К. Что ты несешь?
Ч. То есть, нет, простите, неточно спросил. Не то и не так. Я хотел другое сказать: эти все привилегии, они тоже сверх… ну, вы понимаете… сверх… сверх…
М. Сверхчеловеческие?
Ч. Да! Вот именно! Благодарю. Вы помогли сформулировать мысль.
М. Я понимаю. Отвечу. Это мое субъективное мнение.
Ч. Ну разумеется!
М. Возможно, оно вам покажется слишком жестоким.
Ч. Мне все равно! Это будет мнение моей королевы.
К. Боже правый…
М. Человеку все было дано, все привилегии, даже сверх меры. Получен был свыше карт-бланш. Деревья так снег получают. Евреи — манну. Смотрите: все твари загнаны в угол, кроме Адама. Редкий случай ему улыбнулся, удача. Он мог бы развить в себе интуицию крысы, характер дельфина, физическую мощь муравья — достаточно было этого захотеть. Просто желаю — и все, дело в шляпе. Однако свобода — любить, выбирать, понимать — оказалась убийственной привилегией для вашего вида.
К. Самоубийственной.
М. Да.
Ч. Что же делать?
М. Не знаю. Попробуйте поменять местами пару-другую букв.
Ч. А конкретнее можно?
М. В самом хвосте расшифровки.
К. Однако.
Ч. Но… тогда это будет уже не совсем человек. Или это не важно?
Мышь молчит. Крыса и Человек, склонив головы, уходят.
Свидригайлов снова в своем дешевом номере. На кровати валяется господин Н.
Свидригайлов стоит в замешательстве, с чемоданом в руке.
Н. Привет.
С. Опять это вы?
Н. А кто же еще?.. Ну, вы, наконец, догадались?
С. О чем?
Н. Значит, не озарило, не торкнуло?
С. Отстаньте вы от меня, отвяжитесь!
Свидригайлов садится в кресло, откидывается на спинку, закрывает глаза.
Н. Ничего, что я тут у вас на правах старой няни? Никак не стесняю?.. Вы теперь спите или того… может, молитесь? Я всегда ощущал, что эти молитвы — разговор слепого с глухим. Все эти просьбы и всхлипы, пустые надежды… Делай, брат, что по судьбе тебе выпало, ну, с оглядкой на тайну, конечно, это и будет молитва. А умолять на коленях космический вакуум… Милосердие — это не десять рублей.
С. Почему так безжалостны?
Н. Господи, кто?
С. Мама, отец, этот Маккензи дурацкий.
Н. Не знаю… Маккензи, по-моему, ведет себя как обычно.
С. А кто он вообще такой?!
Н. Ваше завтра. Или, возможно, вчера. Как посмотреть.
С. Хорошо, допустим, увидим… От меня-то что ему нужно?
Н. Н-ну… Это вопрос философский. Сняли номер — и ладно, живите себе.
С. Как будто все в полном порядке?
Н. Ну да. А что вас тревожит? Возможно, вид из окна?
Свидригайлов встает, подходит к окну, раздвигает шторы — за окном непроглядная ночь. Нет ни звезд, ни луны — сплошной черный бархат. Вдруг стекло набухает большим пузырем, разбивается вдребезги, и в комнату влетает окровавленный Менеджер. За ним — еще человек восемь, попавших в его орбиту: дервиш из Турции, дочка священника, Франческа голая, без простыни, Поэт с ведерком пломбира, печальные близнецы из дивизии «Мертвая голова», Он и Она. Все немного контужены, но это им не мешает — гости пляшут, смеются, поют. Как будто у них Рождество.
Мерцающий мир
САВЕЛИЮ хорошо за сорок, с другой стороны, он хорошо сохранился. Вопрос «для чего сохранился» пока что в его голове не оформился. САВЕЛИЙ не привык тревожить себя абстрактными мыслями о жизни и смерти, о конечной цели существования и проч. Зато САВЕЛИЙ пристально следит за своим организмом, регулярно сканирует внутренние органы на томографе, практикует питание по системе доктора Волкова, держит мускулатуру в тонусе, дважды в неделю занимаясь на тренажерах в ближайшем «Докторе Лодере». «Доктор Лодырь» — иногда каламбурит САВЕЛИЙ, но его жена, ТАМАРА, каламбуров не любит — у нее более изощренное чувство юмора. Так она считает с тех пор, как стала смотреть «Прожекторперисхилтон».
В этот ранний час (7.30 утра), с которого начинается наша история, САВЕЛИЙ бежит трусцой по Пречистенской набережной, приветствуя на ходу встречных бегунов — в основном иностранных бизнесменов, приехавших в Россию за длинным рублем и короткими связями. Кстати, вы никогда не задумывались о карнавальном начале в жизни экспатриота? Ну да ладно — об этом в другой раз.
Сразу после пробежки — контрастный душ с охами, ахами и веселым (исключительно благим) матом. САВЕЛИЙ живет в престижном районе, который москвичи называют «Золотая миля», в Молочном переулке (по соседству с одним из самых ярких людей страны, б/у спикером ГД, Борисом Грызловым; где-то там же — Маша Шарапова и печально знаменитая госпожа Васильева). Квартирка сравнительно небольшая, но славная — САВЕЛИЮ с женой и четырехлетней КСЮШЕЙ пространства пока хватает. В любом случае такая недвижимость да в таком месте — прекрасное вложение денег. Лет через двадцать ее запросто можно продать втрое дороже — миллионов за пять (зеленых, конечно).
