Когда приходили такие мысли, голова раскалывалась. А главное — не с кем было обсудить, как далее жить. Не привык, чтобы жизнь сама тобою распоряжалась, а не ты ею.
Стал заглядывать в места, где скапливался народ. А лучше, чем кабак, такого места на Москве не сыскать. Прямо на Никольской углядел такое кружало. Сам кабак на острог похож: просторная закопчённая изба огорожена дубовым тыном. К избе прилажена клеть с подклетьем, под ним — погреб.
В кабаке на почерневшей стене висит сальный светец, в коем от людского дыхания колышется пламя. Справа в углу — широкая печь с чёрным зевом. У печки стоят рогачи. Над печью сушатся чьи-то прокисшие портянки.
На полке вдоль стены — питейная посуда: ендова, осьмуха, полуосьмуха. За прилавком — целовальник.
Хлестали там водку как воду. Многие же, сидя за столами, пили табак — вдыхали ртом из рога горький дым, отчего некоторые, не вытерпев, заходились кашлем.
Первый раз Зубарев заглянул в сие царское заведение из простого любопытства. Затем стал приглядываться к людям. Особенно обратил внимание на одного солдата. Средних лет, степенный, не пьянь какая-нибудь — брал по полстакана и сидел над ним чуть ли не целый час.
— Подсаживайся, парень, — пригласил как-то Зубарева. — Коль не пьёшь — и не надо, так побалакаем. А ты, вижу, на Москве одинок что перст. Не с товаром ли для продажи приехал откель?
— Угадал, дядя, — враз сбросил с себя робость Иван. — Мои там торгуют, а я вот смотрю на Москву. Велика деревня, поболе нашей будет!
— А ты шутник, — засмеялся солдат. — Знать, за словом в карман не лезешь. Таким легко по жизни идти. Не то что мне — подневольному.
— Э-э, не говори, служивый: в каждом домушке — свои игрушки, — отозвался Зубарев. — Это я к тому, что не по наружности одной человек познаётся.
— Ну, коли так, давай ради знакомства по малой...
Проснулся наутро в каком-то подвале. Темень, со стен капает вода.
— Где я?
— В надёжном месте, — прозвучал голос, и из темени на свет вылез вчерашний солдат. — С непривычки ты, Ваня, дюже захмелел. Куда тебе было в свой острог ворочаться, вот я и привёл тебя к себе.
Мурашки побежали по телу Зубарева — от самых пяток до темени, точно иголки кто всадил под кожу.
— Так, выходит, я всё о себе рассказал.
— Как в церкви попу, — засмеялся солдат. — Да ты не трусь: теперя у тебя, окромя меня, никого ближе нет на всей Москве. А вместе — две головы. Что-нибудь да удумаем, как тебе дальше быть.
— А что дальше? — подхватился Иван с соломы, которая была постелена на грязном полу. — В острог буду ворочаться. У меня путь один.
Солдат укоризненно повёл головою:
— То — прямой путь на дыбу: зачем и куда утёк, кто твои сообщники? А припомнят графа Миниха — выйдет «слово и дело», то есть государственное преступление. Нет, тут другое что следует предпринять. Давай собирайся-ка, я тебя счас к нужному человеку отведу. Накинь-ка вот мой старый кафтан — за солдата сойдёшь.
Шли через всю Москву. И когда она уже закончилась, в первой от неё деревне Замараев, как по дороге назвал себя солдат, зашёл во второй от околицы дом.
За столом, хлебая щи, сидел мужчина с вислыми усами, в халате.
— Вот, господин майор, просим прощения, тут с нами, стало быть, неувязка одна вышла, — снял шапку Замараев.
Доложил толково, да так, что Зубарев ахнул: «Неужто я всё ему обсказал? Не может того быть! А вдруг Замараев этот заранее всё обо мне выведал? Да и господин майор слушает, а по виду так всё давно обо мне знает. К кому же я попал?»
— Худо твоё дело, Зубарев. Назад дороги тебе нет. — Майор встал, разглаживая усы. — Теперь у тебя, беглого, один путь — за кордон.
— Это ж зачем? — задрожал ещё более.
— Чтоб волю добыть. А заодно и прощение императрицы. Ты же её императорское величество обманул с тем серебром. Теперь — побег. Так что раскинь мозгами — только она, императрица, может с тебя вины снять. Присядь-ка, поговорим.
С первых же слов майора Зубарева бросило в жар. Предлагал он ему через польские земли прийти в город Берлин и найти там, в королевском дворце, генерала Манштейна, к коему будет у него письмо. А в письме — слова нужных тутошних людей, как, изловчившись, освободить-де законного российского императора Иоанна Антоновича и вернуть его на трон.
Не дав майору договорить, Зубарев вскочил и закричал:
— «Слово и дело»! Измена! Счас донесу на вас, заговорщиков и смутьянов.
