Нс знал этого и Миша Никифоров. Он видел, что с Катей творится что-то неладное, но со своим женихом она была еще менее откровенна, чем с матерью. И не случайно, потому что, осознав безвыходность ситуации, попросила Жору подождать с выплатой долга хотя бы пару недель, а тот в ответ предложил Кате отработать долг иначе — сделав фотосессию для западного порнографического журнала. Девушка поначалу с негодованием отказалась, однако теперь, когда Котеняткин приступил к самым решительным действиям, натравив на Катино кафе последовательно налоговую, пожарную и прочие инспекции, поняла: выхода у нее просто нет…
Утром следующего дня Таня Разбежкина поехала к себе домой собирать вещи. Там ее ожидало новое разочарование: в квартире, словно поджидая ее, уже находился Игорь.
Таня даже вздрогнула при виде его, но тут же взяла себя в руки и только холодно бросила:
— Сюрприз приятным не назовешь. Давай спокойно, по-хорошему: будем считать, что ты прощался с этой квартирой. Отдай, пожалуйста, ключи — и уходи. Выход — там же, где и был.
Игорь явно не спешил откликнуться на ее просьбу.
— Может, я останусь? — предложил он.
Таня, не ответив, молча принялась укладывать чемодан.
— Танюш, может, хватит? Я уже и так наказан, — бубнил Гонсалес, наблюдая за ее действиями. — А как же наш ребенок?. Ведь он вырастет, спросит: «А где мой папа?» — и что ответишь? Что папа — полярник? Летчик-испытатель?… Ну ладно, давай так: ты меня простишь, а я сам себя — никогда… и буду всю жизнь мучаться. А? Ради нашего ребенка. Я клянусь, что на все готов. Скажи, что совершить, чтобы заслужить твое прощение? Разрушить Карфаген? Перейти Рубикон?
— Отойти в сторону и замолчать, — раздраженно предложила Таня наилучший из вариантов. — И вообще, заканчивай представление, мне неинтересно, — она начала застегивать чемодан, — Хотя… Можно один маленький вопрос?
— Хоть сто, отвечу на все, — с готовностью ответил Игорь.
— Откуда ты узнал про мое прошлое? — стоя прямо перед ним, спросила Таня. — Причем знал еще до того, как пришел в фирму Горина.
— У нас длинные руки, — помолчав, ухмыльнулся Гонсалес.
— Хоть раз, ради оригинальности, скажи правду, — потребовала Таня, повышая голос. — Хватит юлить.
— Видишь ли, счастье мое… — Игорь обхватил ее обеими руками и принялся неистово целовать, решительно подталкивая к дивану. Таня отчаянно вырывалась, но ее усилия оказались тщетными. Физически сильный, буквально обезумевший от похоти мужчина швырнул ее на диван.
— Меня еще никто не бросал! — яростно прорычал он, разрывая на ней одежду.
Поняв, что все равно ничем не может себе помочь, Таня перестала сопротивляться — пусть творит, что хочет, только бы все закончилось как можно быстрее…
Таня почти не помнила, как ушел Игорь, как она сама лихорадочно приводила себя в порядок… Лишь на улице вдруг увидела себя словно со стороны: усталая женщина, бредущая куда-то, не разбирая дороги, с тяжелым чемоданом в руке и сумкой, переброшенной через плечо.
На автобусной остановке она тяжело опустилась на скамейку, разминая затекшие руки.
— От колодца направо, мимо школы, к речке… — прошептала Таня, прикрыв глаза и живо представив себе до боли родные Тупилки. Она слабо улыбнулась, — И по улице вниз, мимо магазина, мимо клуба, по мостику через канаву… Так будет лучше для всех. — Она заставила себя подняться и поймала такси:
— На Павелецкий вокзал, пожалуйста…
5
Старенький рейсовый автобус, который долго-долго вез Таню от станции, остановился, фыркнув и выпустив из выхлопной трубы облачко дыма.
Таня вышла и замерла, слушая оглушительную, чистую тишину, от которой успела отвыкнуть в Москве. Еще совсем немного — и она будет дома. Увидит маму и Надю… Даже не верится!
Несмотря на тяжелые сумку и чемодан, а также на легкую ломоту во всех суставах, она чуть ли не бегом бросилась к «границе». «Границей» тупилкинские вот уже много веков называли деревянный мосток через глубокий овраг со струящимся в его глубинах холодным ручейком. Метров через сорок неведомо как появившийся из-под земли ручей уходил под землю. А овраг еще тянулся с запада на восток метров на полета в обе стороны. Восточнее и западнее вздувались большие и мелкие ХОЛМЫ и холмики, поросшие бузиной, ракитой, калиной и невысокими мрачными осинами с бугристой темной корой. На западе кустарниковые неугодья постепенно переходили в радостно светлый, но влажный и Топкий березовый подлесок, в котором во множестве росла клюква. А дальше, в глубине его, гектара на три раскинулось неглубокое озеро, в котором в великом множестве водились караси.
Татьяна перешла «границу» и, опустив вещи в траву, блаженно потянулась. Теперь она на своей земле, тупилкинской. А за мостиком — чужая была. Мостик же все переходили спеша. Почему так было: в овраг спускаться не страшно, а на мостике стоять — страшно, — никто не знал. Говорили: покаты на траве — хозяин воды тебя не тронет. А на мосту — брусья и доски. Вот выскочит из ручья на четыре метра вверх и перебросит за перила. Вниз. В студеную воду.
