— Есть и другой способ. И ты вынуждаешь меня им воспользоваться.
— Хочешь сходить к гадалке?
— Ты попала почти в точку. Хочу провести экспертизу по установлению отцовства, — произнес Никифоров, глядя на нее в упор, — Конечно, процедура не из дешевых и займет какое-то время. Ну что ж, я и больше ждал, еще потерплю. А что касается расходов…
— Никаких расходов не будет: я не дам согласия. Это исключено!
— А твоего согласия не очень-то спросят: тебя суд заставит, — возразил Сергей, — Объясни, чего ты так испугалась? Если Надя — не моя дочь, значит, бояться нечего. А если моя, то я имею право быть ей отцом, а уж знать об этом — тем более. Имей в виду: я не отступлю, пока не узнаю правду.
— Не надо ничего проверять, — помолчав, глухо ответила Разбежкина, — Я скажу тебе правду, но с одним условием: ты оставишь нас в покое. И больше никогда не потревожишь ни меня, ни Надю.
— Так, значит, она…
— Да, — кивнула Таня, — Надя — твоя дочь.
— Я так и знал, с самого начала, как только ее увидел. Я это почувствовал, понимаешь? Это нельзя объяснить… Господи, Таня… Почему ты не сказала сразу?! — Сергей, казалось, был вне себя: Танино признание отнюдь его не успокоило, наоборот, до предела накалило и без того непростую ситуацию.
— Я написала тебе письмо, если ты не забыл.
— Это проклятое письмо! — воскликнул Никифоров, — Разве можно такие вещи доверять бумаге? Какой же я дурак, столько времени потеряно! Ну, ничего, все можно наверстать… Главное — теперь я знаю… Тань, я еще никогда не был так счастлив: у меня даже голова кружится…
— Ты хотел узнать — я тебе сказала, — ледяным тоном отозвалась Таня. — Но это ничего не меняет: скоро Игорь удочерит Надю, и вся эта история закончится. И чтобы не было никаких вопросов, мы даже поменяем ей отчество. Так что тебе лучше не вмешиваться, а жить своей жизнью. Кажется, ты куда-то собирался уехать?
— Ты что говоришь? Ты в своем уме?! — закричал Сергей. — Я хочу встречаться со своей дочерью. И чтобы она, когда захочет, могла видеться со мной и называть меня папой. Меня, понимаешь? А не Игоря!
— Это невозможно, — твердо сказала Таня, — Надя не знает, что ты ее отец. И не узнает никогда. Ты меня слышал? Поезд ушел. Ты мог все изменить — быть рядом с нами, с Надей все эти годы, но своим шансом не воспользовался. Так что давай, не будем все сначала…
— А я бы как раз очень хотел все начать сначала… Вернее, заново, — продолжал настаивать Сергей, решив во что бы то ни стало добиться желаемого, — Разве это не естественно — быть со своей дочерью? Тань, как бы ты ни старалась, уж поверь, я найду способ видеться с Надюшей. Объясни мне, кому от этого будет хуже? Сама ведь говоришь: есть вещи, которые нельзя изменить, так что рано или поздно правда все равно всплывет.
— Кверху брюхом, — вырвалось у Тани.
— Что? Да как угодно. Пусть лучше Надя узнает правду от нас — и как можно скорей! Кто Надюшке скажет — ты или я? — будто об окончательно решенном деле спросил Никифоров.
— Сказать-то можно, это не проблема. Думаю, Надюшка даже обрадуется, — неожиданно, как ему показалось, сдалась Таня. Сергей облегченно улыбнулся, однако она еще не закончила и жестом остановила его, когда он попытался что-то произнести: — Она ведь еще маленькая, не понимает, что никакой ты ей не папа. Потому что папа — это больше, чем дядя, который появляется раз в неделю, рисует картинки и играет с ребенком в игрушки… Да, ты ее биологический отец, можешь гордиться. Только что ты скажешь, когда она спросит: где ты был, папочка, все эти годы? Почему тебя не было рядом, когда я родилась, когда плакала по ночам, потому что у меня болели зубки, когда меня задирали мальчишки в детском саду?
Сергей снова открыл рот, чтобы произнести нечто в свое оправдание, и опять Таня не позволила ему вставить ни слова:
— Ах да, ты же не знал. А точнее, не хотел знать. Наша судьба в буквальном смысле была у тебя в руках… И ты ее… сломал — разорвал, как то письмо. Мыс Надей остались на одной половинке, а ты на другой — вместе не склеить.
— Знаешь, мне кажется, я уже заплатил и за это письмо, и за все остальное… Зачем вообще было его писать — почему просто не сказать так же, как сейчас… глаза в глаза? — горько спросил Никифоров.
— Трудно было поймать твой взгляд, ты ведь в тот момент на другую смотрел, к свадьбе готовился.
— Ты писала: «Если со мной что-нибудь случится…» Что ты имела в виду? Что могло случиться? — помолчав, задал Сергей новый вопрос.
