Чем дальше, тем крепче становилось убеждение Сергея в том, что ему следует вернуться к Бариновой. Ну хотя бы ради элементарного приличия, пока вконец не оскотинился. Узнать, как она там, что с ней, про ребенка спросить. А может, даже попытаться начать все сначала. Она-то его любым примет, всегда, что бы он с ней ни сотворил…
А Татьяна Баринова, что было совсем не в ее характере, временно не предпринимала ровным счетом ничего. Ей казалось, что она уже и так заварила кашу — вовек не расхлебаешь! Во-первых, отец. Это был, пожалуй, ее самый большой и страшный грех, о котором Баринова не могла думать без содрогания.
Не в силах определиться, надо ей вытаскивать мужа из тюрьмы или нет, она сначала потребовала от Олега Эдуардовича задействовать все связи, принять все меры к тому, чтобы Сергея освободили. И отец, как всегда, выполнил ее просьбу, поддался на мольбы и уговоры. Но когда любимая дочь вдруг заявила, что все отменяется, — не стерпел. Олег Эдуардович просто вышел из себя, обвиняя Татьяну в том, что она, как и в случае с Таней Разбежкиной, готова надолго отправить за решетку невинного человека ради удовлетворения собственных амбиций. Боже, как он кричал! Татьяна, кажется, вообще никогда прежде не видела его в такой ярости! И что же?… В пылу скандала, когда Олег Эдуардович потребовал от нее объяснить, как ей только могло прийти в голову столь дико поступить с отцом своего ребенка, Татьяна бросила ему в лицо правду. О том, что нет и не было в помине никакой беременности. Что она просто все эго время ловко разыгрывала будущую мамочку, чтобы удержать Сергея возле себя, а теперь ей опротивели эти бесполезные игры, так что…
Вот тут и произошло самое страшное. Олег Эдуардович вдруг побледнел до синевы и схватился за сердце.
Его увезли по «скорой» и поставили диагноз: инфаркт. Наверное, слишком большие надежды возлагал Баринов на своего будущего внука и ждал его куда сильнее, чем мнимый отец и, тем более, мнимая мать. Несколько первых дней, пока он находился в реанимации, между жизнью и смертью, Татьяна непрерывно плакала и молилась, чтобы только отец не покинул ее навсегда. Иначе его смерть была бы на ее совести. Олег Эдуардович до сих пор оставался в больнице, хотя врачи говорили, что самая страшная опасность миновала. И он вовсе не горел желанием видеть возле себя дочь, а хотел только одного: как только выпишется, уехать за границу, отдохнуть, подумать обо всем случившемся.
Второй стоявшей ребром проблемой была та самая Света, которая все еще вынашивала будущего маленького Никифорова. Несколько раз Баринова пыталась дать «отбой», заявляла, что все кончено, она больше не собирается играть в эти игры, и пусть Света катится ко всем чертям. И так уже вложено в эту безумную затею целое маленькое состояние. Свете и ее сожителю Ленечке была куплена отдельная квартира в центре Москвы. Татьяна платила ей своего рода «зарплату», равную среднему окладу какого-нибудь небольшого министерского чиновника. И, реши Баринова все прекратить, Света и Леонид остались бы никак не внакладе. Но нет. Дура-то дура, но свой шкурный интерес Светочка понимала очень хорошо, всякий раз изворачивалась ужом, убеждая «работодательницу» повременить и оставить все как есть: мало ли, ребенок еще пригодится. И Татьяна сдавалась — в надежде, что Сергей все-таки не бросит ее, если будет и дальше верить в «интересное положение» своей супруги. Мало того, она шла на поводу у Светы, еще и еще увеличивая ей и без того солидный «оклад»…
Но и это было еще не все! Глядя на себя как бы со стороны, Татьяна диву давалась: почему в одном и том же человеке способны уживаться несколько разных личностей? Ведь она же не психопатка, не шизофреничка, страдающая тяжелым расщеплением сознания! И тем не менее, ведет себя так, что сама не понимает, какие мотивы ею движут… Вот, например, какой был смысл пытаться найти замену Сергею? Ведь знала же, знала, что ничего не получится! Она слишком сильно любит мужа, чтобы в ее сердце нашлось место для кого-то еще! Но мать и Туся в два голоса убеждали Татьяну хотя бы попробовать. Даже подходящего кандидата подыскали: Анатолия Мещерякова, врача-онколога, который делал операцию Яне. Спору нет — кандидат был замечательный во всех отношениях. Молодой, красивый, свободный, умный, галантный. И, в отличие от Сергея, искренне и сильно любящий ее, Татьяну. Как он за ней ухаживал! Как терпеливо выслушивал горькие жалобы на несчастливую судьбу и утешал! И… в постели он тоже оказался на высоте. Более чем — этого нельзя не признать. Да только все осталось по-прежнему, и никакой другой мужчина не был способен в Татьяниных глазах сравниться с обожаемым мужем. Надо признать — эксперимент с треском провалился, оставив в душе лишь пустоту и чувство вины. И перед Сергеем, которому она изменила. И перед Анатолием, надежды которого обманула. И даже перед самой собой — за проявленные глупость и слабость.
