– Давайте поможем им, – предложила Татьяна.
Степанов пригласил их сесть. Они сели. Татьяна упала на стул. Слава богу, ей не надо было больше стоять!
– К несчастью, проблема серьезная, – сказал Степанов, – и я не знаю, достигнут ли ваши маленькие посылки цели. В Берлине и его окрестностях растет ненависть к немецким заключенным, ослаблена военная дисциплина, важная в управлении лагерей, тюремная охрана не обучена и не имеет опыта. Все это провоцирует бесконечную череду преступлений: побег, сопротивление охранникам и насилие. Политические издержки велики. Многие немецкие рабочие, которые в других условиях работали бы на нас и помогали бы нам, отказываются. Проявляя сопротивление, работники бегут в западные регионы. Перед нами стоит данная проблема, и я опасаюсь, что Красный Крест может подогреть нестабильную ситуацию.
Когда Татьяна перевела слова Степанова, Мартин сказал:
– Генерал-лейтенант совершенно прав. Это не наше дело. Мы не понимаем, с чем играем.
Однако Татьяна не перевела это на русский. Вместо этого она сказала:
– Международный Красный Крест – нейтральная организация. Мы не принимаем ничью сторону.
– Увидев эти лагеря, вы примете чью-то сторону. – Степанов покачал головой. – Я пытался как-то исправить несправедливое распределение еды, антисанитарные условия, произвольное и несправедливое ужесточение правил. Четыре месяца назад я приказал улучшить запущенное состояние лагерей, но безуспешно. Армейский контингент, отвечающий за русские лагеря, отказывается наказывать за злоупотребления в собственных рядах, что приводит лишь к большей враждебности.
– Русские лагеря? – спросила Татьяна. – Вы имеете в виду немецкие лагеря?
Степанов прищурился.
– Русские здесь тоже есть, медсестра Баррингтон, – в упор глядя на нее, сказал он. – Или, по крайней мере, были четыре месяца назад.
Татьяну начало трясти.
– Какой армейский контингент отвечает за эти лагеря? Может быть, я… мы пойдем и поговорим с ними.
– Вам придется поехать в Москву и поговорить с Лаврентием Берией. – Степанов мрачно улыбнулся. – Хотя я не рекомендовал бы. По слухам, чашечка кофе с Берией может стоить жизни.
Татьяна зажала руки между коленями. Она не доверяла своему телу, которое могло выдать ее эмоции. Значит, НКГБ контролирует концлагеря в Германии!
– Что он сказал, Та… медсестра Баррингтон? – спросила Пенни. – Вы забываете переводить.
Вмешался Мартин:
– Мы уже приняли решение. Это пустая трата наших ресурсов.
Татьяна повернулась к нему:
– У нас масса ресурсов, доктор Фланаган. Наши ресурсы – это все Соединенные Штаты Америки. Командующий говорит, что лагеря отчаянно нуждаются в нашей помощи. Что же, мы сейчас повернем назад, когда выяснилось, что лагеря нуждаются в нашей помощи даже больше, чем предполагалось?
– В словах медсестры Баррингтон есть смысл, доктор Фланаган, – с серьезным видом проронила Пенни.
– Смысл помогать тем, кто знает, как спастись, – заявил Мартин.
– Знаете что? Давайте сначала поможем, а потом пусть они решают, смогут ли помочь себе сами. – Она повернулась к Степанову и тихо проговорила: – Сэр, как вы попали сюда?
– О чем вы его спрашиваете? – поинтересовался Бишоп.
– Меня перевели после падения Берлина, – ответил Степанов. – Я хорошо потрудился в Ленинграде. Они думали, что я сделаю то же самое здесь. Но это не Ленинград. В Ленинграде не было ни одной из этих проблем. Разные проблемы – с питанием, размещением, одеждой и топливом – да, но в Берлине есть все это плюс конфликты стран, людей, экономики, правосудия, репараций, наказания. Боюсь, эта трясина затягивает меня. – Он замолчал. – Не думаю, что надолго здесь задержусь.
Татьяна взяла его за руку. Военный губернатор, Мартин и Пенни вытаращили глаза.
– Тот, кто принес вашего сына, – еле слышно сказала она, – где он?
Степанов покачал головой, опустив глаза на ее руку.
– Где?
Он поднял взгляд:
– Заксенхаузен. Спецлагерь номер семь.
Татьяна сжала его руку, потом отпустила:
– Спасибо, генерал-лейтенант.
– Что сказал генерал о Заксенхаузене? – спросил Мартин. – Вы забываете переводить. Может, надо пригласить переводчика.
– Он говорил о том, где мы будем нужны больше всего, – сказала Татьяна, с усилием поднимаясь со стула и стоя на нетвердых ногах; у нее пересохло во рту. – Мы будем благодарны за направления в лагеря, сэр. Может быть, дадите карту местности на всякий случай? Вы не могли бы телеграфировать им, сообщая о нашем приезде? Мы телеграфируем в Гамбург с просьбой прислать в Берлин дополнительные грузовики Красного Креста. Мы доставим в ваши лагеря достаточное количество аптечек и еды, обещаем. Это не решит все проблемы, но ситуация должна улучшиться.
Все обменялись рукопожатиями. Степанов кивнул Татьяне:
– Поезжайте быстрее. У русских заключенных все обстоит плохо. Последние несколько месяцев их переводят в лагеря на Колыме. Возможно, вы уже опоздали.
