– Граждане! Товарищи! – начал он. – Гордые сыны России! Вы помогли победить врага, какого наша великая нация никогда не знала! Ваша страна гордится вами! Ваша страна любит вас! Вы опять нужны своей стране для восстановления, реконструкции, для возвращения величия земле, спасенной для нас нашим великим вождем и учителем товарищем Сталиным. Ваша страна призывает вас. Вы вернетесь с нами на родину, и ваша страна будет чествовать вас как героев, награждая аплодисментами!
Александр вновь подумал о рабочем с бетономешалки из Баварии, у которого остались жена и дети и который побежал через минное поле, чтобы вернуться к ним.
– Что, если мы не хотим возвращаться? – выкрикнул кто-то.
– Да, мы жили в Инсбруке, зачем нам уезжать оттуда?
– Потому что вы советские люди, – дружелюбно ответил Скотонов. – Ваше место не в Инсбруке. Ваше место на родине!
– Я из Польши! – крикнул другой мужчина. – Из Кракова. Зачем мне возвращаться в Россию?
– Эта часть Польши оспаривалась столетиями, и Советский Союз издал декрет о том, что это часть нашей родины!
В тот вечер после речи двадцать четыре человека совершили попытку побега. Одному удалось даже пробежать по узкой полосе через минное поле, но его остановила пуля часового. «Он был ранен, а не убит», – уверял на следующее утро Скотонов доверчивую толпу. Но этого мужчину больше не видели.
В лагере находились три типа людей: беженцы из оккупированных Германией стран – Польши, Румынии Чехословакии – и с Украины, рабочие принудительного труда, которых немцы заставили работать на свою военную машину, и солдаты Красной армии вроде Александра и Успенского.
Эти три группы были выделены в конце мая, они размещались и питались отдельно. Понемногу начали выводить беженцев из лагеря, а потом и работников принудительного труда.
– Всегда ночью, ты заметил? – спросил Александр. – Мы просыпаемся, а их уже нет. Жаль, я не бодрствую в три часа ночи, а то наверняка увидел бы много чего.
Во время ежедневной прогулки во дворе он встретил рабочего, который попросил у него папиросу и сказал:
– Слышал? Пятеро парней, с которыми я был последние четыре года, пропали прошлой ночью. Ты слышал? Их забрали и приговорили прямо в общей зоне.
– Приговорили за что? – спросил Успенский.
– За предательство Родины. За работу на врага.
– Может, надо было объяснить, что их принуждали работать.
– Они пытались. Но если они действительно не хотели работать на немцев, то почему не попытались сбежать?
– Может быть, нам попробовать сбежать, – предложил Успенский. – А, капитан?
К ним подошел поляк и со смехом сказал:
– Сбежать невозможно. Куда бежать? – Александр и Успенский огляделись; во дворе собралась небольшая группа людей; поляк пожал им руки и представился: – Лех Маркевич. Рад знакомству. Никаких побегов, граждане. Знаете, кто сдал меня Советам по дороге из Шербура, что во Франции? – (Все молчали.) – Англичане. А знаете, кто сдал Советам моего друга Васю по пути из Брюсселя? Французы.
Вася кивнул.
– А знаете, кто сдал Советам Степана по пути из Равенсбурга в Баварии, находящегося всего в десяти километрах от озера Констанц в Швейцарии? Американцы. Это верно. Союзники успешно возвращают нас Советам тысячами. В пересыльном лагере, в котором я был перед этим, в Любеке, к северу от Гамбурга, были беженцы из Дании и Норвегии. Не солдаты вроде вас и не подневольные рабочие вроде меня, а беженцы, лишившиеся дома из-за войны и пытавшиеся найти место, где можно приклонить голову в Копенгагене. Все вернулись к Советам. Так что не говорите мне о побеге. Время для побегов давно прошло. Больше некуда бежать. Раньше вся Европа принадлежала Гитлеру. Теперь половина Европы принадлежит Советскому Союзу. – Он засмеялся и пошел прочь, держа за руки Васю и Степана.
Однако этой ночью Лех Маркевич, электрик по специальности, закоротил ограждение под напряжением и сбежал. На следующее утро в лагере его не было. Никто не знал, что с ним стало.
Каждую ночь приходили охранники и уводили людей, сотню за сотней, а днем лагерь превращался в промежуточную станцию для отправки неизвестно куда. Кормили их плохо, раз в неделю разрешали душ, регулярно брили и обрабатывали от вшей. Мало-помалу прибывали новые русские, а прежних отправляли в другое место.
Однажды июльской ночью Александра с Успенским и всех их соседей по бараку разбудили, велели забрать свои пожитки и вывели в заднюю часть лагеря. Там их ждали три грузовика. Все люди были разбиты по двое и прикованы друг к другу. Александр был в паре с Успенским. Их отвезли ночью на железнодорожную станцию, как и предполагал Александр.
Глава 32
Нью-Йорк, август 1945 года
Однажды летним субботним днем Татьяна с Энтони и Викки прогуливались в Нижнем Ист-Сайде по открытому рынку под эстакадой на Второй авеню. Как и все люди на улице, они говорили о капитуляции Японии неделю назад после атомной бомбардировки Нагасаки. Викки считала, что вторая бомба была лишней. Татьяна возразила, что японцы не капитулировали после Хиросимы.
