— Танюша… — попытался что-то вставить Гонсалес, но Таня жестом остановила его:
— Обманывал, Игорь, ну чего уж там, здесь все свои. То есть здесь все чужие. И все равно я тебе благодарна: я узнала, что во мне не все еще умерло, что я способна отвечать на чувства. На твой обман не обижаюсь, я и сама себя обманывала: думала, одну любовь из себя вытащу, другую вставлю. Как батарейки. Ну, ничего не поделаешь, теперь надо все ошибки исправить, и побыстрей. Жить по любви не получилось, давай хотя бы разведемся тихо-мирно. И быстро.
— Я тебе развода не дам, — резко ответил Гонсалес.
— Игорь, — поморщилась она, — не смеши. К чему этот пафос? Что нас связывает, хотя бы формально? Семьи не получилось, имущества совместного не нажили, детей общих нет.
— Как это? — вскинулся пока еще супруг. — А кого же ты, извини за выражение, вынашиваешь? Аборта или какой-нибудь другой глупости я не допущу! Пойми, в этом ребенке для меня смысл жизни. В тебе и в нашем будущем сыне. Ради вас я готов на все. Скажи, чего ты хочешь? Все будет. Ну поверь же, наконец, все, что я делаю, — только для тебя и для нашего ма-
— Игорь, да ведь нечего сохранять, — устало вздохнула Таня. — Ты очень хорошо говорил, Игорь, так убедительно, откровенно, глаз горел… Но я тебе ни секунды не верила.
Накормив Надю и уложив девочку спать, Нина Перепелкина только-только сама, наконец, собралась отдохнуть, как в квартиру заявилась Татьяна Баринова собственной персоной. Не открыть ей дверь Нина не могла: настойчивые звонки непременно разбудили бы Надюшку.
— Тише, не ори! — прошипела она. — Не дай бог, ребенка разбудишь! Ну, чего приперлась?
— Где Татьяна? Мне надо с ней поговорить, — потребовала Баринова.
— Говори со мной, Тани нет.
— Да ты кто такая, чтоб с тобой говорить? — вскинулась Баринова. — Мне нужна эта, которая никак не успокоится, все хочет чужого мужа увести!
— Я тебя не звала, сама пришла… А раз пришла, то слушай, — еле сдерживаясь, начала Перепелкина. — Ты, может, и не хочешь со мной говорить, а вот я тебе давно хочу кое-что сказать. Ты же знаешь, кто у кого мужика увел, так это ты должна у Тани в ногах валяться, прощение просить за свои гадости! Слава Богу, ничего ты не добилась, а уж теперь — и не добьешься точно. Сергей все равно будет с Танюшкой.
— Это где ж ты такое прочитала? — издевательски протянула Баринова.
— Ты вот сидишь здесь с перекошенной рожей, — с удовольствием произнесла Нина, — а они сейчас разберутся с таким же, как ты, прощелыгой, Игорьком продажным, чтобы ему пусто было, — и будут жить долго и счастливо! Умылась?
— Ах, так они в офисе! — сообразила Баринова и сорвалась с места. Нина только теперь поняла, что наговорила лишнего, но поздно было уже что-либо исправлять.
— Ей-богу, мистика какая-то, — разочарованно протянул Сергей, поставив на место очередную, вдоль и поперек просмотренную папку, — Куда могли подеваться документы?
— Да лежит папочка где-нибудь на видном месте, «ау» кричит, — отмахнулся Горин, — Эх, Серега, бескрылый ты человек. Надо от жизни хорошего ждать, и тогда оно случится. Вот представь, сейчас откроется дверь…
— И войдет добрая фея? — ехидно прищурился Никифоров.
Словно в ответ на его слова, дверь кабинета действительно распахнулась, вот только доброй феей вошедшую едва ли кто-нибудь решился бы назвать. Скорее уж, белокурой ведьмой, по дороге потерявшей помело.
— Я тут ни при чем, — виновато зыркнул на Сергея Горин и обратился к Бариновой: — Здравствуйте, Татьяна Олеговна. Чему обязаны такой радостью?
— Нужно поговорить, — не удостоив Вадима даже взглядом, произнесла Татьяна Сергею.
— Очень кстати, я тоже с тобой хотел серьезно поговорить, — не стал сопротивляться Никифоров.
— Переговорная занята, — напомнила услужливая Лера, имея в виду, что там уединились Разбежкина с Гонсалесом — еще одна супружеская пара, которой срочно понадобилось выяснять отношения.
— Идите в мой кабинет, если уж так приспичило, — сделал широкий жест Горин.
— Как же так, Сереж? — сокрушенно начала выговаривать мужу Баринова, едва они избавились от лишних ушей. — Уехал, ни слова не сказал. Я как дура волнуюсь, больницы обзваниваю. А он, оказывается, в Тупилки отбыл, к Танечке своей. Ну, о том, что у нес совести нет, я давно знала: не успела замуж выйти и уже хвостом крутит. Но ты, как ты мог?
— Брось, Тань, неужели тебе не ясно? — поморщился Сергей.
— Мне ясно, что ты совесть потерял. Ты о жене беременной думал, когда туда полетел? О ребенке будущем думал?
— Тань, можешь мне не верить, но я думал и о ребенке, и о тебе, и о себе очень много думал, — вздохнул Никифоров, — Ты лучше спроси, что я надумал. Ребенка я не брошу, буду помогать. Но для начала надо сделать одну очень простую вещь: развестись.
