Гитлеровские оккупанты с беспрецедентной жестокостью начали осуществлять свои преступные планы по уничтожению Ленинграда.
Я читаю:
«В результате варварской деятельности немецко-фашистских захватчиков в Ленинграде и его пригородах полностью разрушен 8961 дом с прилегающими постройками – сараями, банями и прочим – общим объемом 5 192 427 кубометров и частично разрушены 5869 домов общим объемом 14 308 288 кубометров. Полностью разрушены 20 627 жилых зданий общим объемом 25 492 780 кубометррв и частично разрушены 8788 жилых зданий общим объемом 10 081 035 кубометров. Полностью разрушены 295 зданий, представляющих культурное значение, общим объемом 844 162 кубометра, и частично разрушены 1629 таких зданий общим объемом 4 798 644 кубометра. Полностью разрушено 6 культовых зданий и частично 66 подобных зданий. Гитлеровцы разрушили и повредили строений различного типа на сумму свыше 718 000 000 рублей, а промышленного и сельскохозяйственного оборудования на сумму свыше 1 043 000 000 рублей».
Данный документ утверждает, что гитлеровцы день и ночь, методично и согласно плану, бомбили с воздуха и обстреливали улицы, жилые дома, театры, музеи, больницы, детские сады, военные госпитали, школы, институты и трамваи, разрушая наиболее ценные памятники культуры и искусства. Многие тысячи бомб и снарядов повреждали исторические здания Ленинграда, его набережные, сады и парки. Для артобстрела Ленинграда на батареях был предусмотрен специальный неограниченный запас снарядов… Все орудийные расчеты знали, что обстрел Ленинграда нацелен на разрушение города и уничтожение гражданского населения.
Викки спросила у Татьяны:
– Когда ты жила там, то знала о чем-то подобном?
– Я не просто знала, – ответила Татьяна. – Я пережила все это.
Генерал Рагинский. Господин председатель, чтобы полностью исчерпать представление доказательств по предмету моего доклада, прошу вашего разрешения выслушать свидетеля Иосифа Абгаровича Орбели…
Татьяна выронила из рук чашку чая, которая упала на пол и разбилась. Татьяна опустилась на колени, чтобы собрать осколки, при этом она жалобно причитала. Викки вскочила со стула, с удивлением спросив:
– Что с тобой?
Татьяна отмахнулась от нее, продолжая вслушиваться в трансляцию из радиоприемника.
Орбели даст показания по поводу разрушения в Ленинграде памятников культуры и искусства.
Вопрос. Как ваше имя?
Ответ. Иосиф Абгарович Орбели.
Вопрос. Свидетель, скажите нам, пожалуйста, какую должность вы занимали?
Ответ. Я был директором Государственного Эрмитажа…
Татьяна мучительно застонала.
– Что такое? – с тревогой спросила Викки. – Что?
– Ш-ш-ш.
Вопрос. Вы находились в Ленинграде в период немецкой блокады?
Ответ. Да, находился.
Вопрос. Вам известно о разрушении памятников культуры и искусства в Ленинграде?
Ответ. Да.
Вопрос. Вы можете изложить известные вам факты?
Ответ. Я был свидетелем действий, предпринятых врагом для уничтожения музея Эрмитаж. В течение многих месяцев здания музея подвергались систематическим воздушным бомбардировкам и артиллерийскому обстрелу. В Эрмитаж попали две авиационные бомбы и около тридцати артиллерийских снарядов. Снаряды нанесли зданиям значительные повреждения, а бомбы разрушили канализацию и водопровод Эрмитажа.
Вопрос. В какой части города расположены эти здания – на юге, севере, юго-западе или юго-востоке?
Ответ. Зимний дворец и другие здания Эрмитажа расположены в центре Ленинграда, на берегу Невы.
Вопрос. Можете сказать, имеются ли вблизи Эрмитажа промышленные предприятия, в частности военные?
Ответ. Насколько мне известно, поблизости от Эрмитажа нет военных предприятий. Если вы спрашиваете о здании Главного штаба, то оно расположено на противоположной стороне Дворцовой площади и значительно меньше Зимнего дворца пострадало от артобстрелов. Насколько мне известно, в здание Главного штаба попало лишь два снаряда.
Вопрос. Вам известно, имелись ли артиллерийские батареи вблизи упомянутых вами зданий?
Ответ. На всей территории вблизи зданий Эрмитажа не было ни одной артиллерийской батареи, поскольку с самого начала были предприняты меры для предотвращения ненужной вибрации вблизи музея со столь ценными экспонатами.
Вопрос. Продолжали ли работу во время блокады военные заводы?
Ответ. Я не понимаю вопроса. О каких заводах вы говорите – заводах Ленинграда в целом?
Вопрос. О ленинградских военных заводах. Они продолжали работу во время блокады?
Ответ. На территории, где расположены здания Эрмитажа, и в непосредственной близости от них военных объектов не было. Их там никогда не было, и во время блокады здесь не строили заводов. Но я знаю, что в Ленинграде производились боеприпасы, которые с успехом применялись.
Вопрос. Свидетель, Зимний дворец находится на берегу реки Невы. На каком расстоянии от Зимнего дворца располагается ближайший мост через Неву?
