— Ты мне тоже понравился. Я даже маме все время говорила: вот бы у меня был такой папа! — кивнула девочка. — У меня теперь будет двое пап? Ты — и еще Игорь?
— Нет, — возмутился такому кощунственному предположению Сергей. — Папа может быть только один. Игорь не может любить тебя так, как я, ведь ты… моя девочка! А хочешь, — вырвалось у него отчаянное, — мы с тобой уедем? Уплывем, как эти облака, куда-нибудь далеко-далеко, где нас никто не найдет… И будем там жить-поживать, добра наживать. Поехали?!
— Вдвоем? Без мамы? — уточнила Надя, — Нет, без мамы я не хочу. — Она снова прижала к себе мишку и решительно потребовала: — Отвези меня обратно, — не дожидаясь ответа, Надя почти бегом бросилась к машине.
— Надь, погоди! Я не то хотел… — попытался Сергей остановить ее, вернуть мгновенно утраченное доверие, но Надя и не подумала остановиться. — Кавалерист чертов, с наскока решил в рай въехать, — злясь на самого себя, прошептал он. Ну что ж, остается только расписаться в собственной беспомощности и признать поражение…
А возле свадебного шатра продолжалась паника.
— Значит, мужик лет тридцати, и они весело болтали? — снова спросил Игорь у Димы. — Тогда все понятно. Это действительно Сергей.
— Не может быть… — покачала головой Таня, — Это я сгоряча сказала.
— Вера Кирилловна, — Игорь повернулся к ее матери, — вы говорили, что Надя — девочка умная, она не станет разговаривать с незнакомыми дядями и, тем более, садиться с ними в машину. Очевидно, этого дядю она хорошо знала, раз пошла с ним. И что же это за знакомый дядя лет тридцати? Складываем два плюс два — получаем Сергея. Так что все не так плохо!
— Серьезно? — Танин ужас сменился бешенством, когда она окончательно поняла, что муж прав, — Если это он, я…
— Слава Богу! Просто камень с души свалился, — засуетилась Тамара Кирилловна. — Все с Надюшкой в порядке будет, Танюш: Сережа так ее любит, так любит…
— Вы что, не понимаете?! — закричала Таня. — Он украл моего ребенка! Он ее спрячет, увезет за границу… Надо их найти!
— Найдут, — поклялся Игорь. — Никуда он не денется, Танюш, все дороги перекрыты — мышь не проскочит.
Таня благодарно прижала к щеке его руку. И тут к шатру подбежал сияющий Дима, на плечах которого гордо восседала маленькая виновница переполоха.
— Доченька… Родная моя… — бросилась к ней Таня, и Дима бережно передал ей сокровище.
— Мы просто с Сережей немножко погуляли. Ты не сердишься? — спросила девочка.
— Нет… да… Немножко… это неважно… теперь уже все неважно. С тобой все в порядке? Я же не знала, где тебя искать! — Таня прижала к себе дочь, боясь разомкнуть объятия. — Я так тебя люблю!
— Я тоже люблю тебя, мамочка, очень-преочень, — откликнулась малышка. — Прости, я больше так не буду…
Следователь Борис Костенко оторвался от изучения бумаг и сурово взглянул на задержанную по подозрению в убийстве Нину Перепелкину, которую ввели в его кабинет.
— Ну, — хмуро спросил он, — и чего буяним? Зачем шумим, постояльцев нашей гостиницы тревожим? В номер-люкс захотели?
— Надо поговорить, — бросила женщина.
— Вот те на, — присвистнул Борис, — сбылись мои мечты. А я уж и не чаял. Присаживайтесь, Нина Степановна, не стесняйтесь. — Он галантно пододвинул ей стул. — Поговорить — дело хорошее. И главное, я же знаю: вам действительно есть что сказать. Я уже, честно говоря, надежду потерял, что вы поумнеете. Все молчите, молчите… А ведь молчание — не всегда золото. Итак, я весь внимание.
Нина, однако, говорить не спешила. Сидела напротив Бориса, плотно сжав губы, с выражением немого упрямства.
— Что, трудно о таком говорить? — посочувствовал Костенко, пододвигая к ней ручку и лист бумаги. — Тогда вот вам, Нина Степановна, орудия труда. Пишите в свободной форме, но подробненько. Бумага закончится — еще найдем. А я пока чайник поставлю. Небось хочется хорошего чаю?
— Не собираюсь я ничего писать, — Перепелкина решительно отодвинула «орудия труда».
— Нина Степановна, — теряя терпение, произнес следователь, — продолжаете удивлять: если ни говорить, ни писать ничего не собирались, зачем ко мне на прием просились? Вы что охране сказали?
— Что хочу с вами поговорить, — мрачно подтвердила женщина.
— Ну? А о чем нам еще говорить? — воскликнул Борис. — Что для вас может быть важнее, чем чистосердечное признание? Не слышу ответа.
— Мне признаваться не в чем, — произнесла Нина то же самое, что твердила на каждом допросе, — Это я чистосердечно говорю.
— А какого ж тогда, извините за прямоту, хрена вы мне голову морочите?! — возмутился Костенко.
— Я… по поводу Гены хотела поговорить. — Она опустила голову, разглядывая собственные руки.
— А что насчет Гены? Все, что могли, вы для него уже сделали. Я думаю, больше ему от вас ничего не надо, — хмыкнул Борис.
— Я хочу его похоронить, — по-прежнему не поднимая глаз, тихо и грустно сказала Перепелкина.
— Я не расслышал. Или не понял: что вы хотите сделать? — Такого оборота событий Костенко не ожидал.
— Да ничего такого особенного: человека хочу похоронить по-человечески. Гена все-таки тоже человек, не собака, — упрямо повторила женщина.