— И не мечтай, — предупредила Баринова. — Что, семья для тебя — как в театр сходить? Посмотрел пьеску и пошел домой, насвистывая? Ты хочешь, чтобы наш ребенок рос без отца?! — накручивала она себя все больше и больше, сознательно доводя до истерики. — Я знаю, чего ты добиваешься: чтобы я снотворного наглоталась… Как хорошо — ни противной жены, ни ребенка нелюбимого…
— Тань, зачем чушь мелешь? Какое снотворное? Ты же сама мечтала о ребенке. Наконец родишь, я буду приходить, будем общаться, — все еще пытался перевести беседу в более разумное русло Никифоров. — Ты же прекрасно понимаешь, я не могу остаться с тобой. Все, что у нас с тобой было, — это ошибка, и теперь я се исправляю. Мыс Таней…
— Не говори мне о ней, — руки Бариновой сами собой сжались в кулаки, — Ошибка. Наверное, ты прав. Ошибки надо исправлять, — она встала. — Ты сам этого захотел, Сереженька. Не будет семьи — не будет и ребенка. Нечего плодить безотцовщину. Не будет мальчика, похожего на своего отца. С его глазами, его голосом. Ничего этого не будет, отец убил его своим эгоизмом. И правильно: зачем рождаться, если ты никому не нужен? А после аборта и в моей жизни смысла не останется, потому что другого ребенка у меня уж точно не будет. Появился один-единственный шанс — и не получилось. Ты наконец добьешься своего, я исчезну из твоей жизни. Знаешь, как это будет, Сережа? Беру бритву, иду в ванную, раздеваюсь, ложусь в теплую воду…
Никифоров отвернулся, не спеша налил воды из графина в стакан — и вдруг резким, точным движением выплеснул воду Бариновой в лицо.
— Тань, — подождав, пока она опомнится и продышится, Сергей протянул ей салфетку, — давай заканчивать эту оперетту, а то как-то очень мокро. Я люблю Таню, хочу быть с ней и буду с ней. Но и нашего с тобой ребенка буду любить. Я буду хорошим отцом, уж ты мне поверь. Так что всякие глупости из головы выкинь и больше такого никогда не говори. Очень тебя прошу. Теперь я точно знаю, что Таня меня по-прежнему любит.
— А если разлюбит? — немедленно предположила Баринова. — Может ведь такое случиться? Опять ко мне вернешься?
— Тань, такой вариант развития событий мне даже представить — и то невозможно. Мне почему-то кажется, что мы с Танюшкой будем жить счастливо до конца наших дней, — твердо ответил Никифоров.
— До конца дней… — эхом повторила Татьяна.
— Ну а ты что сидишь? Разве обед не начался? — подошел к сидевшей в приемной Лере Горин. — Ну-ка, марш за белками-жирками-углеводками.
— Спасибо, — обрадовалась Лера, поспешно удаляясь.
И тут же из переговорной вышла Таня Разбежкина. Похоже, мучительное объяснение с Игорем далось ей нелегко: она без сил прислонилась спиной к двери и прикрыла измученные глаза.
— Все так плохо? — посочувствовал Горин.
— Наоборот, все хорошо, — Таня показала ему доверенность. — Смотри внимательно, больше не увидишь. — Она торжественно разорвала бумажку на множество маленьких кусочков и бросила их в урну. — Теперь надо до банка добраться, все перепроверить, на всякий случай счета переоформить. Только давай завтра, а? Сил никаких не осталось.
— Завтра так завтра, — согласился Горин, — Не вопрос.
Из соседнего кабинета появился Сергей и немедленно сжал Таню в объятиях:
— Ну что, самое тяжелое позади? Теперь у нас все будет просто, ясно и хорошо. А остальное забудется, как дурной сон.
— Пять лет дурного сна, — сокрушенно покачала головой Таня. — Почти летаргия.
— Таня, можно с тобой поговорить? — обратилась к ней Баринова, — И без посторонних?
— А кто здесь посторонний? — неприязненно глянул на жену Сергей.
— Серега, Не стой под стрелой, — напомнил Горин. — Техника безопасности — прежде всего, — и увел Никифорова.
— Что ты хотела? — повернулась Таня к бывшей подруге.
— Что я хотела, то обломилось, — со злостью ответила та, — Хотела Сергея, но он к тебе ускакал. Молодец, уводит чужого мужа, и глазками хлоп-хлоп: «Чего ты хотела?» Нет, это непостижимо: пять лет мы с ним жили, и вдруг ты, вся такая белая и пушистая. Совсем совесть потеряла, Разбежкина!
— Нет, — спокойно возразила Таня, — совесть у меня есть, и она чиста. Сергей сам выбрал, с кем быть. Ну, извини, выбрал не тебя. А насчет этих пяти лет — ты их у меня попросту украла, мы с ним и эти годы были бы вместе, если бы ты не вмешалась. Конечно, ты же привыкла получать все, чего пожелаешь. Деньги, машины, диплом об окончании института, мужчина — какая разница? «Все куплю», — сказало злато. «Все возьму», — сказала Таня Баринова. А вот я за свое счастье заплатила — мало не покажется. Поэтому успокойся и постарайся забыть.
— Забыть? — прищурилась Баринова. — Ты у меня отняла самое дорогое — семью, надежду — и забыть? Нет, ошибаешься, подруга, такое не забывают. Говорят, некоторые каждое утро читают вслух «Отче наш». А у меня каждое утро будет начинаться, знаешь, с чего? Я буду просить, чтоб у тебя все было плохо. Поняла? Каждое утро я буду тебя проклинать, Разбежкина!
— …Не чувствую интонации победителя, — выговаривал по телефону Радомысленский Игорю, доложившему о своих достижениях. — Успел в банк и в налоговую?
— Иван Иванович, чрезвычайные обстоятельства, форс-мажор. Жена вернулась раньше времени и потребовала доверенность. Пришлось отдать, — признался Гонсалес. — Но я и без доверенности прекрасно обойдусь, — поспешно добавил он.