Ответ. Ближайший мост, Дворцовый, находится в пятидесяти метрах от Зимнего дворца, это ширина набережной, но лишь один снаряд попал в мост во время обстрелов. Поэтому я уверен, что Зимний дворец обстреливали умышленно. Не могу поверить, что при обстрелах моста в него попал лишь один снаряд, а тридцать попали в близлежащее здание.
Вопрос. Свидетель, вы делаете свои выводы. Вы располагаете познаниями в области артиллерии, позволяющими вам судить, был целью Зимний дворец или мост рядом с ним?
Ответ. Я не артиллерист, но полагаю, что если немецкая артиллерия была нацелена только на мост, то невозможно было попасть в мост один раз, а в Зимний дворец, стоящий напротив, тридцать раз. Так что можно в каком-то смысле считать меня артиллеристом.
Оживление в зале суда.
Вопрос. Один последний вопрос. Вы находились в Ленинграде в течение всей блокады?
Ответ. Я находился в Ленинграде с первого дня войны до тридцать первого марта тысяча девятьсот сорок второго года. Потом, когда немецкие войска прогнали из пригородов Ленинграда, я вернулся в город.
Генерал Рагинский. Вопросов больше нет.
Председатель. Свидетель может быть свободен.
Свидетель уходит.
Татьяна, сидя на полу, подняла взгляд на Викки, потом села за стол, положив на него голову и закрыв глаза. Викки погладила ее по спине.
– Со мной все в порядке, – еле слышно проговорила Татьяна. – Одну минуту…
Александр в ту, последнюю минуту.
Орбели, стоящий на улице и прощающийся со своими ящиками.
Татьяну поразило его лицо. Она никогда его не забудет.
Он смотрел на эти ящики с такой му´кой, словно прощался с первой любовью.
– Кто этот человек? – спрашивает Татьяна.
– Он хранитель музея Эрмитаж.
– Почему он так смотрит на ящики?
– Это единственная страсть его жизни. Он не знает, увидит ли их когда-нибудь вновь.
Татьяна пристально смотрит на незнакомца:
– Ему надо иметь больше веры, как по-твоему?
– Согласен, Таня. Ему надо чуть больше веры. После окончания войны он снова увидит свои ящики.
– Судя по тому, как он смотрит на них, после войны он доставит их назад без посторонней помощи.
«Татьяша, помни Орбели».
С мыслью об Орбели смотрел на нее Александр, когда в госпитале Морозова она убежала от него, мелькнула быстрой тенью, едва оглянувшись: «пока, милый, поправляйся, о-о, в другой раз расскажешь мне об этом Орбели, Шура, при следующей встрече». У двери она со смехом обернулась в последний раз и увидела в глазах мужа Иосифа Абгаровича Орбели. Она никогда не понимала этого выражения на его лице. Теперь поняла.
«Каждый день я стою у твоей кровати и салютую тебе. „До встречи, майор. Сладких снов“. И ты говоришь: „До встречи, Таня“.
Я отхожу от тебя. Ты зовешь меня, я оборачиваюсь, доверчиво глядя на тебя.
Ты говоришь мне глубоким и спокойным мужественным голосом: „Татьяша, помни Орбели“.
Я на миг нахмуриваюсь, но пропускаю твои слова мимо ушей, потому что занята, а ты так спокоен, и меня зовет доктор Сайерз. И я отвечаю: „Шура, милый, мне надо бежать, скажешь завтра, а теперь я знаю: ты больше не можешь говорить, ты иссяк“. Ты молчишь и киваешь, а я торопливо обхожу койки и около тусклой двери беспечно оборачиваюсь в последний раз и здесь останавливаюсь.
И здесь я останусь.
Орбели».
В тишине приморской февральской ночи Татьяна сидела на холодной пожарной лестнице, закутавшись в кашемировое одеяло Александра и вдыхая морской воздух, а под ней мерцал Манхэттен.
«Ты найдешь способ жить без меня. Найдешь способ жить за нас обоих», – однажды сказал ей Александр.
Теперь она поняла, в точности поняла, чего так давно боялась, о чем давно догадывалась: Александр вручил ей свою жизнь и сказал: «Это тебе. Я не смогу спасти себя, смогу только спасти тебя, и тебе надо прожить свою жизнь, предначертанную только тебе. Ты должна быть сильной и счастливой, и должна любить нашего ребенка, и в конечном итоге должна полюбить. Со временем ты должна научиться снова любить, снова улыбаться и отодвинуть меня, должна научиться держать за руку другого мужчину и целовать другого мужчину. Тебе надо снова выйти замуж. И родить еще детей. Ты должна прожить свою жизнь за меня и за себя. Тебе надо прожить ее, как прожили бы мы». Все в одном слове: «Орбели».
На войне все было проще: правота, неправда, так легко отличить одно от другого, легко все осквернить. Опасность, освобождение, лишения. Эмоции, боль, страсть.
«Отчетливо вижу его, даже в мирной жизни.
Но сколько еще мне прятать его?
Сколько традиций, праздников. Рождество, День благодарения, Пасха, День труда, День Колумба, День независимости и дни рождения, дни рождения – каждый, даже мой, – проклятый, мучительный, но все же золотой. Праз