Характер у Татьяны Ивановны был резким. Так говорили друзья. Недруги же предпочитали называть его «скверным». И те, и те были правы. С друзьями Татьяна Ивановна могла быть резкой, а уж тем, кого она по каким-то причинам не любила, от нее доставалось по полной программе. Но при этом она не была злопамятной и «нелюбимые» запросто могли превратиться в «любимых». Пример тому – ее отношения с режиссером Марком Захаровым. В начале знакомства Татьяна Ивановна его невзлюбила. Молодой, а делает ей замечания, репетиции какие-то необычные и т. п. Но разглядев в Захарове талант, тут же прониклась к нему уважением, которое очень скоро переросло в любовь. Дружескую, не более. Талант и порядочность были главными достоинствами, которые Татьяна Ивановна ценила в коллегах. Всем прочим, чтобы пользоваться ее уважением, хватало одной порядочности, но у актеров и режиссеров непременно должен быть талант. Без таланта в театре делать нечего, была уверена Татьяна Ивановна. «Сереньким» актерам, которые, по ее собственному выражению, были «ни рыба ни мясо», она высказывала в глаза то, что о них думала. Ее можно понять. Это не скверный характер, а нежелание мириться с тем, что чье-то неумение или чья-то бездарность портит работу целого коллектива. Если на сцене хоть один актер играет плохо, все действие идет псу под хвост. «Корш бы вас и в статисты не взял!» было у Татьяны Ивановны приговором, означающим безнадежную степень бездарности. Среди молодых актеров попадались и такие, кто интересовался: «А кто такой Корш?» От подобных вопросов Татьяна Ивановна приходила в неистовство. Ей казалось, что над ней издеваются, хотя, возможно, никакой издевки и не было. Имя Корша, в отличие от Станиславского и Немировича-Данченко, в советское время практически нигде не упоминалось, разве что только в чьих-то мемуарах.
Друзья Татьяны Ивановны считали, что на ее характер наложило отпечаток одиночество, а недруги утверждали, что это характер стал причиной одиночества. Романов у Пельтцер было много, но эту сторону жизни она не выпячивала и поклонниками не хвасталась. При желании, вне всяких сомнений, она могла бы не раз выйти замуж, но не вышла. «Прививка», полученная в молодости, выработала у Татьяны Ивановны иммунитет к замужеству. На вопрос о том, почему она не замужем (ах, чего только не спрашивают люди по простоте душевной, которая, как известно, хуже воровства), Татьяна Ивановна отвечала вопросом: «А зачем?» Может, и бравировала, кто ж ее знает. Но никогда никому не жаловалась на отсутствие мужа и не высказывала радости по этому поводу. А вот относительно отсутствия детей высказывала – говорила, что она много успевает, потому что ее не связывают по рукам и ногам дети, или же что она живет спокойно, потому что дети-эгоисты ей не досаждают. Если бы дедушка Фрейд услышал эти высказывания, то авторитетно объяснил бы, что на самом деле Татьяна Ивановна глубоко переживала из-за того, что у нее нет детей, а говорила обратное, чтобы себя успокоить.
Татьяна Ивановна была, как в то время говорили, «активной общественницей». В 1956 году вступила в партию, очень скоро стала секретарем парторганизации Театра сатиры, несколько раз избиралась депутатом Фрунзенского райсовета. Депутатство это, по сути дела, было простой фикцией, этакой общественной синекурой, но депутатский статус помогал Татьяне Ивановне в общественной работе. Она была отзывчивым человеком (резкость часто сочетается с отзывчивостью) и как секретарь парторганизации постоянно за кого-то хлопотала – «выбивала» путевки в санатории и прочие блага вплоть до квартир. Тогда многое приходилось «выбивать» – просить или требовать, ходить по инстанциям или писать письма. Депутатство придавало веса, позволяло на равных общаться с разными начальниками.
Общественная работа занимала у Татьяны Ивановны бо2льшую часть свободного времени, а то, что оставалось, она посвящала своему хобби – преферансу, играть в который выучилась еще в труппе Синельникова. Сначала стояла за спиной у отца, тоже бывшего страстным преферансистом, и наблюдала за игрой. Осмелев, как-то раз посоветовала задумавшемуся Ивану Романовичу, с какой карты ему следует ходить. Тот возмутился – хто за дела? С каких это пор яйца курицу учат? – и решил преподать не по годам прыткой дочери урок. Усадил на свое место и велел продолжать игру за него. Игра шла по маленькой, так что в воспитательных целях можно было махнуть рукой на вероятный проигрыш, но Татьяна выиграла. Урок получил сам Иван Романович. Впоследствии он шел на хитрость – усаживал Татьяну играть вместо себя, когда ему не шла карта. Партнеры расслаблялись – да что там эта девчонка умеет? – и проигрывали. Со временем уловка перестала срабатывать, потому что слава о Татьяниных способностях широко распространилась, игроки начали относиться к ней как к равной и играли против нее предельно внимательно. Иногда Татьяна Ивановна нарочно играла плохо, чтобы дать партнеру возможность выиграть немного денег, была у нее такая деликатная форма помощи ближнему.
