— А это еще что такое? — спросила она, когда появились перевернутые деревья. Они были очень хорошо сняты: можно было рассмотреть даже почки и капельки воды на ветках — очень красивые деревья, только перевернутые вверх ногами.
— Это, наверно, Толян, — сказал Глеб. — Я так и думал, что он все сделает назло. Но зато здорово снято — лучше всех.
— Кому же это назло? — спросила Дина Борисовна. — Неужели мне? За что?
— Да нет, не вам, конечно. Это он всегда такой — что-нибудь назло. «Я, — говорит, — страшно зол, не пойму только, на кого. Вот когда пойму, тогда уж я ему, — говорит, — покажу, а пока это все так, шуточки».
Дина Борисовна включила свет и прочла названия всех кусков, которые были сняты.
— Ну и наснимали, — сказал Басманцев. — Как же мы все это склеим? Может, по алфавиту?
— Нет, давайте так, — сказала Дина Борисовна, — будто кто-то ходит по городу — и вот что он видит.
— А кто?
— Пуговица, — сказал Косминский. — У пуговицы четыре глаза, и она все видит.
— Какая еще пуговица?
— На пальто. Я сегодня пришивал на пальто новую пуговицу и подумал: «Вот новая пуговица; еще ничего на свете не видала, то-то удивится на улице».
— Да-да, — сказала Дина Борисовна. — Пуговица смотрела-смотрела, и было столько впечатлений, что она чуть не оторвалась к концу дня и еле висела на одной нитке.
— Тогда и деревья опрокинутые можно. Будто пуговицу повертели, и она увидела все вверх ногами.
Начать решили с пустых утренних трамваев, которые снял со своего балкона Дергачев; и потом поливалки на улице, и школа — все отлично приклеивалось одно к другому. Глеб обрадовался этому, наверно, больше всех — ему до сих пор казалось, что опять у них все сорвется и, главное, у Дины Борисовны, а теперь он был так рад и горд — будто он сам придумал такой замечательный сюжет.
— Какой фильм получится — просто прелесть, — зажмурясь, сказала Дина Борисовна. — Только бы успеть, а то времени у нас всего ничего.
Глебу дали резать пленку, Косминский писал названия и прицеплял их к каждому кусочку, а Басманцев все склеивал в таком порядке, как говорила Дина Борисовна. Пока они работали, пришел еще Дергачев и попросился помогать, но ему не дали.
— Дина Борисовна, — сказал он. — Вот я прочел эту книгу. Спасибо.
— Ну что, понравилось тебе?
— Да, очень понравилось. Я ее за три дня прочел — не мог оторваться. Так интересно, и переживаешь здорово, а кого нужно убить — непонятно. Все вроде хорошие.
— Вот видишь, вот видишь, — сказала Дина Борисовна.
— Да, вижу. Только я еще хотел вам сказать — можно?
— Ну конечно, давай. Выкладывай все свои мысли.
— Нет, я уже не мысли. Можно я пересниму свою пленку? Мне сегодня одна вещь больше понравилась — я хочу теперь ее снять вместо трамваев.
— Ну вот, — воскликнула Дина Борисовна, — я так и знала, что кто-нибудь передумает! Разве ты не знаешь, что мы и так опаздываем.
— Знаю, только я быстренько — хоть сейчас. Вы же сами говорили, что нужно самое лучшее.
— Но у тебя такие красивые трамваи, и когда поворачивают, у них солнце бьет из окон. Мы их уже вклеили первым кадром.
— Нет, а есть еще лучше. Я видел.
— Ну хорошо, расскажи, что ты видел.
— Я ехал в автобусе и смотрел через верхнее стекло — мне это страшно понравилось. Сначала видны провода и светофоры, а выше дома — все дома нашей улицы, а я их не мог узнать, будто попал в другой город. Можно, я вот так сниму — через верхнее стекло.
— Да они закопченные всегда, — сказал Глеб. — Через них ничего не видно. Разве только солнечное затмение.
— Нет, бывают и чистые.
— Дина Борисовна, что дальше клеить? — спросил Басманцев.
— Подожди, Федя, тут Дергачев хочет переснимать.
— Да мало ли что он хочет! Работали, работали, и вдруг является. Что ж нам теперь его одного ждать, да?
— А я не один, — сказал Дергачев. — Нас там много. За дверью.
Он подошел к двери, открыл ее, и в кабинет, прячась друг за друга, вошли Свиристелкин, Сумкина и еще несколько человек.
— Ну, — грозно сказал Басманцев, — и вы тоже?
— А я хотела и не виновата, и Глеб тоже видел; мы только приготовились, а потом пришла мама, и Тобика я специально купала, — быстро заговорила Сумкина. — А маму я, конечно, больше люблю, пусть не думают, только она для меня все делает, а я для нее ничего…
— Да подожди ты со своим Тобиком, — сказал Дергачев. — Дина Борисовна, мы же не виноваты, что сначала нравилось одно, а теперь уже другое. Можно, мы переделаем?
Дина Борисовна молчала и глядела в сторону, на блестящий шарик прибора, будто хотела рассмотреть положительный заряд внутри него.
— Ну что, смеялись? — прошептал Свиристелкин.
— Когда? — спросил Глеб.
— Когда она с бородатым. Это я снимал.
— Так это ты. Да, здорово смеялись. Прямо катались от смеха.