Уходя, Татьяна в последний раз обернулась, чтобы посмотреть на Степанова, который снова напряженно стоял у письменного стола. Он поднял руку:
– Вы не в безопасности. Вы в списке классовых врагов номер один. Я тоже не в безопасности. И он менее всех в безопасности.
– Что он сказал? – спросил Мартин, когда они вышли.
– Ничего.
– О-о, это нелепо! Губернатор, – Мартин повернулся к Бишопу, – очевидно, медсестра Баррингтон утаивает от нас важную информацию.
– Доктор Фланаган, – сказал Бишоп, – очевидно, вы не владеете иностранным языком. При переводе переводят только самые важные моменты.
– Я, безусловно, делала это, – сказала Татьяна.
Когда они вышли на улицу, ей пришлось сесть на обрубок миномета, лежащего неподалеку от развалин фонтана.
Бишоп подошел к ней и примостился рядом:
– Когда мы уходили, он произнес слово «враг». О чем он говорил?
Немного отдышавшись, Татьяна заговорила спокойным голосом:
– Он сказал, что советская армия[9] считает нас – американцев – врагами. И мы ничего не можем с этим поделать. Я не хотела произносить это вслух. Доктор, – она кивнула в сторону Мартина, – к тому же весьма впечатлителен.
Губернатор улыбнулся:
– Понимаю. – Он потрепал ее по плечу, с одобрением глядя на нее. – Не как вы?
Они вместе подошли к Пенни и Мартину.
– Губернатор, – сказал Мартин, – вы считаете, мы должны поехать в Заксенхаузен?
– Не понимаю, как можно этого избежать, доктор. Для этого вы сюда и приехали. Ваша медсестра заставила его допустить нас в лагеря. Как вы добились этого, медсестра Баррингтон? Это гигантский прорыв в деятельности Красного Креста. Я немедленно телеграфирую в Гамбург, попрошу их прислать еще сорок тысяч комплектов.
– Постой, Таня, – сказала Пенни, – объясни, как тебе удалось завладеть рукой советского генерала, заставить его допустить нас в рабочие лагеря, и он даже не привлек тайную полицию?
– Я медсестра, – ответила Татьяна. – Я всех их трогаю.
– Вам не следует открыто проявлять дружелюбие к Советам, – строго произнес Мартин. – Помните, что мы нейтральны.
– «Нейтральный» не значит «безразличный», Мартин, – возразила Татьяна. – «Нейтральный» не значит «беспомощный», «не умеющий утешить». «Нейтральный» значит, что мы не принимаем ничью сторону.
– Не в профессиональной сфере, – сказал губернатор. – Но, медсестра Баррингтон, советские солдаты – это варвары. Вы знаете, что после капитуляции Германии они закрыли Берлин на восемь дней? Закрыли для наших армий. На восемь дней! Ни один человек не мог сюда войти. Что они, по-вашему, здесь делали?
– Не хочу гадать, – ответила она.
– Насиловали молодых женщин вроде вас. Убивали мужчин вроде доктора Фланагана. Мародерствовали в уцелевших домах. Жгли Берлин.
– Да. Вы видели, что немцы сделали с Россией?
– А-а-а, – вмешался Мартин. – Я думал, медсестра Баррингтон, мы не принимаем ничью сторону?
– И не подаем руку врагу, – добавила Пенни.
– Он не враг, – сказала Татьяна, отвернувшись от попутчиков, чтобы они не увидели ее слезы.
Глава 40
Заксенхаузен, июнь 1946 года
Мартин собирался отправиться на следующий день. Татьяна сказала «нет». Они едут немедленно. Садятся в джип и едут. Немедленно.
У Мартина была сотня причин, почему следовало подождать до завтра. Телеграмма Степанова еще не дошла до лагерей. Они могли бы дождаться других джипов Красного Креста и отправиться с настоящим конвоем – так, как Красный Крест вошел в Бухенвальд после окончания войны. Они могли дождаться большей поддержки. Они могли посетить госпитали в Берлине, чтобы понять, насколько там нуждаются в помощи. Они могли бы пообедать. Военный губернатор пригласил их на обед, намереваясь представить их генералам Корпуса морской пехоты США. Татьяна слушала доводы Мартина, а сама готовила им сэндвичи и относила все их вещи в джип. Потом она взяла ключи Мартина, открыла дверь и указала на руль:
– Расскажете мне все по дороге. Мне сесть за руль или поведете вы?
– Медсестра! Вы услышали хотя бы слово из того, что я говорил?
– Я очень внимательно слушала вас. Вы сказали, что хотите есть. Я приготовила сэндвичи. Вы сказали, что хотите встретиться с генералом. Если мы поторопимся и не потеряемся, то через час вы встретитесь с комендантом самого крупного концлагеря Германии.
Заксенхаузен находился примерно в двадцати пяти милях к северу от Берлина.
– Нам необходимо позвонить в Красный Крест в Гамбурге.
– Это сделает за нас губернатор Бишоп. Все предусмотрено. Нам лишь надо поехать. Прямо сейчас.
Они сели в джип.
– Откуда, по-вашему, нам следует начинать? – с мрачной обреченностью спросил Мартин. – Очевидно, в Заксенхаузене насчитывается до сотни отделений. Наверное, надо начать с нескольких из них. Покажите мне карту. Они небольшие, мы сможем быстро их осмотреть.
– Это зависит от того, что мы там обнаружим, – сказала Татьяна. – Но нет, нам надо двигаться в Заксенхаузен.