В отличие от супруга, накачиваться алкоголем до невменяемого состояния Татьяна не могла, а потому пыталась успокоить расшалившиеся нервы другими способами. Недавно она открыла для себя, что, как ни странно, в этом деле очень помогают занятия живописью, даже если Бог не дал человеку никакого таланта. Но сам процесс нанесения красок на холст странным образом приводил Баринову в состояние если не умиротворения, то хотя бы позволял не поддаваться разрывающим душу эмоциям и не впадать в депрессию.
Вот и сейчас она задумчиво изображала на холсте некие абстрактные фигуры и, похоже, была настолько глубоко поглощена своим занятием, что не услышала, как в гостиную кто-то вошел.
— Надо же, а я и не знал, что моя жена — выдающийся в некоторых местах художник, — саркастически хмыкнул Никифоров, разглядывая ее «шедевр».
— Сереженька! — взвизгнула Татьяна, бросаясь к нему.
— Осторожнее, — отстранился супруг, — ты же вся в краске, а я не хочу превратиться в твой очередной шедевр. И где ты прятала свои великие полотна все эти годы? — Он не спеша подошел к барной стойке и плеснул себе вина: тяжелое похмелье давало о себе знать, — Или их моментально раскупали?
— Что, правда нравится? — спросила Баринова с надеждой.
— Еще бы, — Сергей выпил терпкую жидкость одним глотком, даже не различив вкуса, — Чтобы такая мазня — и не нравилась? При взгляде на эту картину сразу понимаешь, что художник не пожалел дорогих красок, нанеся их на дорогой холст толстым-претолстым слоем, — добавил он тоном скучающего экскурсовода.
— Ты зачем' пришел — выпить и поиздеваться? — напряженно спросила Баринова, и у нее против воли задрожали губы.
— Нет, — пожал плечами Сергей, — я пришел к тебе. Не сердись, — вздохнул он, — я совсем не хотел тебя обидеть: живопись — это прекрасно. Просто устал я, Танюш, смертельно. Знаешь, надоели все эти страсти, вранье, вся эта мутная жизнь, хочется отношений простых и ясных. Чего я с ума схожу? В конце концов, у меня есть жена, — Он с удовольствием опустился на мягкий диван и даже прикрыл глаза.
— Да, — не веря своему счастью, еле слышно прошептала Баринова.
— И мы с женой прекрасно понимаем друг друга, не тешим себя никакими иллюзиями, — монотонно продолжал Никифоров. — И у нас будет ребенок, которого оба мы будем любить. ’
— Будем любить, — как загипнотизированная, повторила Татьяна.
— В общем, — подытожил Сергей, — Тань, я вернулся к тебе насовсем. Знаешь, чем больше я думаю, тем яснее понимаю, что ты для меня — идеальная пара. Ты меня любишь, не изменяешь…
— Не изменяю, — поспешно закивала Баринова.
— Терпишь все мои, как бы это сказать помягче, чудачества — что мне, дураку, еще надо? Видно, ты — моя судьба. А от судьбы, как известно, не уйдешь, — закончил Никифоров свою речь.
— Наконец-то ты это понял, — Татьяна, вконец расчувствовавшись, обняла его. — Ты знаешь, я прочла, что занятия живописью очень полезны для будущего ребенка. Потому что, когда человек рисует, ну или пишет маслом, у него возникают положительные эмоции, которые передаются малышу, — и он хорошо развивается, растет красивым и умным.
— А ты больше верь всякой фигне, — поморщился Никифоров. — Вон Надюшка вообще за тюремной решеткой родилась, какие там положительные эмоции? И что, скажешь, она глупая и страшная?
— Нет, не скажу. — У Бариновой упало сердце: ну вот, он опять за свое! — Но вообще-то, Сереж, ты бы поменьше думал о ребенке на стороне, ведь у тебя скоро будет свой, законный, твой наследник — и его рожу я, твоя жена.
— Ты права: забыть — это единственный выход, — мрачно согласился Никифоров, вставая и снова наливая себе — на этот раз виски. — Тем более что она вряд ли разрешит мне видеться с Надей. После того, что Разбежкина мне наговорила, рассчитывать не на что.
— А что она тебе такого наговорила? — живо заинтересовалась Татьяна.
Вообще-то, Игорь предупредил ее о том, что очень скоро отношения Разбежкиной с ее мужем благополучно и навсегда завершатся, но до этого момента Баринова не до конца верила словам Гонсалеса.
— И на что тебе больше нечего рассчитывать?
— Да тебе-то какое дело? Мало ли о чем я разговаривал с матерью своего ребенка? — зло бросил Никифоров. — Тебе недостаточно того, что я вернулся? Мне хоть где-нибудь покой дадут, или моя собственная жена тоже считает своим долгом в душу лезть?!
— Ты не волнуйся, только не волнуйся, — испуганно засуетилась Татьяна. — Ну спросила, не подумав…
— А ты в следующий раз думай! — недовольно покосился на нее Сергей.
— Постараюсь, — заискивающе протянула она. — Сереж, ты устал, вымотался весь, перенервничал. — Никифоров, осунувшийся, небритый, в грязной, пропахшей потом рубашке, теперь, к тому же, перемазанной краской, с запахом перегара, и в самом деле выглядел нелучшим образом. — Позволь твоей собственной жене поднести тебе чарочку. — Татьяна теперь уже сама налила ему виски и подала.
— А ты нормальная девчонка, — одобрил супруг, криво ухмыльнувшись и выпивая, после чего откинулся на спинку дивана и откровенно задремал.
«Нормальная девчонка» умиленно покачала головой,