревки и минутой позже спрыгнули на землю. Александр проделал дыру в ограждении из колючей проволоки, окружавшем Кольдиц у подножия холма, и беглецы вышли наружу.
Теперь они желали, чтобы погода немного успокоилась. Кому захочется бежать ночью в такую погоду?
– Все в порядке? – спросил Александр. – Мы отлично справились.
– Я в порядке, – тяжело дыша, ответил Успенский.
– Я тоже, – отозвался Паша. – Вот только ногу обо что-то поцарапал, когда приземлялся.
Александр взял фонарик. Штаны Паши были слегка разорваны на бедре, но крови почти не было.
– Наверное, колючая проволока. Просто царапина. Пошли.
Они бежали, бежали днем и ночью, а может быть, по ночам они спали в амбарах и им снилось, что они бегут, поэтому, открывая глаза, они чувствовали себя изможденными. Александр бежал медленно, Паша – еще медленнее, а Успенский вообще передвигался с трудом. Поля, реки, леса. День проходил за днем, далеко ли они отошли от Кольдица? Может быть, на тридцать километров. Трое взрослых мужчин, пять здоровых легких на всех и тридцать километров. Они не прошли даже Хемниц, находящийся на юго-западе. Поезда не ходили, и они старались избегать мощеных дорог. Каким образом собирались они при такой скорости добраться до озера Констанс на границе со Швейцарией?
На третий день Паша еще больше ослабел. Он перестал болтать, а на третью ночь отказался от еды. Александр заметил это, потому что, когда он предложил Паше рыбы, тот сказал, что не голоден. Успенский пошутил, говоря: я съем все, меня не надо просить дважды, и Александр отдал ему рыбу, но пристально посмотрел на Пашу. Он осмотрел Пашино бедро. Оно было распухшим и красным, и из него сочилась желтоватая жидкость. Александр залил ранку разведенным йодом, посыпал сульфаниламидом и перевязал. Паша сказал, что ему холодно. Александр пощупал его – Паша был горячий.
Они соорудили общий навес из простыней, легли под него и едва согрелись. Среди ночи Александр проснулся, потому что вспотел. Он подумал, что навес загорелся, и вскочил. Но это был не пожар. Просто у Паши был сильный жар.
– Что с тобой случилось? – прошептал Александр.
Паша беззвучно шевелил губами, пытаясь сказать, что чувствует себя неважно.
Кругом стояла тишина. Александр оставшейся водой смачивал тряпочки, которые клал Паше на лоб. Это чуть помогло. Вода закончилась, и тряпки высохли на Пашином лбу. Паша горел. Александр вышел под холодный дождь и принес еще воды.
«Чувствую себя неважно», – беззвучно шевелил губами Паша. К утру губы у него потрескались и начали кровоточить. Александр разбинтовал его ногу. На вид она была такая же, как накануне. Скорее зеленая, чем желтая. Он продезинфицировал рану, а потом растворил сульфаниламидный препарат в воде и дал выпить Паше. Паша выпил, и его вырвало. Александр ругался и кричал, а Паша шептал, что он слишком долго был мокрым, что он долго мерз и находился в сырости.
Начало подмораживать. Дождь перешел в мокрый снег. Александр укутал Пашу в свой плащ. Паша горел. Тогда Александр снял с Паши плащ.
Когда мокрый снег прекратился, Александр разжег костер и высушил всю Пашину одежду. Потом дал ему закурить и глотнуть виски из своей фляжки. Паша, дрожа, выпил.
– Что мы будем делать? – спросил Успенский.
– Зачем так много болтать? – огрызнулся Александр.
Они решили идти дальше.
Паша старался, он пытался поставить одну ногу перед другой, пытался размахивать руками в такт ходьбе, но у него подгибались трясущиеся колени.
– Я хочу немного отдохнуть, – прошептал Паша и добавил: – Все будет хорошо.
Потом он сел на землю. Александр приподнял его, поставил на ноги, после чего взвалил себе на спину.
– Капитан…
– Еще одно слово, Успенский, и я голыми руками…
– Понял.
Они двинулись вперед, и Александр нес Пашу, пока серое утро не перешло в день. Потом опустил его на землю, напоил дождевой водой, взвалил себе на спину и нес до самого вечера. Вновь опустил его на землю, дал глоток виски, затолкал ему в рот кусок хлеба, поднял и потащил дальше.
Где-то на грязной дороге в юго-восточной части Саксонии Александру становилось все тяжелее и тяжелее нести Пашу, и он подумал, что начал уставать. Это было вечером. Они разбили лагерь, сели у костра. Александр пошел удить рыбу на замерзший пруд у леса. Поймал одного окуня, сварил его и заставил Пашу выпить рыбный бульон, в который подмешал лекарство, а потом они с Успенским разделили рыбу и съели вместе с головой.
Успенский спал. Александр курил, прижимая тряпку со льдом к пылающей голове Паши. Потом Паша замерз, и Александр укрыл его двумя плащами, забрав плащ Успенского.
Никто больше не говорил, даже беззвучно не шевелил губами.
На следующее утро Паша с распухшими от жара веками покачал головой, как бы говоря: «оставьте меня». И Александр тоже покачал головой, поднял Пашу и понес его. Солнца не было, стоял февраль в Центральной Германии. У них над головами висело синевато-серое небо. Александр понимал, что им нельзя останавливаться и просить о помощи – они не знали немецкого. Он также понимал, что полиции Саксонии сообщили о трех беглецах и что полиция разыскивает троих мужчин, одетых в немецкую одежду, но ни слова не знающих по-немецки.