– Не было никакого военного, – твердо ответила она. – Улица была пустая. Я доела мороженое, подошел автобус, и я поехала на Невский проспект. Там я зашла в Елисеевский магазин, купила немного икры. Надолго ее не хватило. Это не помогло нам пережить зиму.
– Но где же был я? – вскрикивает он.
– Не знаю, – щебечет она, подпрыгивая на месте. – Я никого не видела.
Побледнев, он заглядывает ей в лицо, не замечая ни проблеска симпатии.
– Почему я не помог твоей сестре во время блокады? – с трудом выдавливает он из себя.
Понизив голос до взволнованного шепота, она говорит:
– Не знаю, правда ли это, Александр, но Дмитрий сказал нам, что ты сбежал! Сбежал в Америку… Один. Может это быть правдой? Ты всех бросил и сбежал? – Она смеется. – Это восхитительно. Америка! Ух ты! Даша, иди сюда. – Она поворачивается к Александру. – Мы с Дашей всю зиму проговорили о тебе. Даже лежа в постели в наше последнее утро, мы говорили: «представь, Александру, наверное, там тепло и сыто». Во время войны в Америке было отопление? А белый хлеб?
Александр падает на колени в снег.
– Таня, – горестно произносит он, поднимая на нее глаза. – Тата…
– Как ты меня назвал?
– Татьяша, моя жена. Таня, мать нашего единственного ребенка, ты помнишь наше Лазарево?
– Где это? – нахмурившись, спрашивает она. – Александр, ты так странно себя ведешь. О чем ты говоришь? Я не твоя жена. И не была ничьей женой. – Она издает короткий смешок и пожимает плечами. – Ребенок? Ты прекрасно знаешь, что у меня не было даже парня. – Она подмигивает. – Мне пришлось пережить это из-за моей сестры-ангела. Даша, иди сюда, посмотри, кого я нашла. Расскажи еще об этом твоем Александре. Какой он был?
Она убегает не оглядываясь. И вскоре ее смех замирает вдали.
Александр бросил топор, встал и пошел вперед.
Его поймали в лесу и вернули назад. Просидев две недели в лагерной тюрьме, Александр открыл замок на ножных кандалах шпилькой, которую носил в сапоге. Его заново заковали и отобрали сапоги. Он открыл замок на кандалах соломинкой, которую подобрал на цементном полу камеры. Его избили и подвесили вверх ногами на двадцать четыре часа. От этой нагрузки обе его лодыжки вывихнулись.
После этого его оставили на полу в камере, заковав руки у него над головой. Три раза в день приходил человек и засовывал хлеб ему в глотку.
Однажды Александр отвернул голову, отказавшись от хлеба. Он выпил воды.
На следующий день он снова отказался от хлеба.
Хлеб перестали приносить.
Однажды ночью он открыл глаза, он замерз и хотел пить. Он был грязный, и у него болело тело. Он не мог пошевелиться. Он попытался укрыться соломой, но это не помогло. Повернув голову влево, он уставился на темную стену. Потом повернул голову вправо и моргнул.
На корточках у стены сидел Гарольд Баррингтон. На нем были брюки и белая рубашка, волосы были причесаны. Он выглядел молодым, моложе Александра. Он долго молчал. Александр не моргал – боялся, что отец исчезнет.
– Папа? – прошептал он.
– Александр, что с тобой такое?
– Не знаю. Для меня все кончено.
– Приютившая нас страна повернулась к тебе спиной.
– Да.
– Ты женился?
– Женился.
– Где твоя жена?
– Не знаю. – Александр помолчал. – Я несколько лет не видел свою жену.
– Она ждет тебя?
– Думаю, она давно пережила это. Она живет своей жизнью.
– А ты? Ты тоже живешь своей жизнью?
– Да, – ответил Александр. – Я тоже живу своей жизнью. Я живу жизнью, которую я сам себе выбрал.
Александр боялся моргать.
– Я думал, ты далеко пойдешь, Александр. Мы с матерью оба так думали.
– Я знаю, папа. Какое-то время у меня все было хорошо.
– Я представлял себе другую жизнь для тебя.
– Я тоже.
Гарольд склонился над Александром.
– Где мой сын? – прошептал он. – Где мой мальчик? Я хочу вернуть себе сына. Хочу носить его в кроватку на руках, как делал, когда он родился.
– Я здесь, – сказал Александр.
Прерывающимся голосом Гарольд сказал:
– Попроси хлеба, Александр. Пожалуйста. Не будь таким гордым.
Александр не ответил.
Склонившись над ним, Гарольд прошептал:
– Если ты в силах заставить сердце, нервы и мускулы служить тебе долго после того, как они ослабли, держись, когда в тебе не останется ничего, кроме воли, говорящей им: «Держитесь!»
Александр моргнул. И Гарольд исчез.
Глава 36
Нью-Йорк, декабрь 1945 года
Татьяна укладывала Энтони спать, когда он вдруг спросил:
– Мама, Джеб может быть моим папой?
– Наверное, нет, милый.
– А Эдвард?
– Да, может быть. Тебе он нравится?
– Он мне нравится. Он хороший.
– Да, детка, Эдвард – хороший человек.
– Мама, расскажи мне сказку.
Она опустилась на колени рядом с кроваткой Энтони и молитвенно сложила руки:
– Хочешь послушать о том, как Медведь Винни-Пух и Поросенок нашли бездонный горшок с медом и Винни-Пух так растолстел, что ему пришлось сесть на диету…
– Нет, эту не хочу. Расскажи мне страшную.