— И вот опять я чего-то не додумала, — сказала Дина Борисовна. — Конечно, с каждым днем вам будут нравиться все новые и новые вещи — с этим уже ничего не поделаешь. Вот сейчас я вам разрешу, а завтра вы опять придете и скажете, что вам еще что-то понравилось, что тогда?
— Нет, мы не придем.
— Нам больше уже ничего не понравится.
— Ничего в жизни? Плохо тогда вам придется.
— Ну не в жизни, а еще не скоро.
— Разрешите нам, Дина Борисовна.
— Слишком много всего оказалось, — сказал Дергачев. — Я бы только снимал и снимал.
— Ну хорошо, — сказала Дина Борисовна. — Я разрешаю, только это уже пойдет в следующий фильм.
КОНТРОЛЬНЫЙ УРОК
Непонятно было, откуда все узнали, что будет контрольный урок для Дины Борисовны, — сама она никого не предупреждала. К этому уроку готовились два дня, повторили все старые параграфы, а новые заучили почти наизусть. Басманцев даже предложил мелко-мелко написать на картах трудные даты, фамилии и порядковые номера королей, а Косминский принес с собой толстенный том, под названием «История царской тюрьмы» — вдруг спросят про тюрьмы, тогда и пригодится.
Дина Борисовна пришла такая же, как и в первый раз, — черная и с белым воротником. За ней вошли Татьяна Васильевна и еще одна неизвестная учительница или кто — очень тонкая, в зеленом пиджаке со значком на отвороте и чем-то похожая на немецкого офицера из кинофильма. Они сели на заднюю парту, немного пошептались и начали озабоченно оглядывать весь класс, словно кого-то искали.
Первым Дина Борисовна вызвала Косминского. Она пыталась сделать вид, будто ей безразлично все, что происходит, и от этого сразу становилось ясно, как она волнуется, — раньше у нее не бывало такого безразличного вида.
Косминский отвечал сначала хорошо, но под конец начал путать Яна Гуса и Яна Жижку: то у него Яна Гуса сожгли, то он вдруг опять ожил и повел своих гуситов против немцев — ничего нельзя было понять; а Дина Борисовна его все не поправляла. Глеб исподтишка махал ему рукой и закрывал пальцами один глаз, чтобы напомнить про Яна Жижку, потом оглянулся и увидел, как учительница со значком что-то пишет у себя в блокноте, а Татьяна Васильевна шепчет ей на ухо и тоже пишет.
«Эх, Косминский, — подумал Глеб, — ну что ты наделал! Ох, я тебе и дам же после урока».
В это время Косминский кончил, и Дина Борисовна сказала:
— Ну молодец, отлично. Только я немного не поняла, — кто же был полководцем гуситов?
Косминский удивленно посмотрел на нее, потом глаза у него вдруг начали расширяться — видно, он вспомнил — и заорал:
— Да нет же, нет! Это Ян Жижка, Дина Борисовна, Ян Жижка был полководцем!
— Ну хорошо, я так и поняла, что ты оговорился. Конечно, Ян Жижка.
Но Косминский никак не мог успокоиться и, садясь на место, все стукал себя по лбу и бормотал:
— Я же знал, что Ян Жижка, одноглазый такой, железный слепец.
Потом вызывали еще двоих, и они получили тоже пятерки. Дина Борисовна, видимо, немного успокоилась и новый материал начала вовремя. Она говорила медленно, стараясь не увлекаться, и, по правде сказать, это было не так интересно, как тогда, на первом уроке про Роджера Бэкона.
«Уж если тогда поставили пару, что же будет теперь», — подумал Глеб.
Он опять оглянулся на учительницу со значком, но ничего не мог понять по ее лицу. В классе было очень тихо, все внимательно слушали, только Косминский время от времени переживал и качал головой. Некоторые держали на парте открытые учебники, будто собирались подсказывать Дине Борисовне, если она что-нибудь забудет или неправильно назовет дату. Когда урок кончился, Татьяна Васильевна и незнакомая учительница сразу вышли из класса, а Дина Борисовна немного задержалась; но все почему-то испуганно молчали; и так она дошла до двери среди полного молчания — словно произошел несчастный случай или кто-то умер.
Глеб выглянул в коридор и увидел, как они все трое вошли в кабинет Сергияковлича.
— Кто со мной, айда! — закричал он и побежал вниз по лестнице, а за ним побежали еще несколько человек. Они выскочили на улицу и окружили телефонную будку, из которой звонили уже несколько раз, когда нужно было узнать, что происходит в кабинете.
— Слушаю, — сказал в трубке Сергияковлич.
— Не откажите в любезности, — сказал Глеб настоящим басом — ни у кого в классе так не получалось. — Попросите, пожалуйста, к телефону Андрея Афанасьевича.
Андрей Афанасьевич как раз должен был находиться в другом конце школы, и, пока его найдут, пока он дойдет до кабинета, трубка будет лежать рядом с телефоном — и все будет слышно.
— Хорошо, — сказал Сергияковлич. — Сейчас я кого-нибудь пошлю.
Трубка громко стукнулась о стекло на столе, и сразу же Глеб услышал голос Татьяны Васильевны.
— …И методически это было не совсем верно, — говорила она. — Я бы обязательно сделала в этом месте нажим, как вы думаете?
— Пожалуй, — сказала незнакомая учительница. — Но тут еще другое. Мне показалось, что дети у вас очень запуганные, — никто не перешептывался, не вертелся, и потом этот мальчик, как он испугался, когда ошибся. Не надо было их так запугивать.