Этот парень стоял в дверях и молча смотрел на меня, не делая никаких движений. К себе я его, конечно, не подпущу — баллончик с газом у меня в кармане. Но что он задумал?
— Ну, — сказал я. — Слушаю тебя.
Ворот его футболки был распахнут, и я видел медальон на его шее: голова улыбающегося черта. Нагловатая была улыбка, неприятная. Сам «волейболист» по-прежнему молча смотрел на меня.
И в это время на лестнице послышались шаги. Парень посторонился, пропустив запыхавшегося Хому.
— Вспомнил, — сказал Хома. — Вострецов попросил, чтобы до его приезда с поляками ни о чем конкретном не договаривались.
Слушая Хому, я смотрел на «волейболиста». Тот постоял еще немного, потом бросил негромко:
— Ты не представляешь, как будешь жалеть о том, что сделал, — и, развернувшись, медленно начал спускаться по лестнице.
— Кто это? — опешил Хома.
— Мой враг, — сказал я.
Теперь я уже не сомневался — что-то должно произойти.
Светка встретила меня у порога.
— Как тетя Таня? — спросил я.
— Ты знаешь, что она мне сказала? Ходила, ходила по квартире, думала о чем-то своем, а потом вдруг говорит: «Мы должны забрать дядю Лешу из больницы».
— Как это — забрать? — удивился я. — Кто же нам его отдаст?
— Вот и я ей то же самое сказала. А она в ответ: «Он же не болеет, ему даже уколы перестали делать, так что не имеют права держать». Ты бы поговорил с ней.
Я прошел в комнату к тете Тане. Она сидела у открытого окна и смотрела куда-то между сосен.
— Тетя Таня, — тихонько позвал я.
Она вздрогнула и обернулась.
— Как ваши дела? — спросил я.
— Все хорошо, Эдичка. Я хотела поговорить с тобой.
— Я слушаю вас.
— Я сегодня подумала, что дядю Лешу надо непременно забрать из больницы. Я понимаю, что это стеснит вас со Светой, но я сама буду за ним ухаживать, пока он не придет в сознание.
— Дело не в том, стесните вы нас или нет. Пока дядя Леша без сознания, его из больницы никто не выпишет.
— Там за ним не будет никакого ухода, — сказала тетя Таня. — Здесь ему будет лучше.
— Но там он под присмотром врачей…
— И сколько же они собираются за ним присматривать? — Она взглянула на меня. — А если он не будет приходить в сознание долго, очень долго? Месяц, год? Он что — все время и будет там лежать? А как же я? Нет, его надо обязательно забрать оттуда. Мы привезем его сюда и обождем хотя бы недельку — может, все образуется. Ну, а если нет — я увезу его к нам, домой. И буду ходить за ним лучше, чем все медсестры вместе взятые.
Я покачал головой:
— И все-таки они дядю Лешу не отдадут.
— Как это — не отдадут? — удивилась тетя Таня. — Он что — их собственность?
Я понял, что она не отступится.
Врач едва не лишился дара речи, когда тетя Таня выложила ему свою просьбу. Мы стояли в коридоре больницы, и я в приоткрытую дверь видел палату и в ней — какого-то мужчину без ног, который непрерывно стонал.
— Вы представляете, о чем просите? — воскликнул доктор. — Нет, об этом не может быть и речи.
— Я хочу забрать его, — упрямо повторила тетя Таня.
— Если вы опасаетесь, что за ним не будет нормального ухода, можете дежурить в его палате, — сказал врач. — Но о выписке я даже не хочу говорить.
— Сестра! — простонал безногий. — Сестра!
— Никто не знает, сколько Леша пролежит без сознания, — сказала тетя Таня. — Так пусть он это время проведет дома.
— Вы знаете, что мы трижды в день кормим его через зонд? Вводим трубочку в желудок и кормим. Как вы собираетесь делать это в домашних условиях? А если вдруг ему срочно потребуется помощь врачей?
Мне показалось, что доктор раздражается от того, что ему приходится объяснять столь очевидные вещи.
— Я договорюсь с участковым врачом, она будет приходить к нам, — сказала тетя Таня.
— Трижды в день? — Доктор махнул рукой. — Не выдумывайте!
— Сестра! — Безногий уже не стонал, а кричал. — Сестра!
— Я сама научусь, — пообещала тетя Таня. — Я в молодости окончила курсы медсестер.
— Нет! — отрезал доктор. — Я считаю бессмысленным продолжать этот разговор.
— Сестра! Сестра!
Я видел, как нервничает доктор. Мне показалось даже, что у него начала подергиваться щека.
— Сестра! Ну подойдите же кто-нибудь! — умолял безногий.
— Бобылева! — рявкнул доктор, и я увидел, как его лицо покрылось пятнами.
Из соседнего кабинета выскочила медсестра и юркнула в палату к безногому.
— Я не оставлю его здесь, — сказала тетя Таня. — Ни за что.
— Я не решаю эти вопросы! — взорвался доктор. — Ну как вы не можете этого понять!
— Надо было так сразу и сказать. — Тетя Таня вздохнула. — К кому мне нужно обратиться?
Домой дядю Лешу везли на машине «Скорой помощи». Мы с санитаром на носилках снесли его вниз, к машине. Казалось, что дядя Леша спит: глаза его были закрыты, и дышал он ровно и глубоко, как во сне. Тетя Таня шагала рядом с носилками и держала мужа за руку.
