Александр продолжал неподвижно лежать у стены, не сводя глаз с Татьяны, избегавшей его взгляда. Она поднесла фляжку к его губам. Запрокинув голову, он стал пить. У нее тряслись руки, и она выронила фляжку.
Лейтенант заметил это.
– Вы в порядке? – спросил он. – Не слишком ли травмирующее зрелище для вас? Похоже, вы не приспособлены для подобной работы. Вы кажетесь такой… хрупкой.
Не ответив ему, Татьяна попросила:
– Лейтенант, не могли бы вы принести большое ведро воды, желательно теплой, для раны на голове, мыло, шампунь и одну из аптечек из джипа?
– Да, но выйдите из камеры. Вам нельзя оставаться одной с заключенным. Вспомните, что с вами случилось вчера. Это небезопасно.
– Он в наручниках. Все будет нормально. Идите, но поторопитесь. У нас еще много дел.
Едва Каролич вышел, как Татьяна прижалась лбом к голове Александра.
– Господи, не может быть! – прошептала она по-русски. – Это не можешь быть ты!
Она почувствовала, как он задрожал. Татьяна склонилась над ним. Глаза Александра были закрыты.
Оба замерли, не двигаясь и не разговаривая.
Она застонала. Слов не было, хотя в душе она рыдала, и кричала, и сетовала на жестокую судьбу, и печалилась, но в своей печали злилась и чувствовала себя такой потерянной. И вот она прижималась лицом к его окровавленной темной голове не в силах произнести ни слова. Стоны, да. Жалкие крики, да. Не молчание, но и не реальные слова.
Стоя на коленях рядом с ним, чуть шевеля губами, Татьяна прошептала:
– О-о-о, Шура… – и, закрыв лицо трясущимися руками, заплакала.
– Таня, ну перестань!
Согнувшись пополам, она часто задышала и, чтобы успокоиться, уткнулась лицом в его запятнанную кровью рубашку.
– Как ты жила, Таня? – срывающимся голосом спросил Александр.
– Хорошо, хорошо. – Она сжала его закованные в цепи руки.
– А как там… – Он осекся. – Как там… ребенок?
– Да, у нас сын.
– Сын… – Александр шумно выдохнул. – Как ты назвала его?
– Энтони Александр. Энтони.
Глаза Александра наполнились слезами, и он отвернулся.
Татьяна пристально смотрела на него, приоткрыв рот.
– Это действительно ты? Скажи, что это ты, пока я еще соображаю.
Она никогда не видела его таким исхудавшим, даже в худшие дни ленинградской блокады.
– Александр… – прошептала она и моргнула.
Одна щека не выбрита. Пена на щеках. И она держит зеркало между грудями.
Снова моргнула. И пробежала пальцами по его бороде, губам. Он целовал ее пальцы.
– Татьяна… – шептал он. – Таня…
– Что с тобой тогда случилось? Тебя арестовали, да?
– Да.
– Дай угадаю. Ты знал, что тебя арестуют… – Она замолчала. – Каким-то образом, не знаю как, ты догадался, что тебя арестуют, и ты инсценировал собственную смерть, чтобы я уехала из России. Тебе помог Сайерз.
– Да, Сайерз мне помог. Но я не инсценировал свою смерть. Я считал ее неизбежной. Я не хотел, чтобы ты осталась и смотрела, как я умираю. Я понимал, что по-другому ты не уедешь.
Они разговаривали торопливо, опасаясь, что в любой момент может вернуться Каролич.
– Тебе помогал Степанов?
– Да.
– Он в Берлине.
– Знаю. Он приезжал сюда несколько месяцев назад.
– Как ты заставил Сайерза?.. Мне все равно. – Она не могла отодвинуться от него; у нее перехватило дыхание. – Ты думаешь, я этого хотела? Оставить тебя?
Он покачал головой:
– Знаю, что не хотела.
– Я ни за что не уехала бы.
– И это я знал. – Он помолчал. – Слишком хорошо.
Она перестала к нему прикасаться.
– Ты и твое невыносимое самомнение… Ленинград, Морозово, Лазарево. По-твоему, ты всегда знаешь, что лучше.
– А-а-а, – произнес он. – Значит, было Лазарево?
– Что? – Она на мгновение смутилась. – Я сказала тебе, что дождусь тебя, и дождалась бы.
– Так как обещала мне, что не уедешь из Лазарева? Ты жила бы там одна. Меня приговорили к двадцати пяти годам каторги. – (Она вздрогнула.) – Таня, почему ты на меня не смотришь? – с запинкой произнес он. – Почему ты опустила глаза?
– Потому что я боюсь, – прошептала она. – Я ужасно боюсь!
– Я тоже, – сказал Александр. – Пожалуйста, посмотри на меня.
Она подняла глаза. По ее щекам катились слезы.
– Спасибо, – прошептала она, – за то, что выжил, солдат.
– Не за что, – прошептал он в ответ.
Послышался звук открываемой двери. Отодвинувшись в сторону, Татьяна быстро вытерла лицо с размазанной по нему тушью. Александр закрыл глаза.
В камеру вошел Каролич с ведром и марлей.
– Лейтенант, давайте начнем, но мне надо, чтобы вы сняли с него кандалы. Запястья и лодыжки у него кровоточат от железа. Мне необходимо промыть их и забинтовать, а иначе возникнет инфекция, если еще не возникла.
Каролич достал ключ от наручников и взял в руки автомат.