— Понимаешь, — старательно подбирая слова, объяснила Таня, — это же первая беременность была… мне все время плохо было, на сохранении лежала. Слава богу, все обошлось. Но тогда я страшно боялась и хотела подстраховаться на всякий случай… Чтобы ребенка совсем уж сиротой не оставлять в случае чего… Вот и написала то злосчастное письмо. Я ведь тогда над ним несколько дней сидела, каждую строчку вымучивала, напишу — зачеркну… С одной стороны, надо тебе все рассказать, мало ли что со мной случится… А с другой — обида душит так, что дышать невозможно. Так хотелось обрубить все концы, забыть и никогда тебя больше не видеть… Придумать красивую сказку про папу-летчика, геройски погибшего при выполнении боевого задания… Так вот, — проглотив непрошеные слезы, подвела она жестокий итог, — пойми: кое-что мы изменить не можем: Надя — не твой ребенок и никогда им не будет. Поверь, я не пытаюсь тебе отомстить, дело не в нас с тобой, а в том, что так лучше для нее. Я столько сил потратила, чтобы у ребенка была настоящая семья, мама и папа…
— То есть отчим, — не преминул вставить Никифоров.
— Не всякий отчим — эго плохо, и не всякий отец — хорошо, — отрезала Таня. — Мы с тобой это знаем, правда? И запомни, пожалуйста, раз и навсегда: Игорь станет Надиным папой, приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Будем считать, договорились. Так будет лучше для всех. Пойдем, открою тебе дверь и закрою — в последний раз.
— Лучше для всех? Только не для меня, — с горечью прошептал Никифоров, положил на стол фотографию, на которой был запечатлен вместе с Надей, и только после этого вышел.
«Вот и все, — думала Яна, — вот и все…» Странно: она поймала себя на мысли, что совсем не боится. Неужели на человека так действует осознание собственной смертности? Почему-то раньше она никогда не задумывалась над тем, как и зачем живет. Или теперь правильнее говорить — жила?…
Яна пару часов назад забрала свое заявление из прокуратуры. Все равно с таким приговором, как у нее, шансов на долгую спокойную жизнь практически никаких. Плачь не плачь, кричи не кричи — ничего не изменишь. Еще несколько месяцев, может быть, года полтора, мучительное, выматывающее лечение, скорее всего, безрезультатное, тяжелая операция, которая непременно изуродует тело, превратив ее, Яну, в жалкую калеку, — было бы за что цепляться. А так хоть одно доброе дело сделала в жизни, отвела дамоклов меч, ею же самой подвешенный над головой мужа.
И почему она прежде не понимала, что Олег, на самом деле, человек по-своему уникальный? Зачем-то портила ему жизнь, вымогала деньги, в то время как сама столько лет развлекалась, бросив на его полное попечение единственную дочь… А эта ее дикая выходка — притащить в дом молодого щенка-любовника… И после всего именно муж проявил к ней сочувствие и обещал всяческую поддержку и помощь, касающуюся лечения! Ей, предательнице, он простил все, что она совершила! Невероятно…
Конечно, только Олег способен на подобное благородство. В отличие от весьма серьезных людей, которые тут же связались с Яной после того, как она забрала заявление, и потребовали немедленно вернуть долг. Пятьдесят тысяч долларов плюс немаленькие проценты. Смешно: откуда у нее такие деньги? Все, полученное за свое предательство, она уже практически промотала. Опять обращаться к Олегу? Ни за что. Это ее вина и только ее проблема. Да и что они могут с ней сделать, чем угрожать, что отнять? Жизнь? Смешно! От этой жизни и так почти ничего не осталось. Может, оно и к лучшему: у самой-то смелости не хватит прекратить собственные мучения, так уж человек устроен — до последнего, хрипя, цепляется за каждый вдох. А эти люди, сами того не ведая, окажут ей большую услугу — вместо многомесячных страданий подарят относительно быструю смерть. Лучше от чужой руки, чем от рака.
А Олег и Татьяна ничего не узнают. От нее — никогда.
Не успела Таня выпроводить Никифорова и прийти в себя после тяжелого разговора, как, к ее немалому изумлению, вернулся Игорь. Удивилась она даже не столько тому, что он вообще приехал вопреки собственным словам, что всю ночь будет готовиться к завтрашнему совещанию. Но у Гонсалеса был какой-то непривычный, потерянный вид, будто он хочет сказать ей что-то важное и не слишком приятное и не знает, с чего начать.
— Я тебя таким еще не видела, — призналась Таня, пристально глядя на него и чувствуя нарастающую тревогу.
— Танюша, — проговорил Гонсалес, — ты знаешь: я тебя не только очень люблю, но и безмерно уважаю.
— Так, вступление хорошее, — Таня натянуто улыбнулась, — И эго уважение мешает на мне жениться?
— Танюша, — вздохнул он, — все на самом деле серьезно. Я бы очень не хотел, чтобы из моей прошлой жизни, когда я тебя еще не знал, что-то переползло в наше с тобой будущее. Понимаешь, я нормальный здоровый мужик… И не могу сказать, что монах…
— Игорь, я об этом всегда догадывалась. Попросту говоря, у тебя была так называемая личная жизнь, — проговорила Таня.
— Тань, я должен сказать…
— Боже мой, неужели у тебя была любовница?
— И довольно долго, — кивнул Гонсалес. — И я, и она с самого начала знали, что эта связь ничем не закончится. Поэтому я надеялся, что расставание пройдет безболезненно, но оказалось, что она другого мнения.
Таня отвернулась к окну, не в силах справиться с волнением. Такое ведь уже было, было в ее судьбе! Тогда Сергей, тоже накануне свадьбы, признался в своей измене, в том, что у него была другая женщина… И все рухнуло, стремительно и необратимо понеслось под откос. Жизнь, обещавшая стать прекрасной, превратилась в ад, боль, отчаяние. Просто потому, что глупая девчонка-максималистка, не умеющая прощать, перечеркнула разом две любови… и до сих пор платит за это! Неужели она ничему не научилась? Неужели снова повторит совершенную однажды роковую ошибку?