Иван Романович сильно волновался по поводу своего буржуазного происхождения. Он был сыном московского купца первой гильдии Романа Пельтцера и родственником известных фабрикантов. Одной лишь причастности к буржуазной семье в 1918 году было достаточно для того, чтобы быть расстрелянным без вины, без суда и следствия в качестве контрреволюционного элемента. И фамилия как назло редкая – клан Пельтцеров в России один-единственный, другого нет.
– Много ли ты добра видел от них, чтобы бояться? – успокаивала мужа, а заодно и себя Евгения Сергеевна. – Какие мы буржуи, скажите на милость? Кого ты когда эксплуатировал? Разве что меня, но я не стану жаловаться. Буржуям положено быть богатыми, а где наши богатства? Покажи мне их, а то я не вижу! Врагам бы моим столько здоровья, сколько у нас богатства!
Но, тем не менее, мать посоветовала Тане сменить фамилию на Ройзен. Из предосторожности.
– Ройзенов в России много, совсем не обязательно иметь отношение к бердичевским Ройзенам, – уговаривала она. – К тому же сейчас полезно иметь еврейскую фамилию. Посмотри, сколько наших среди вождей. Полный миньян![33]
Таня соглашалась с доводами матери – да, мама, все так, как ты говоришь, но фамилию так и не сменила. Во-первых, потому что это выглядело бы предательством по отношению к отцу (так, во всяком случае, ей казалось), а во-вторых, она уже успела если не сделать себе имя, то заслужить какую-то, пускай и небольшую известность как Татьяна Пельтцер. Стоит ли начинать все сначала? Да и звучит «Пельтцер» лучше, чем «Ройзен». Энергично звучит, хлестко, как выстрел.
Отец провел с Таней строгую беседу. Пожалуй, никогда раньше и никогда больше девочка не видела отца таким строгим. Хмуря брови и потрясая в воздухе указательным пальцем, Иван Романович говорил о том, что он порвал со своей семьей и стал актером, потому что не желал быть эксплуататором, а желал зарабатывать на жизнь честным трудом. О собственной антрепризе было велено забыть навсегда, словно ее никогда и не было. Антрепренер это же в сущности тот же эксплуататор. Закончив говорить, Иван Романович потребовал, чтобы Таня повторила сказанное, и успокоился только тогда, когда она пересказала все слово в слово.
Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Всячески стараясь подчеркнуть свою приверженность новой власти, Иван Романович активно работал в артистических бригадах, передвижных театрах, агитационных группах и прочих структурах, обеспечивая себе и своей семье не только хороший паек (деньги в то время ничего не стоили, ценились пайки, которых было несколько видов), но и страховку от возможных неприятностей. Эта активность была замечена и оценена должным образом. О «нехорошем» происхождении Ивана Романовича никто не вспоминал, а в 1925 году он даже стал заслуженным артистом РСФСР.
Обошлось.
У Синельникова и в антрепризе своего отца Таня прошла, если можно так выразиться, «классическую» театральную школу. В 1918 и 1919 годах она прошла школу революционную. К 1920 году ее театральное образование можно было считать законченным. Шестнадцатилетняя девушка имела большой сценический опыт. Она испробовала себя во всех амплуа и в различных видах постановок. Она схватывала все на лету и обладала великолепным даром импровизации. Она пела, танцевала, исполняла акробатические номера и даже обучилась чревовещанию. Она с уверенностью глядела в будущее и верила, что слава ее не за горами.
– Танюша, ты будешь великой актрисой, – часто повторял отец. – Помяни мое слово. Это я тебе не как любящий папаша говорю, а как старый опытный актер.
Старому опытному актеру Ивану Пельтцеру Татьяна верила, пожалуй, больше, чем своему любимому папаше. Если Иван Робертович начинал с того, что говорит как старый опытный актер, то всегда резал в глаза правду-матку без малейших признаков комплиментарности…
– Веселое было время, – говорила Татьяна Ивановна, когда ее спрашивали о первых революционных годах. – Веселое и непонятное. Никто ничего не понимал в том, что происходило, но все верили, что очень скоро наступит необыкновенно замечательная жизнь.
Глава седьмаяВ шестнадцать лет
О, юность! о, веры восход!
О, сердца взволнованный сад!
И жизнь улыбалась: «вперед!»
И смерть скрежетала: «назад…»
В марте 1919 года, выступая на митинге рабочих, матросов и красноармейцев города Петрограда, Владимир Ульянов-Ленин сказал: «Наши победы на Дону стали возможны исключительно благодаря усилению партийной и культурно-просветительной деятельности в рядах Красной армии. Это вызвало психологический сдвиг, и в итоге наша Красная армия завоевала для нас Дон».