Пока САВЕЛИЙ готовит в блендере фруктовый коктейль, с изяществом наполняет густой розовой жижей высокий стакан, мимо по-европейски открытой кухни в футболке, на которой написано «Shit happens», проходит его жена ТАМАРА — шлеп-шлеп босиком по паркету, словно лунатик, спит на ходу, бедняга. САВЕЛИЙ приветствует жену («Доброе утро») — она, не глядя, пошевеливает пальцами — вялый жест моллюска, ноль энтузиазма.
САВЕЛИЙ в своей уютной дымчатого цвета «ауди» несется по Комсомольскому проспекту в сторону Третьего транспортного кольца. Пробок пока что нет, и это радует САВЕЛИЯ — не любит он опаздывать в родное министерство. Вернее, замминистра не любит, когда САВЕЛИЙ опаздывает, а тому все регулярно доносят, дуют в уши день и ночь. В этот момент звонит мобильный — задорная финская полька. Включается громкая связь.
САВЕЛИЙ. Неужели мы проснулись? Не верю.
ГОЛОС ТАМАРЫ. Привет. (Зевок.) Забыла вчера сказать: мне Костя назначил свидание на девять.
САВЕЛИЙ. Ху из Костя?
ТАМАРА уже одета, хотя и не причесана — мелко вьющиеся волосы торчат в разные стороны. Теперь она энергично одевает сонную КСЮШУ: трусики, шорты, голубая футболка с изображением норштейновского Ежика. Ребенок в плохом настроении — видимо, только успели пописать, даже зубы толком не почистили.
ТАМАРА. Костя — это мой парикмахер. К нему очередь как в мавзолей. Умоляю, завези Ксюшу в садик, а я ее потом заберу.
САВЕЛИЙ (в сердцах). Епэрэсэтэ! Вечная история…
ТАМАРА. Я не виновата, что ты отпустил Веру в Турцию.
САВЕЛИЙ. Это мы отпустили Веру в Турцию. Ладно…
ТАМАРА (опять звучно зевает). Возвращаться…
САВЕЛИЙ. Что? Не слышу тебя!
ТАМАРА. Я говорю: возвращаться не надо! Притормози где-нибудь — я Ксюху подвезу. Ты сейчас где? На Комсомольском?
САВЕЛИЙ. Проезжаю «Азбуку вкуса».
ТАМАРА. Мы будем через пять минут. Нет, вру — через десять.
Хотя ленинского комсомола уже лет двадцать как след простыл, проспект, однако, молодится и хорохорится под своим прежним звонким именем. Савелий, кстати, успел походить и в пионерах, и в комсомольцах. Память об этом странном членстве почти стерлась. Да и помнить, честно говоря, нечего — вечная показуха, всплески глупой риторики, переходящей в глоссолалию, натужная веселость актива и стойкое ощущение, что какие-то проныры делают карьеру за твой счет, — вот вам и весь комсомол. САВЕЛИЙ увидел в зеркале заднего вида, как подъехала черная «инфинити» его жены.
Пока САВЕЛИЙ перебрасывал детское креслице из ТАМАРИНОЙ машины в свою, КСЮША пыталась понять, что происходит, — она сидела на руках у мамы и внимательно, не мигая, наблюдала за действиями папы.
Потом ТАМАРА посадила КСЮШУ в кресло, пристегнула, поцеловала маленький нос, вынырнула, подставила мужу щечку для поцелуя. И они разъехались.
ТИТРЫ ЗАКОНЧИЛИСЬ.
КСЮША. А зачем? А почему я теперь с тобой еду?
САВЕЛИЙ. Маме нужно срочно изменить прическу.
КСЮША. А зачем?
САВЕЛИЙ. Много будешь знать — скоро состаришься.
КСЮША. Хочу состариться.
САВЕЛИЙ включил радио «Релакс» и понесся по проспекту дальше на спокойной волне.
САВЕЛИЙ чуть не бегом спешит по длинному коридору, где с обеих сторон за матовыми стеклами располагаются кабинеты чиновников — здесь сидит мелкая сошка.
У САВЕЛИЯ кабинет просторнее и обставлен со вкусом, а находится он в самом конце коридора, перед «шлюзом», где рулит референт замминистра.
САВЕЛИЙ проходит под стремянкой — на ней стоит ЭЛЕКТРИК, меняет лампы дневного света.
Навстречу САВЕЛИЮ идет молодая БЛОНДИНКА в деловом костюме, САВЕЛИЙ бросает ей на ходу по-свойски «привет» — она не отвечает, смотрит на него с удивлением.
САВЕЛИЙ энергично врывается в свой кабинет и застывает на месте (в сказках обычно говорят «как вкопанный»). За его письменным столом в его удобном кресле с высокой спинкой сидит совершенно незнакомый мужчина средних лет, полностью бритый — в смысле, и лицо выбрито, и череп. Этим он похож на САВЕЛИЯ. Рубашка с коротким рукавом, неброский галстук — САВЕЛИЙ в летнее время носит светлый деловой костюм. У него их шесть одинаковых — висят в шкафу, как у Бэтмана. Мужчина отрывает глаза от бумаг, которые он только что с интересом просматривал и перелистывал. САВЕЛИЙ хочет вымолвить слово, и не одно, и не может — язык обезволел, не желает слушаться.