Коричневая грунтовая дорога лениво изгибалась среди частых полянок, поросших клевером, подорожником и конотопом. Редкие невысокие вербы и серебристые ивы еле слышно шелестели изумрудно-зелеными листочками. Если бы не это, дуновения летнего ветерка было бы незаметно. За спиной, уже вдалеке, журчал ручей. Татьяна видела перед собой край бесконечного золотисто-зеленого поля. Ровный участок земли, от деревенской окраины до неудобицы, был очищен от благодатного леса. Корни выкорчеваны. Земля многократно перепахана и засеяна овсом и рожью. И тем не менее, на ней до сих пор росли грибы. Словно бы не зная о том, что леса уже нет, тянули вверх свои упругие головки волнушки и подберезовики. Кокетливо изгибали края шляпок оранжевые лисички. Осенью подвалы тупилкинских были забиты банками и бочонками с соленьями и маринадами. А по чердакам едва можно было пробраться среди нанизанных на нитки сушеных грибов.
Таня втянула в легкие воздух, пытаясь отыскать в пряном запахе медвяных соцветий и свежих трав знакомый с детства запах грибного рассола.
Ей вдруг так захотелось оказаться в темном сыром подвале, пропитанном запахом укропа и чеснока, ощутить в руках могучую тяжесть каменного гнета, влажный холод эмалированной крышки, покрытой слоем просочившегося снизу рассола, и наконец плотно утрамбованную массу грибочков, вымачивающихся в холодной колодезной воде с растворенной в ней крупной каменной солью! А среди них — игривые колечки лука, резаные дольки чеснока, темно-зеленые венички укропа, гвоздичка, черный перчик и другие пряности, добавляемые в разных сочетаниях и пропорциях, в зависимости от вида грибов и их предназначения…
Бирюза овсяного моря ударила в глаза, как всегда неожиданно. Татьяна обошла крутой холмик с зарослями акаций на плоской вершине, и все пространство до деревни и дальше раскинулось перед ней!
Ровные поля. Она идет среди высокого — выше колена — овса. Дальше рожь светлее, с золотистым оттенком. За деревней в дальнем мареве теряются темно-зеленые кукурузные поля. На юго-востоке — маленькая церквушка из красного кирпича. От церквушки так и веет стариной и умудренностью. Пусть она на порядок моложе новгородских культовых сооружений, но тоже, дай боже, чего повидала…
Воспоминания о детстве, о церковных праздниках, о купаниях на речке, где и когда безопасно, — знали сызмальства, о подсолнухах, лузгаемых на теплых завалинках, — неспешно исходили из глубин памяти, и Татьяна продолжала идти по ровной прямой дороге, ничего не видя перед собой. Да и что она могла увидеть?! Та же дорога, то же теплое, убаюкивающе шелестящее под ленивыми дуновениями свежего ветерка живое море, что и десять лет назад. Ласковая песня жаворонка. Ноги несли и несли Татьяну к приближающейся деревне, а она все вспоминала и вспоминала свое безмятежное деревенское детство. И когда она, услышав какую-то внезапно наступившую звенящую тишину, очнулась и подняла глаза от дороги, то не сразу осознала, что увидела. Точнее — кого.
Две человеческие фигуры приближались к ней со стороны Тупилок: высокая и маленькая. Таня замедлила шаг и приложила р/ку лодочкой ко лбу, чтобы получше разглядеть эту пару. Взрослый и ребенок шли против света, так что она все еще не видела, кто это. И вдруг тишину разорвал пронзительный, радостный девчоночий вопль:
— Мама!..
— Надя… девочка моя… — выдохнула Таня, выпуская из ослабевших пальцев ручку чемодана и бросаясь навстречу дочери.
Еще миг — и они едва не задушили друг друга в объятиях, будто не виделись целую вечность.
Наконец, Таня осторожно поставила Надю на землю, и та, не выпуская ее руки, одновременно крепко-крепко ухватилась за Сергея, переводя сияющие глазенки с папы на маму.
— А я думала, чудеса в моей жизни закончились, — едва обретя дар речи, проговорила Таня, с изумлением разглядывая Никифорова, — Ты откуда?
— Если банальные объяснения, вроде гражданской авиации, тебя не устраивают — выбирай на вкус: ковер-самолет, семимильные сапоги или ступа Бабы-Яги, — озорно улыбнулся он.
— Ковер-самолет! — радостно завопила Надя.
— А я думаю, без ступы Бабы-Яги здесь не обошлось, — выдвинула Таня свою версию. — Признавайся, что сделал со старушкой?
— Уговорил, — объяснил Сергеи.
— Что-то случилось? — уже серьезно и встревоженно спросила Таня.
— Пока ничего непоправимого, — весьма расплывчато ответил Никифоров, но было заметно, что он тоже чем-то обеспокоен. — Пошли, дома все объясню. А то Вера Кирилловна так усердно готовила к твоему приезду всякие разносолы, что не простит мне и минутной задержки.
— Мам, пойдем поможешь, а то я не успеваю все съесть, бабушка все время новое готовит! — умоляюще произнесла Надюшка, потянув маму за собой.
— Видишь, какое у ребенка трудное детство? — вздохнул Никифоров. — Пошли, поможем человеку…
…Как только Таня увидела Веру Кирилловну, ее приподнятое, почти лучезарное настроение сменилось нешуточной тревогой. За какой-то месяц Вера заметно сдала, постарела, но, конечно, радость встречи с дочерью придала ей сил.