— Да, — откидываясь на стуле, протянул Борис, — много я тут всяких повидал, но чтоб такую дуру — и не мечтал. Ей о своей шкуре думать надо, а она бьется, чтоб этого козла похоронили с почестями. Он же тебя избивал, обирал, обкрадывал… Ты же из-за него срок оттрубила!
— Это не ваше дело, — отчеканила Перепелкина.
— Да мое это дело, мое! — заорал Борис, вскакивая и указывая на папку уголовного дела. — Может, я и не просил, но мне его навесили — и теперь оно мое! Вернее, наше общее: я должен выяснить, кто и при каких обстоятельствах замочил гражданина Перепелкина Геннадия Васильевича. Ну а ты — постараться, чтобы срок тебе вышел не слишком большой! Вот о чем думать надо, а не про Гену твоего дорогого. И без тебя разберутся. — Он перевел дух, и вдруг его лицо озарилось догадкой. Борис едва не расхохотался: — Молодец, классно придумала! И правда, кто ж такую овцу будет серьезно подозревать? «Она его так любила, так любила…»
— Дурак, — смерив его презрительным взглядом, бросила Нина.
— Ну вот, еще и оскорбление должностного лица при исполнении… — констатировал следователь. — Будем писать признательные показания?
— Насчет вас — не знаю, а я точно не буду, — покачала она головой.
— Ты же видишь, я ничего не пишу, — Борис постарался успокоиться и зайти с другой стороны, — Скажи просто так, не для протокола: совесть замучила?
Псрепелкина не удостоила его ответом, смотрела, словно сквозь Бориса.
— Да… не знал я, что меня ждет, — протянул Костенко. — Думал, дело такое легкое. Вот дурак.
— Сам это сказал, — поймала его Нина.
— Послушай меня, гражданка Перепелкина Эн Эс, — монотонно заговорил Борис. — Послушай в сто первый, но, теперь уж точно, в последний раз. У меня есть все основания подозревать, что ты причастна к совершению этого преступления. Расскажи мне, как было дело. Помоги следствию.
— Я давно уже все рассказала. Дайте человека похоронить, — гнула свое Нина.
— Не хочешь помочь — и я для тебя палец о палец нс ударю, — отрезал Борис, — Общество взаимопомощи имени Гены Перепелкина свою деятельность прекращает… даже не начав. Так что закопают его без твоего прощального слова. А трогательно было бы.
— Зачем вы так? — Костенко немало удивился, заметив блеснувшие на глазах Нины слезы: до сих пор она держалась как скала. — Кто бы его ни убил и какой бы он ни был, он же все-таки человек. А вот насчет вас… я бы не поручилась, — добавила она и уже не смогла остановиться, выплескивая свою боль в гневные, презрительные слова: — Все правильно: загребущие руки, холодное сердце, пустая голова… Жалко мне тебя: ничего человеческого в тебе нс осталось, все работа отняла… Где уж тебе представить, что на моем месте может сидеть живой человек, у которого просто жизнь так сложилась… не как у тебя. Ты же только и видишь: статья — такая-то, срок — вот такой. «Здесь я задаю вопросы», «отвечайте по существу поставленных вопросов»… Я бы тебе ответила по существу… Бедная твоя жена — с такой деревяшкой жить! — покачала она головой.
— Тебе-то какое дело до моей жены?! — взбесился Борис. — Нет у меня жены. Нету, поняла?!
— А я и не сомневалась, — откликнулась Нина. — Вот повезло кому-то.
— Развелись мы. Вернее, она от меня ушла, — неизвестно с какой стати продолжал откровенничать следователь.
— Еще бы, — тут же вставила Перепелкина, — Теперь небось счастлива — позавидуешь. Я бы с таким мужем удавилась просто!
— Да? — зацепился за эти слова Борис. — А может, мужа удавила бы? А? Не слышу ответа.
— А ты вообще ничего не слышишь, — устало вздохнула Нина.
— Значит, меня бы ты удавила за мое бездушие, — продолжал развивать свою мысль Костенко. — А Генку за что порешила? Или он тоже все человеческое потерял? Тоже… нашлась проповедница. Уж кто бы нотации читал!..
— А вот вам приятно было бы знать, что, когда помрете, вас даже похоронить некому будет?! — вскинулась Нина. — У него ж никого больше нет… кроме меня, да и то — в прошлом.
— Перестань, — нехорошо ухмыльнулся Борис, — а то сейчас заплачу. Все. Поговорили! — Он нажал кнопку, вызывая конвой, чтобы Нину препроводили обратно в камеру следственного изолятора.
Женщина привычно встала, складывая руки за спиной. Как-никак, шесть лет в колонии, недавно освободилась, и вот опять… Перед самой дверью она обернулась:
— Говоришь, у тебя была мать? Ничего не путаешь?…
Борис принялся молча и зло собирать документы, потом аккуратно запер их в сейф. И вдруг, словно приняв какое-то очень важное для себя решение, схватился за телефонную трубку:
— Костенко говорит, привет. Слушай, вы там уже с моим клиентом, с Перепелкиным, закончили?… Понятно. А его кто-нибудь востребовал?… Да тут такое дело… У меня жена его проходит бывшая… Нуда, подозреваемая. Представь, забрать хочет. Говорит, похоронить надо по-человечески… Да сам пока не пойму, что за игра… Думаю, нет, не похоже. Ладно, спасибо, завтра все оформлю. Будь здоров, — он закончил разговор и бросил в никуда, передразнивая Нину: — «А у тебя мать была?» Нет, гражданка Перепелкина, вы у мае одна такой ангел, а все вокруг — такие козлы!..