Солдат и майор переглянулись и заговорили в два горла:
— Да кто же тебе, беглому дурню, теперь поверит? Да и о каком смутьяне идёт речь! Тебе доверяют, дурья башка, государственную тайну, а ты вопишь: «Заговор! Не хочу!» То — государыне-матушке в услужнение. Известно тем, кто всё наперёд должен ведать, что король прусский Фридрих Второй спит и во сне видит, как бы выручить своих сородичей — брауншвейгское немецкое семейство и их сыночка, незаконного нашего императора. И связь у прусского короля с теми у нас, кои готовы сей безрассудный заговор привести в исполнение. Но кто они, эти злоумышленники, нам пока что неведомо. Вот ты, попав в прусское логово, и должен выведать сию тайну. И тогда только будет тебе прощение от государыни и её монаршие милости, о коих ты ещё там, в Тобольске своём, помышлял.
«Во как подцепили меня — со всею моей подноготною! — Снова жар объял беглеца. — Для того меня и отослали из Петербурга сюда, в первопрестольную, и стали здесь водить на длинном поводке, а затем и без поводка вовсё, чтобы я утёк, а на самом деле оказался у них на крючке. Но, выходит, коли такой оборот приняло моё дело, я теперя не преступник и не беглый?»
Последние слова Зубарев повторил вслух и услышал на них такой майоров ответ:
— Нет, парень, всё ещё беглый и преступник. Пока сам не смоешь с себя пятно. А для тех, в Пруссии, ты — беглый солдат из лейб-кампании. Изменщик государыни. Так легче тебе будет попасть в доверие.
— А может, в ихнюю армию мне вступить? Слыхал, они любят набирать рослых и крепких, — сказал Зубарев, вспомнив рассказ Ломоносова.
— Это уж как у тебя там получится, — ответил майор. — Только до Кёнигсберга города ты пойдёшь под видом купца. А далее смекай, как получше извернуться, чтобы дело до ума довести. Только гляди не заиграйся. Задумаешь нас провести — на краю света сыщем живым или мёртвым.
— Ваше сиятельство... господин майор, — проговорил Замараев, — не извольте сумлеваться — он не подведёт. Я долго к нему приглядывался — парень не дурак. Ведь не утёк, когда без охраны его стали в город пущать. С разумом он, ваше сиятельство.
«Ого! — протянул про себя Зубарев. — То по первости был майор, а теперь открылось — князь или граф. Знать, речь и вправду о государственном деле. Так что теперь — пан или пропал!»
Благословение прусского короля
Нам уже известно, у кого первого возникла мысль о том, чтобы использовать арестанта Ивана Зубарева в фабрикации так называемого заговора супротив её императорского величества. И кто, таким образом, был его главным вершителем. Это сам начальник Тайной канцелярии генерал-аншеф граф Александр Иванович Шувалов.
Теперь пришла пора назвать и другое «его сиятельство», коему выпала роль привести замысел в движение, то есть отправить Зубарева за кордон. Этим сиятельством оказался не кто иной, как граф Иван Симонович Гендриков. Так начиналась и так заканчивалась цепочка секретно задуманного предприятия.
Осуществить крайне рискованное намерение графу Гендрикову было поручено не только потому, что он являлся близким родственником государыни — её двоюродным братом, а значит, всецело заинтересованным лицом, коее не могло допустить никакой оплошности. Но ещё и потому, что ему хорошо были известны места, через которые лежал тайный путь в Пруссию.
Без малого пять лет назад, когда в феврале 1750 года в городе Глухове были собраны казацкие полки, чтобы избрать гетмана Украины, к ним обратился специально подосланный из Санкт-Петербурга граф Гендриков и заявил, что главою обширнейшей области России — Малороссии матушка императрица пожелала видеть их сородича, графа Кирилу Разумовского. Гетман был избран единогласно. И этим Разумовский, безусловно, во многом был обязан графу Гендрикову, который, как его ближайший помощник по лейб-кампании, объездил многие украинские губернии вдоль и поперёк, склоняя в нужную сторону свободолюбивых казаков.
Город Глухов, в коем происходили выборы, а затем и Батурин, ставший стольным городом гетмана, располагались в той части Малороссии, которая называлась Северскою Украиною, то есть примыкала своею северною частью к Великороссии. И здесь, как раз вдоль своеобразной границы, шли густые Брянские леса, далее, к западу, переходившие в леса Полесья, а затем и в леса Литвы.
Брянские леса издавна привлекали всякого рода шалых людишек, беглецов от государева гнёта и раскольников, не согласных с государевой Церковью. Посылались целые воинские команды, чтобы изгнать, вывести на свет Божий сих неугодных и враждебных державе людей, но где это видано, чтобы лес переставал быть убежищем тех, кто не хотел жить по общепринятым законам, а жил по своим? Ещё в пору Владимира Мономаха пройти через Брянские леса, что как раз разделяли Киевскую Русь и земли будущей Московии, приравнивалось к подвигу ратному.
Разбойные люди ныне не интересовали графа Гендрикова. А вот тайные тропы через места, заселённые сторонниками раскола, ему очень теперь были нужны. Здесь и должен был пролечь путь Зубарева. И не просто потому, что тут легче было пересечь границу, а главным образом потому, что посланец Тайной канцелярии должен был явиться в Пруссию именно как посланец раскольников.
Известно было, раскольники уже обращались к прусскому королю, чтобы он помог им заиметь своего собственного епископа, независимого от московского патриарха. Теперь Зубареву следовало напомнить в Берлине об этой просьбе и одновр