– Мы дали им мало времени. Три дня, что это такое? Следовало дать дополнительное время с учетом их имперской гордости. Почему, по-твоему, они продолжали убивать нас эти последние три месяца, зная, что им не победить?
– Не знаю. А почему немцы делали то же самое? Они понимали уже в сорок третьем, что их война проиграна.
– Потому что Гитлер был сумасшедшим.
– А Хирохито не был?
Неожиданно Татьяну остановила – нет, окружила – семья человек из шестидесяти, как могло показаться. На самом деле их было шесть: муж, жена и четверо детей-подростков. Они хватали Татьяну за руки, за плечи, обнимали, целовали.
– Таня? Таня? Ты здесь? – всполошилась Викки.
Гладя Татьяну по волосам, женщина что-то бормотала по-украински. Мужчина вытер глаза и протянул Энтони мороженое и леденец, которые Энтони взял с широкой улыбкой и тут же уронил на тротуар.
– Кто эти люди? – спросила Викки.
– Мама знает много людёв, – сказал Энтони, дергая Татьяну за юбку.
Выпрямившись, Викки пробубнила:
– Вот это точно. Но только не мужчин.
– Моёжено, мама. Хочу моёжено.
Семейство разговаривало с Татьяной по-украински, а она отвечала по-русски. Расцеловав и обняв ее напоследок, они ушли. Татьяна с Энтони и Викки отправились дальше.
– Татьяна!
– Что?
– Ты собираешься объяснить то, что мы сейчас видели?
– Энтони не нужны объяснения, правда, милый?
– Да, мама. Мне нужно моёжено.
Купив сыну мороженое и леденец, Татьяна взглянула на Викки и пожала плечами:
– Ну и что? Славяне очень эмоциональны.
– Они не то чтобы слишком бурно реагировали. Они преклоняли колена. Мне показалось, они рассыпают у твоих ног золотую пыль. Если судить только по их жестикуляции, они готовы были пожертвовать на твой алтарь своего первенца.
– Послушай, в этом не было ничего необычного. – Татьяна рассмеялась. – Несколько месяцев назад они прибыли в порт Нью-Йорка. В начале оккупации Украины немцами мужчина отправил жену и детей в Турцию. Два года он был военнопленным, потом сбежал в Турцию и больше года провел в поисках семьи в Анкаре. Наконец он разыскал их в сорок четвертом. Месяц назад, в июле, они прибыли в порт Нью-Йорка без документов, но в добром здравии. Но к нам прибывает слишком много беженцев. Мужчина мог остаться, даже без документов, поскольку может выполнять разную работу: строить, красить – что угодно. Но его жена не умеет шить или вязать и к тому же не говорит по-английски. Она прожила три года в Турции, прося подаяние на улице, чтобы накормить детей. – Татьяна покачала головой. – Жаль, они не говорят по-английски. Все значительно упростилось бы. И что мне было делать? Их всех собирались отправить обратно. – Наклонившись, она поправила бейсболку на голове Энтони и стерла следы мороженого с его подбородка. – Представь себе их реакцию, когда я сказала, что муж может остаться, а остальным придется вернуться. «Куда вернуться? – спросили они меня. – Вернуться на Украину? Мы убежали! Мы попадем прямо в лагерь и никогда оттуда не выйдем. Женщина с дочерьми… Знаешь, что случится с нами в лагере?» И что мне было делать, Викки? Я нашла для матери работу уборщицы в доме торговца. Дочери стали няньками для его троих маленьких детей. Они жили на Эллисе, пока я не устроила, чтобы чиновник из Службы иммиграции и натурализации подготовил им временные визы. – Татьяна пожала плечами. – На Эллисе в эти дни жуткая запарка. Хотят всех отправить назад. Как раз сегодня одного человека собирались отправить обратно в Литву. С ним все было в порядке, только в правом ухе небольшая инфекция! Его взяли под стражу и завтра должны были выслать. – Татьяна покраснела. – Я нашла этого беднягу, плачущего навзрыд и запертого в комнате. Он сказал, что жена уже два года ждет его в Соединенных Штатах. Они портные. Так что я осмотрела его ухо…
– Постой-постой, какой чиновник из Службы иммиграции? – спросила Викки. – Не тот ли гад и грабитель Витторио Вассман?
– Да, он. Приятный человек.
Викки рассмеялась:
– Его собственная мать не может получить парковочное место в гараже сына. Ты попросила его сделать временные визы? Чем тебе пришлось расплачиваться?
– Я испекла для его больной матери пирожки, а для него блинчики и сказала ему, что он преуспевает в очень сложной работе.
– Ты спала с ним?
Татьяна вздохнула:
– Ты невыносима.
– Эдвард, ты слышал, чем занимается Таня на Эллисе?
– О-о, я все знаю.
Они сидели за ланчем в кафетерии на Эллисе, заполненном медсестрами и врачами, поскольку Эллис вновь стал портом для беженцев. Среди медсестер не было Бренды, которая, к всеобщему удивлению, уехала в июне 1945 года, когда ее муж вернулся с Тихого океана. Никто не знал, что Бренда была замужем.
Викки рассказывала Эдварду историю Нижнего Ист-Сайда.
Эдвард кивал, нежно глядя на Татьяну. В сущности, этот взгляд заставлял Татьяну отводить глаза, а Викки широко раскрывать свои.