Анна и Константин, разумеется, гоже собирались на торжество. Прихорашиваясь перед зеркалом, Анна думала о том, почему у них вдруг все пошло совсем не так, как они оба ожидали. Вроде бы она постаралась разорвать все ниточки, связывающие ее с прежней жизнью, развелась, они с Константином наконец вместе, и никто им не мешает строить собственное общее счастье… Но как бы не так. Все чаще Анна замечала, что ее любимый человек становится с ней холоден, а то и откровенно груб. Она многое списывала на его депрессию. После того как первый роман Устинова раскритиковали в прессе, Константин будто с цепи сорвался. Обиженный на весь мир, он срывал свои обиды на Анне. Правда, потом извинялся, старался загладить свою вину, но… не проходило и нескольких дней, как все начиналось сначала.
И она чувствовала, что совсем запуталась — в этих отношениях, да и в себе самой. Вот почему ей так хорошо в компании Виктора? Они пару раз встречались — правда, всего лишь как старые друзья, сходили в кино, Витька даже тайком от Тамары Кирилловны притащил ее домой, и Анна с удовольствием съела невозможное количество вкуснейших горячих рыбкинских пирожков, по которым, оказывается, успела соскучиться. Раньше, особенно в последнее время, Витька так ужасно ее раздражав, а теперь оказалось, что за двадцать лет они сделались такими родными…
Анна боролась с собой, ее возмущало собственное поведение, эта жуткая неопределенность, то, что она ведет себя так, будто сама не знает, чего хочет. Но если бы Костя был с ней хоть чуть-чуть мягче! Если бы он не проводил столько времени над своими рукописями и, как когда-то, был способен говорить о чем-то еще, кроме себя, любимого, и своих бессмертных, но не оцененных по достоинству шедевров!..
— Я так давно не гуляла на свадьбе… — вздохнула Анна.
— Лет двадцать? — усмехнулся Константин.
— Причем наша Тамара Кирилловна — настоящий монстр в таких делах. Ей вообще тамадой надо быть, у нее талант. Мне даже немного жаль бедного Игоря, они его замучают своими обрядами, а уж конкурсами просто добьют, — улыбнулась она.
— Напьются и давай бить друг другу морды — вот и все конкурсы, — пробормотал Устинов, на которого любое упоминание о Рыбкиных действовало, как красная тряпка — на быка. — Что я, не знаю ваших семейных праздников?
— Вот именно, не знаешь. Поэтому не надо про них говорить, — резко оборвала его Анна.
— Из всех родственников моей жены больше всего мне нравлюсь я, — попытался пошутить Константин.
— Ну хоть кому-то нравишься, и то хорошо. Только какая я тебе жена? — вырвалось у Анны. — И кто ты такой, чтобы судить?
Извини, — опомнилась она, — не хотела тебя обидеть. Но ты плохо знаешь Рыбкиных: они совсем не такие, как ты думаешь.
— Да я о них вообще не думаю. Мне, слава богу, и без них есть на чем голову сломать, — криво усмехнулся Устинов, — Анечка, я не хочу ссориться из-за них, давай найдем более серьезный предлог. Они для меня совершенно посторонние люди. Ну, что, может, нам поселиться всем вместе и жить одной большой дружной семьей?
— Когда-то примерно так и было, помнишь? Трудно поверить, что в то далекое время мы с тобой ни разу не поссорились, — грустно вздохнула Анна.
— Ань, ты чего, обиделась, что ли? Ну извини, я, наверное, действительно слишком многого от тебя требую…
— Я хотела кое-что важное тебе сказать, — решилась она. — О твоей новой книге…
— Рад встретить в твоем лице единственную поклонницу моего творчества. Ну, и что там с моей книгой? — Устинов подобрался.
Анне было непросто подобрать правильные слова. Дело в том, что, видя, как сильно он переживает из-за своих неудач, она подумала, что имеет смысл самой поговорить с издателем и выяснить, какие именно моменты не устраивают того в творчестве Константина. Пришлось выслушать немало неприятного, однако Анне было трудно не согласиться с замечаниями издателя. И теперь ей хотелось как можно мягче высказать его пожелания Устинову, высказать якобы от своего имени. Она представляла себе, в какую ярость придет Константин, узнав, что она с кем-то говорила за его спиной, неважно, что делалось это из самых лучших побуждений.
— Понимаешь, — начала она, — когда ты мне давал читать отрывки, у меня складывалось впечатление, что автор — очень умный, образованный человек.
— И на том спасибо, — поклонился Устинов.
— Я не то имела в виду. Твой роман, он… Он очень хороший, но… как бы это сказать… он от ума, от разума, а не от сердца, — тихо произнесла Анна.
Черт возьми, она едва удержалась от того, чтобы не провести параллель с песнями бывшего мужа. Витька, конечно, никакой не поэт, и строчки у него корявые, и рифма явно страдает, но он на том банкете по случаю помолвки Кати и Миши пел душой, а книгам Устинова именно этого не хватало.
— Почему-то некоторые считают, что актер должен быть глуповат и необразован — тогда он легко принимает любую форму, то есть свою роль, — ровным голосом, в котором, однако, прорывались нотки нешуточной обиды, проговорил Константин. — Я думал, на писателей это не распространяется, но, может быть, я плохо знаю жизнь… Выходит, Евгений Замятин был прав: «Не читайте рукописи жене, читайте только очень близким людям». Хотя ты сама сказала: какая ты мне жена?! Теперь все критики, — продолжал он, нервно расхаживая по комнате, — Сам двух слов связать не может, а любого другого на косточки разберет.