Для Татьяны Ивановны имела значение игра, сам процесс, а не выигрыш. Она могла чрезмерно сокрушаться по поводу копеечного проигрыша, но то была дань игре, игровым традициям, а не скупость. Скупой Татьяна Ивановна не была. Зарабатывала она много – театр, съемки, концерты – и к деньгам относилась легко. В магазине могла не взять сдачу, на рынке не торговалась, была вечным спонсором актерских застолий, легко одалживала деньги и забывала об этом. Когда Татьяна Ивановна выигрывала за карточным столом, то выигрыш чаще всего пускался на угощение партнеров. У нее дома стоял старинный ломберный столик, купленный в незапамятные дореволюционные времена Иваном Романовичем. После смерти Татьяны Ивановны столик унаследовала Ольга Аросева. Привезла его на дачу, открыла ящичек и увидел там пулю, расписанную рукой Татьяны Ивановны.
Татьяна Ивановна была общительной и невероятно легкой на подъем, веселой и даже проказливой. Новым знакомым требовалось время для того, чтобы привыкнуть к несоответствию между ее возрастом и поведением, между возрастом и бьющей через край энергией.
Никогда не отстает от времени и не пристает к нему…
Татьяна Ивановна не отставала и не «приставала». Она обладала мудрым умением жить сегодняшним днем, не увязая в прошлом. Многие сверстники осуждали ее за несолидность. Татьяна Ивановна воспринимала этот упрек как комплимент. Комплименты она любила…
Помните диалог из «Кабачка»?
Пани Ирэна. Мне пожалуйста, банку сардин.
Пани Зося. А вам каких: испанских, португальских или марокканских?
Пани Ирэна. Мне все равно, я не собираюсь с ними разговаривать.
Этот диалог вполне в стиле Татьяны Пельтцер. Впору заподозрить, что она придумала его сама. Чувство юмора у нашей героини всегда было на высоте. Природный дар развился и отшлифовался в постоянных обменах колкостями и шутками с отцом, бывшим великим острословом. Колкостями обменивались не из желания уязвить друг друга, а ради куража, из спортивного интереса, вышучивали друг друга как наедине, так и на людях. Случайная встреча отца и дочери в ресторане могла вылиться в настоящий концертный номер.
Кстати, о ресторанах. Любимым рестораном у Татьяны Ивановны был «Будапешт», она там часто бывала и только там отмечала дни рождения (причем никогда не скрывала, сколько лет ей исполнилось – говорила как есть). А вот ресторан Всесоюзного театрального общества (ВТО), который находился на улице Горького и куда пускали только по пропускам или по знакомству и в который ходила вся театральная Москва, она почему-то не любила. Бывала там довольно часто, но не любила и пренебрежительно называла его «столовкой». Надо признать, что «Будапешт» был «поизящнее» ресторана ВТО. «Поизящнее» и много спокойнее. В ресторане ВТО часто вспыхивали ссоры, порой переходившие в драки. Начнут актеры выяснять, кто из них талантливее или заслуженнее, увлекутся и сами не заметят, как перейдут к «подручным» доводам. Сама Татьяна Ивановна до преклонных лет была не прочь пропустить рюмочку-другую, но никогда не напивалась до безобразного состояния и, что примечательно, будучи навеселе, смягчалась, утрачивала свою обычную резкость, даже могла наговорить незаслуженных комплиментов. Впоследствии удивлялась: «Когда это я его хвалила? А-а, тогда… Но я же пьяная была!»
Человека хорошо видно по тому, как он относится к вышестоящим и тем, кто находится ниже его. Татьяна Ивановна никогда не лебезила перед вышестоящими и не отыгрывалась на молодых актерах. Она поступала наоборот. Многие актеры вспоминают о ней с теплотой и любовью – кому-то она помогла в работе над сложным образом, за кого-то заступилась на репетиции, кого-то обеспечила жильем. Жилищный вопрос в Москве всегда был болезненно-острым, а уж в театральной среде и подавно. В первую очередь квартиры выделялись начальникам, во вторую – производственникам, в третью – научным работникам, а актеры в этой очереди находились где-то в самом конце. В советское время обзавестись жилплощадью можно было двумя способами. Первый – получить квартиру (или комнату) от государства, бесплатно, при наличии соответствующих оснований, в порядке очереди. Квартирная очередь растягивалась на многие годы, и если на крупных заводах, таких, например, как ЗИЛ, были шансы получить квартиру за семь, или за восемь, или за десять лет, то в театре на это могло не хватить и всей жизни. Актеры чаще всего прибегали ко второму способу – вступали в жилищный кооператив, что стоило довольно солидных денег, и строили дом на кооперативной основе. Возможности вступить в кооператив тоже надо было ожидать довольно долго, но не настолько, как государственной квартиры. Как всенародно известная актриса, депутат и секретарь парторганизации Татьяна Ивановна могла сделать многое для своих коллег и делала это, причем всегда бескорыстно. Она считала своим долгом помогать людям, всю жизнь оставалась верной принципам актерского товарищества, усвоенным еще в труппе Синельникова.
«Вас никто не любит, кроме народа!» – заявил однажды Татьяне Ивановне актер Борис Новиков. Слова эти были сказаны в сердцах; успокоившись, Новиков попросил прощения, и Татьяна Ивановна его простила, но фразу запомнила и часто с гордостью повторяла: «Меня никто не любит, кроме народа!»