– Вы не знаете этого типа, сестра Баррингтон. На вашем месте я бы не стал ему сочувствовать.
– Я сочувствую всем страждущим, – ответила она.
– Он сам в этом виноват.
Татьяна заметила, что в присутствии Александра снисходительная манера Каролича меняется. Сняв с Александра кандалы, он со звоном швырнул их на солому.
– Почему вы используете металлические кандалы? – спросила она. – Почему не используете кожаные наручники? Они выполняют свои функции, но удобнее для заключенного.
Каролич рассмеялся:
– Сестра, вы, очевидно, не обратили на это внимания. Мы не используем металлические оковы, их использовали немцы. Вот что они оставили нам. К тому же этот тип за три часа разгрызет кожаные.
Она вздохнула:
– По крайней мере, надо заменить солому, когда я закончу.
Каролич пожал плечами, потом сел спиной к стене на чистую солому, удобно вытянув ноги, и взял в руки автомат:
– Одно неверное движение, Белов, и ты знаешь, что за этим последует.
Александр промолчал.
Татьяна опустилась на колени рядом с Александром:
– Начнем. Дайте мне помыть вас, хорошо?
– Хорошо.
– Откиньте голову назад, чтобы я могла вымыть волосы.
Он откинул голову назад.
– Что с ним случилось, лейтенант? – спросила Татьяна, поддерживая одной рукой голову Александра, который почти уткнулся лицом в ее грудь, а другой рукой с зажатым в ней полотенцем вымывая из его волос комки запекшейся крови; волосы были одной длины с бородой. – Я побрею и постригу его, но знаете, вам необходимо коротко стричь волосы вашим заключенным. Не только ему, всем.
– Почему вы так на него смотрите? – вдруг спросил Каролич.
– Как? – тихо спросила она.
– Даже не знаю.
– Я устала. Наверное, вы правы. Это для меня чересчур.
– Так оставьте его. Пойдемте в дом. У нас будет приличный обед. – Он улыбнулся. – Вчера вы не пили вино. Вино очень хорошее.
– Нет, я закончу здесь.
Она отстригла волосы и осторожно промыла рану Александра. У него был порез на коже головы над ухом, и кровь запятнала шею и рубашку. Кровь уже запеклась. Сколько времени он здесь находится? Лицо у него было опухшее, с синяками под глазами и подбородком. Избивали ли его? В полумраке она различала черноту запекшийся крови, белизну его рубашки, черноту его волос и глаз. Он давно не брился, давно не мылся. Давно к нему никто не прикасался. Едва дыша, он лежал у нее на руках с закрытыми глазами. Лишь сердце громко стучало. Он лежал у нее на руках такой тихий, умиротворенный, весь в ее власти. Она ощущала все это в нем, сама чувствуя то же самое. Ей безумно хотелось склониться к нему, что-то сказать, и, изо всех сил стараясь сдержаться, она сильно прикусила губу, и ее кровь закапала прямо на лицо Александра.
– Медсестра, на заключенном кровь.
Александр заморгал и молча поднял глаза на Татьяну.
– Ничего страшного. – Татьяна слизнула с губ кровь и опустила тряпочку в прохладную воду. – Расскажите, что с ним случилось.
Каролич хихикнул:
– Он у нас уже почти год. Поначалу он вел себя хорошо, усердно работал, валил лес, был спокойным образцовым зэком, неутомимым трудягой, и его щедро награждали. К несчастью, начиная с ноября он несколько раз пытался сбежать, его помещали в тюрьму, а потом возвращали в барак. Он считает, что это гостиница. Приходит и уходит, когда вздумается. Казалось бы, после семнадцати попыток можно было чему-нибудь научиться, но это не так.
– А пошел ты! – бросил Александр.
– Тсс! Мужик не обучен хорошим манерам. Ну это не важно. – Каролич понизил голос. – Он здесь не останется.
– Да?
Татьяна, промывая запястья Александра, незаметно сунула две шпильки из своих волос ему в руку.
– Да, – кивнул Каролич. – Его вместе с тысячью других завтра отправляют на Колыму. – Тихо рассмеявшись, он ткнул Александра в ребра дулом автомата. – Попробуй сбежать оттуда.
– Прошу, не провоцируйте заключенного, – сказала Татьяна, приступая к бритью бороды. – Почему на нем не тюремная одежда?
– Он снял это с санитара в лазарете. Схватив его, мы бросили его сюда, в чем был. Очевидно, ему здесь нравится. Он всегда хочет вернуться.
– Почему он в крови, в синяках? Его били?
– Сестра, вы меня услышали? Семнадцать раз! Били! Ему повезло, что остался в живых. Что, если бы вчерашний мужик семнадцать раз сделал с вами то, что собирался сделать? Сколько вы терпели бы, прежде чем сказать: «Хватит!» – и избить его до смерти?
Татьяна опустила взгляд на Александра. У того потемнели глаза.
– Медсестра, он испачкал вам всю вашу симпатичную белую униформу, – брезгливо произнес Каролич. – Пусть ляжет на солому. Ему плевать, побрит он или нет. Он не привык к подобному обращению. И ему это ни к чему.
Она отпустила Александра. Его запястья были обмыты и забинтованы, волосы подстрижены и вымыты, рана на голове обмыта и забинтована. Она даже заставила его прополоскать рот содой с перекисью водорода. Теперь ей осталось убедиться в том, что у него ничего не сломано.
– У этого человека есть воинское звание?
– Больше нет, – ответил Каролич.