– Я не знаю страшных сказок.
– Страшную, – сказал он тоном, не допускающим возражений.
Татьяна задумалась.
– Ладно, я расскажу тебе о Данае, женщине в сундуке.
– Женщине в сундуке?
– Картина великого художника Рембрандта с ее изображением висела в большом музее в городе, где я родилась, в Ленинграде. Но когда началась война, все картины увезли из музея, и я не знаю, сохранилась ли «Даная» и все прочие.
– Расскажи мне о женщине в сундуке, мама.
Татьяна глубоко вздохнула и начала:
– Однажды жил трусливый человек по имени Акрисий. У него была дочь Даная.
– Она была молодая?
– Да.
– Она была красивая принцесса? – хихикнул Энтони.
– Да. – Татьяна помолчала. – Но у Акрисия был оракул…
– Кто такой оракул?
– Человек, предсказывающий будущее. И оракул предупредил Акрисия, что того убьет сын его дочери. И Акрисий очень испугался.
– Он не хотел умирать?
– Да. И он запер Данаю в бронзовой комнате, чтобы никто не пробрался к ней и не подарил ей ребенка.
Энтони улыбнулся:
– Но кто-то пробрался к ней?
– Да, верно. Зевс. – Руки Татьяны были сжаты; она стояла на коленях. – Зевс нашел способ проникнуть в бронзовую комнату Данаи, превратившись в золотой дождь, и Данаю полюбил бог… и подарил ей ребенка, сына. Знаешь, как его назвали? Его назвали Персей.
– Персей, – повторил Энтони.
Татьяна кивнула.
– Когда Акрисий узнал, что у его дочери родился сын, то перепугался и не знал, что делать. Он не посмел убить мальчика, но и не мог позволить ему жить. Поэтому он приказал засунуть мать с сыном в сундук и пустил его в бушующее море.
Энтони восторженно слушал.
– Их несло по морю, у них не было еды. Данае было страшно, а Персею нет. – Татьяна улыбнулась. – Персей чувствовал, что его отец не позволит случиться с ним и Данаей чему-то ужасному. – Она помолчала. – И его отец этого не допустил. Зевс попросил бога моря Посейдона успокоить волны, чтобы их непрочный ковчег был благополучно выброшен на берег одного греческого острова.
– Я знал, что они спасутся. – Энтони улыбнулся и облегченно вздохнул. – Они жили счастливо с тех пор?
– Да.
– Что случилось с Персеем?
– Как-нибудь, когда ты подрастешь, я расскажу тебе о судьбе Персея.
– Ты будешь моим… оракулом?
– Да.
– Но он не умер?
– О нет. Он благополучно вырос. Все жители острова сразу догадались, что Персей был царского происхождения – и не просто сын царя, а бога. Персей вырос сильным, участвовал во всех состязаниях, всегда побеждая соперников, но мечтал о смелых подвигах, в которых он проявит себя героем среди мужчин.
Энтони уставился на мать:
– Персей стал героем?
– Да, сынок, – ответила Татьяна. – Персей стал потрясающим героем. Когда ты немного подрастешь, я расскажу тебе о том, что он сделал с горгоной Медузой и морским чудовищем. А теперь я желаю тебе сладких снов. Хочу, чтобы тебе приснился Луна-парк, и сладкая вата, и игра в прятки под дощатым настилом. Хорошо?
– Мама, постой! Оракул был прав? Персей убил… того человека?
– Да, сынок. Персей действительно убил Акрисия. Случайно, он этого не хотел.
– Так что он был прав, что отослал их.
– Допустим, да. Но это не имело большого значения, да?
– Да. Это было не очень страшно, мама. Может быть, в следующий раз расскажешь про морское чудовище?
– Может быть. Я тебя люблю.
Она закрыла за собой дверь спальни.
Викки ушла вечером на очередную рождественскую вечеринку в госпитале. Она приглашала Татьяну, но за последние недели Татьяна побывала на нескольких праздничных вечеринках, и они успели ей надоесть. Она сидела за кухонным столом с чашкой чая и развернутой перед ней «Нью-Йорк таймс», слушая по радио последние новости из Нюрнберга, когда прозвучал дверной звонок.
Это был Джеб. На нем была белая морская форма, он казался высоким и широкоплечим и…
– Что ты здесь делаешь? – с удивлением спросила она.
Она его не ждала.
– Ну, я пришел повидаться, – ответил Джеб, протискиваясь мимо нее в квартиру.
Она закрыла за ним дверь.
– Уже поздно.
– Для чего поздно?
Татьяна пошла на кухню:
– Хочешь чашку чая?
– А как насчет пива? У тебя есть пиво?
– Пива нет. Только чай.
Она приготовила ему чай и напряженно села на диван рядом с ним. Джеб отпил глоток и поставил чашку на стол.
– В доме тихо, – сказал он. – Викки сейчас нет?
– Она на минутку вышла, – ответила Татьяна.
– В одиннадцать вечера?
– Она вернется в любую минуту.
– Гм… – Джеб оглядел ее. – Знаешь, у нас с тобой не бывает возможности побыть наедине. – Он погладил ее по бедру, и Татьяна не отодвинулась. – Почему бы тебе не зайти ко мне домой?
– Разве ты не живешь вместе с Винсентом?
– Какое это имеет значение?