Партийной и культурно-просветительной… Два этих понятия вождь и теоретик большевизма поставил рядом не случайно. Культурно-просветительной деятельности среди народных масс большевики придавали огромное значение. В Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА) существовало великое множество передвижных театров, актерских коллективов, которые выступали «на выезде», сегодня здесь, а завтра – там. Театры эти были разными – бригадными, армейскими, фронтовыми, но выше и значительнее всех прочих был передвижной театр Политического управления Революционного военного совета республики, впоследствии переименованного в Главное политическое управление РККА. В годы Гражданской войны этот театр можно было без преувеличения назвать главным театром молодой Советской республики.
До революции путь на сцену был долог и тернист. Не всем, далеко не всем актерам везло так, как юной Тане Пельтцер. Многие после окончания театральных курсов и школ упрашивали антрепренеров взять их в труппу (новичков брать остерегались – кот в мешке), а затем долго играли «на выходах». Иначе говоря, выходили, говорили что-то вроде «Приехал барин» или «Кушать подано» и уходили. Вот и вся роль. А часто могли выйти только для того, чтобы подать пальто или же пройтись с веником по сцене. У некоторых «на выходах» так вся жизнь и проходила.
После революции попасть на сцену не составляло никакого труда, было бы желание (и соответствовало бы происхождение). Двери революционных театров были распахнуты настежь перед рабоче-крестьянской молодежью. Но на одном энтузиазме, как известно, далеко не уедешь. Неопытных артистов надо было учить, поэтому практически при всех революционных театрах имелись актерские курсы.
На втором году советской власти Иван Романович сделал головокружительную карьеру – стал режиссером и актером передвижного театра Политуправления Реввоенсовета, а заодно и руководителем актерских курсов при театре.
С какой стороны ни взгляни, это была неслыханная удача. Во-первых, высокий статус режиссера театра при Главпуре (так сокращенно называлось Главное политическое управление) служил чем-то вроде охранной грамоты, весьма необходимой сыну купца первой гильдии в те неспокойные годы. Во-вторых, пайки в театре были не просто армейскими, а усиленными, поскольку театр относился к Главпуру. Лучше этих пайков были, пожалуй, только совнаркомовские. Кроме того, после каждого выступления в армейских коллективах артистов было принято чем-нибудь угощать. В знак признательности. Люди приехали, старались, надо же отблагодарить. Иногда кормили на месте, иногда давали что-то с собой, но всякий раз, то есть – каждый день, что-нибудь да «обламывалось бонусом», как сказали бы в наше время. В-третьих, театр при Главпуре хорошо снабжался всем необходимым для постановок. «Хорошо» по понятиям того времени, но все же были материалы для декораций, были краски, имелась возможность шить костюмы. Для педантичного и страстно влюбленного в театр Ивана Романовича это имело огромное значение. Он не мог, образно говоря, «играть в лаптях на телеге», то есть обходиться без декораций, костюмов и прочих непременных театральных атрибутов. Кроме того, декорации и костюмы позволяли ставить не сцены, а полноценные спектакли. Правда, делать это следовало с великой осмотрительностью, чтобы избежать обвинения в протаскивании буржуазного искусства на революционную сцену.
Иван Романович, по уже упоминавшимся выше причинам, был крайне осмотрительным человеком, но однажды, что называется, дал маху. Решил поставить лесковскую «Леди Макбет Мценского уезда». Интересное драматическое произведение, обличающее нравы в купеческой среде, по мнению Ивана Романовича, должно было понравиться и зрителям, и начальству. Но после первой же репетиции произошел скандал. Кто-то из артистов (кто именно, так и осталось невыясненным) настучал начальству, что режиссер Пельтцер ставит идейно вредную пьесу, в которой пролетарий попадает под купеческое влияние. Посмотреть на лесковское произведение с такой точки зрения Иван Романович не догадался. К счастью, начальник просветительного отдела Политуправления Реввоенсовета, которому подчинялся передвижной театр, ограничился тем, что приказал прекратить репетиции вредной пьесы. Пельтцера ценили и берегли. Возможно, сыграло роль и то, что у него вдруг обнаружился высокий покровитель.
Покровителя звали Рубен Павлович Катанян, и был он начальником политотдела (самого важного и ответственного отдела) Политуправления Реввоенсовета, а затем стал заведующим агитационно-пропагандистским отделом ЦК РКП(б), а затем начальником Иностранного отдела Всероссийской чрезвычайной комиссии при Совете народных комиссаров РСФСР… Короче говоря – чуть ли не небожитель, но в начале века, когда Иван Романович служил у Корша, этот небожитель учился на юридическом факультете Московского университета, часто бывал в театре, запомнил понравившегося актера Пельтцера и узнал его пятнадцать лет спустя.
К Катаняну мы еще вернемся в одной из последующих глав, а пока что пора бы вспомнить и о нашей героине.
Освоившись в передвижном театре, Иван Романович пригласил к себе дочь. Приглашение было сделано в весьма оригинальной фо