— Эдичка! — говорила она, вытирая свободной рукой слезы со своего лица. — А он совсем не бледный, правда? Даже вроде румянец на щеках — или мне это только кажется? Господи, как хорошо, что все обошлось!
У машины нас поджидал доктор. Он отвел меня в сторону и сказал, глядя себе под ноги:
— Попробуйте все-таки договориться с участковым врачом. Трижды в день она ходить к вам не сможет, но хотя бы раз или два в день…
— Я поговорю с ней, — кивнул я.
— Вам, видимо, придется нести какие-то расходы при этом, — продолжал доктор. — Ведь то, о чем вы ее попросите, не входит в круг ее прямых обязанностей.
— Я прилично зарабатываю.
— Ну что ж, мое дело — предупредить вас.
Он хотел уйти, но я остановил его:
— И все-таки хочу спросить вас напоследок: чем все это кончится, по-вашему?
Он поднял глаза и медленно произнес:
— Поймите же наконец: то, что с ним происходит, — это уже вне досягаемости человеческого разума. Поэтому никто не сможет вам сказать, чем все кончится. Никто. Потому что мы бессильны перед этим.
Светка была дома. Она посторонилась в дверях, пропуская носилки и во все глаза глядя на лицо дяди Леши.
— Вот мы и дома, — сказала тетя Таня, словно муж мог ее услышать. И это прозвучало так естественно, что у меня как-то сразу отлегло от сердца, да и Светка вроде повеселела. Мне показалось, что даже дядя Леша облегченно вздохнул, когда мы внесли его в квартиру.
— Тут ему будет лучше, — сказала тетя Таня. — Дома и стены помогают.
В спальне мы переложили дядю Лешу на кровать.
— Эдичка, распахни пошире окно, пожалуйста, — попросила тетя Таня. — Леше сейчас нужно как можно больше свежего воздуха, а у вас за окном сосны.
Я подошел к окну и раскрыл створки. Слабо качались верхушки сосен. Откуда-то издалека доносился шум трамвая. По асфальтовой дорожке, удаляясь от наших окон, шел какой-то человек. Прежде чем повернуть за угол, он обернулся, и я узнал его. Это был «волейболист». Мы встретились взглядами, и он усмехнулся. Где мне довелось видеть такую усмешку раньше, я вспомнил уже потом, когда «волейболист» исчез за углом. Такая усмешка была на физиономии черта с медальона. Нагловатая и неприятная была усмешка.
Вечером за ужином тетя Таня сказала:
— Мы не стесним вас надолго, ребята. Хотя бы недельку поживем у вас — хорошо?
Я поперхнулся.
— Что вы такое говорите, тетя Таня? — возмутилась Светка. — Живите здесь сколько потребуется. Правда, Эдик?
Я, беспрерывно кашляя, закивал головой.
— Спасибо вам, ребята. Но долго мы здесь все равно не пробудем. Если через неделю Леша не придет в себя, я повезу его к нам домой. Там у меня племянница — врач, там будет легче.
— Я завтра заеду в районную поликлинику, вызову участкового врача, — сказал я. — Нужно его привести сюда, и здесь уже договоримся с ним, чтобы приходил к вам ежедневно. Светка, что у тебя завтра с занятиями?
— Зачет у меня завтра.
— Ну тогда, тетя Таня, вы завтра будете здесь одна.
— Да не одна я буду, — сказала она и улыбнулась впервые за несколько последних дней. — Вдвоем мы будем, с Лешей.
Фамилия участкового врача была Папрыкина.
— Зайдите в седьмой кабинет, она сейчас должна быть там, — сказала мне медсестра из регистратуры.
Папрыкина оказалась немолодой полной женщиной с простым лицом. Я рассказал ей все как есть, она молча, не перебивая, выслушала меня, потом вздохнула и сказала:
— Зря вы его забрали из больницы, не надо было этого делать. Ходить я к вам буду, конечно. Помогу, чем смогу. В обед сегодня вас устроит?
— Устроит, — кивнул я. — Вы время подскажите, я подъеду за вами на машине.
— В двенадцать приезжайте. Я уже обойду к этому времени всех своих постоянных пациентов и вернусь сюда. Сколько ему лет-то?
— Пятьдесят шесть.
Папрыкина опять вздохнула:
— Господи, ему же еще жить и жить.
— Как, по-вашему, это надолго?
Она пожала плечами.
— Будем надеяться, что не навсегда. К тому же вы должны быть готовы, что, даже придя в сознание, он не будет тем прежним человеком, которого вы знали раньше. Возможно, что за время, которое он находился в состоянии клинической смерти, в его мозгу произошли какие-то необратимые изменения. Он, например, может потерять память или утратить какие-то накопленные ранее навыки, да мало ли что еще может произойти.
— Вы говорите о клинической смерти — это когда у него сердце не билось?
— Да. Первые несколько минут после остановки сердца организм еще жив, он не погиб окончательно, хотя процесс разрушения уже начался. Речь идет об очень маленьком отрезке времени — буквально пять-десять минут. Это тот период, когда изменения в организме еще не приняли необратимый характер и можно спасти человека, заново запустив его сердце. Вот это и есть состояние клинической смерти. Строго говоря, в этот период человек еще не мертв.
— Но и не жив? — спросил я.
— Да, но его еще можно спасти. Если же время упущено, наступает смерть биологическая. Здесь уже ничего нельзя поправить.