— Костя, прости, если я тебя обидела, — убито прошептала Анна.
— Обидела? — Он насмешливо взглянул на нее. — Чем же? Откровенная глупость может быть неотразима в женщинах, так что отдаю тебе должное: ты — само очарование.
— За что ты меня оскорбляешь? За то, что хотела помочь?…
— Чем? — окончательно вышел из себя Устинов, — Ну чем ты можешь мне помочь? А, я все понял: в семье Рыбкиных ты впитала все достижения мировой культуры и литературы, в частности. Тогда — конечно, о чем речь? Скажи на милость, как ты можешь судить о моем творчестве, если в жизни не написала ни слова? Ни-че-го! Тоже мне, литературный самородок!
— Когда мне понравился твой первый роман, — не сдавалась Анна, — ты с удовольствием слушал, как я тебя хвалю. Почему же так злишься, если про новую книгу хоть слово скажут «против шерсти»? Ты так в себе не уверен? Что на тебя нашло?
— А потому, что я ненавижу, когда дураки с умным видом начинают рассуждать… — Он захлебнулся собственной горечью.
— Дураки — это кто? — холодно уточнила Анна.
— За примером далеко ходить не надо, достаточно вспомнить вашу суперсемейку неудачников! — Как многие слабые люди, Устинов, будучи не в силах отстоять свою позицию более цивилизованными способами, принялся «переводить стрелки», оскорбляя других. — Мамаша от нечего делать сует свой нос во все дыры, Галина, как маньячка, только о том и грезит, как бы выскочить замуж… Младшенький — бездельник и клептоман… А про старшего братца я уж и не говорю!
— Хватит, — оборвала его Анна. — Хотя, нет, можешь продолжать. Очень интересно послушать, что ты скажешь обо мне.
— Аня, ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь. — Константин понял, что зашел слишком далеко, и попытался отыграть назад, но поздно, — Но если тебе не нравится, что я пишу…
— Мне не нравится, как ты себя ведешь. И чем дальше — тем больше не нравится, — возразила Анна, уже понимая, что на Танину свадьбу ей придется идти одной.
Татьяна Баринова в этот день тоже места себе не находила. Нет, конечно, у нее и в мыслях не было очутиться в числе Таниных гостей. Ее беспокоило другое. Во-первых, им с Сергеем не удалось уехать за границу, как она планировала. Он и сам не слишком туда рвался, да и у Татьяны возникли проблемы, требующие ее присутствия в Москве: мать проходила мучительное обследование, готовилась к операции, и она повсюду сопровождала Яну. Так что поездку пришлось отложить на неопределенный срок.
Единственное, на что согласился Сергей, — это поехать в подмосковный санаторий. В одиночестве. И это было бы тоже неплохо, если бы произошло хотя бы на день раньше. А так его предполагаемый отъезд по времени точно совпадал со свадьбой Разбежкиной и Гонсалеса. Честно говоря, Баринова вовсе не была уверена в том, куда он в последний момент решит отправиться.
Словно подтверждая ее самые худшие опасения, Никифоров ни свет ни заря собрался уезжать.
— Сереж, ты куда в такую рань? — перехватила его Баринова практически у дверей: похоже, он вообще намеревался ускользнуть по-английски, не попрощавшись, — Мы же договорились: в санаторий я тебя отвезу.
— Не хотел тебя будить, ты так сладко спала, — отмазался Сергей, надеясь развеять ее подозрения.
— Сереж, мы же договорились, что поедем вместе после обеда, — напомнила супруга. — Или ты хозяин слова: сам дал — сам обратно взял?
— Я решил к Мишке заехать попрощаться, — объяснил Никифоров, что, отчасти, было правдой.
— Попрощаться? Так ты, может, не в санаторий, а на Луну собрался? Ладно, так и быть, отвезу тебя к твоему любимому братику. Подожди меня минут пятнадцать-двадцать, я мигом, — не сдавалась Татьяна.
— Тань, я уже вызвал такси. Извини, я тороплюсь, давай лучше…
— Ну, — заколебалась она, — если ты на самом деле так торопишься… А вообще, чего это ты так летишь?
— Просто решил выехать пораньше, пока пробок нет. У Мишки сегодня сумасшедший день, ему в загс ехать… и все прочее, так что проводить меня он не сможет, — объяснил Никифоров, как ему показалось, достаточно логично.
— Так бы сразу и сказал, что на свадьбу собираешься, — мрачно проговорила Татьяна.
— Если бы собирался — сказал бы. Нотам как-нибудь и без меня обойдутся, — бросил Никифоров, — Меня никто не приглашал.
— А если бы пригласили?
— Даже если бы умоляли, — заверил ее Сергей как мог горячо и прижал к себе. — Что толку горевать о прошлом? Его не вернуть… да я и не хочу. У нас с тобой маленькая, но семья… а скоро она станет побольше.
— Спасибо тебе, — растроганно прошептала жена.
— Это тебе спасибо. Знаешь, говорят: «Ребенок рождает своих родителей». Я на себе почувствовал: так и есть. — Никифоров взглянул на часы, — О, мне пора! И чтоб никакой тоски, мне нужен здоровый ребенок. Толстый, румяный, и чтобы все время орал, не давал родителям покоя!